Ханс Риндисбахер
Мода и идеология:
от Ленина до Горбачева
Bartlett D. FashionEast. The Spectre that Haunted Socialism.
MIT Press, 2010. 344 pp.[1]
Монография Джурджи Бартлетт, посвященная моде в условиях социализма, относится к такому активно развивающемуся направлению, как исследование культуры повседневности и потребления в странах бывшего соцлагеря. Однако изучение только феномена женской моды в условиях социализма до этого не проводилось. Хронологические рамки исследования охватывают весь период социализма, а географические — включают СССР и большинство восточно-европейских стран. Кроме того, название книги отсылает нас к более раннему историческому периоду — а именно к середине XIX столетия, времени, когда, по выражению Маркса, народившийся коммунизм начал «бродить по Европе», будоража ее словно «призрак».
В книге Бартлетт создается образ коммунизма, который сам на протяжении семи десятилетий своей истории подвергался преследованию со стороны такого, на первый взгляд, нестрашного «призрака», как мода, воплощающая в себе ослепительный огонь капиталистического портняжного искусства. Свое преследование этот призрак начал в 1920-х годах, едва не задохнулся от помпезного сталинского классицизма 1930-х, однако вернулся в более свободную, доброжелательно настроенную и легкую хрущевскую эпоху. При Брежневе он незаметно делался все более западно ориентированным, чтобы уже никогда не ослабить своего влияния вплоть до полной победы в 1990-е годы, когда советские женщины наконец-то получили возможность носить то, что всегда было доступно их заграничным товаркам: практичную, хорошо сидящую стильную одежду.
Разумеется, изменения в области моды не оказали прямого влияния на падение социалистического режима — и Бартлетт это прекрасно осознает. Но неспособность советской централизованной экономики удовлетворить хотя бы до некоторой степени потребности населения (прежде всего женщин) в одежде заставляла ответственных за планирование, производителей, а также тех, кто рекламировал эту продукцию, занимать оборонительную позицию по отношению к проникающим с запада сведениям и образам в непростой борьбе за эту важную гендерно дифференцированную область культурной семиотики.
Крупноформатная книга Бартлетт обладает всеми достоинствами роскошного подарочного альбома, однако этим ее ценность не исчерпывается. Этот труд, ставший результатом остроумно задуманного и тщательно проведенного научного исследования, повествует о том, как целый народ, по крайней мере его женская часть, на протяжении всего того времени, что существовал социализм, оставался стянут смирительной рубахой советского портняжного искусства. Книга разделена на 7 глав, в ней примерно поровну иллюстраций и текста, и она снабжена примечаниями, библиографическим списком и алфавитным указателем. Такое соотношение визуального и текстуального хорошо отражает существовавшую в советской моде расстановку сил, баланс между действительностью и вымыслом: текст посвящен фактам, а роскошные иллюстрации, на которых изображены прекрасные платья, едва ли доступные среднестатистическим жительницам Восточной Европы, являют собой область фикции. Автор рассказывает, как мода постоянно испытывала на прочность патриархальную систему, при которой директивы в области производства и дизайна тканей и одежды спускались сверху. Этот процесс можно воспринять как историю с поучительным концом: женщины и их красота в конечном итоге одержали победу над мужчинами и их идеологией. Мода, понимаемая здесь как область всего женского, женственного, а порой и феминистского, не признает установленных холодной войной границ между капитализмом и социализмом, объединяя женщин по обе стороны идеологического барьера посредством присущей им любви к красивым тканям и стильным нарядам. Автор рассматривает объект исследования — Восточную Европу — с точки зрения Запада, где Париж выступает как почти мифический источник всего самого модного, практически недостижимый для советских женщин. Такой взгляд позволяет и представить общее печальное состояние дел в Восточной Европе, и показать упорство, творческий подход и смекалку живущих в ней людей. Однако в книге остаются определенные идеологические «слепые пятна». Бартлетт начинает свой рассказ с 1920-х годов. К этому времени начавшаяся в 1915 году жесткая национальная политика в отношении иностранных промышленников, принятие законов, сокративших внешнюю торговлю, закрытие успешного предприятия Зингера по производству швейных машин, недостаток сырья в период Первой мировой войны, национализация частных предприятий во время революции и последствия гражданской войны привели к тому, что при новом режиме текстильная промышленность и индустрия моды оказались практически уничтоженными, и начинать приходилось почти с нуля.
Затем начался хорошо изученный специалистами период, когда авангард мысли в области дизайна, стилистики и эстетики шел почти в ногу с авангардом революционной политической мысли, создавая новую семиотическую систему — в том числе это проявлялось и в дизайне ткани и массовой одежды. Глава Наркомпроса с 1917 по 1929 год Анатолий Луначарский «разрешал и даже поощрял самые разные подходы в области искусства, в том числе и декоративно-прикладного, и это проявилось, в частности в изящно отделанных элегантных нарядах Ламановой, прозодежде Степановой, декорированных этническими мотивами платьях Прибыльской, экстравагантных, роскошных нарядах Экстер и ярких конструктивистских платьях Поповой, отражающих процессы эмансипации» (с. 64). Но союз между политиками и творческим авангардом вскоре развалился, и все многообещающие открытия радикально настроенных течений в области искусства, моды и дизайна были отброшены ради куда более незамысловатых и традиционных вещей. «В конце 1920-х годов авангардисты проиграли шедшую в искусстве битву за «новую» женщину. Параллельно этому пришел конец и коммерциализованному НЭПу. Вскоре сталинский режим отыскал новаторские способы подчинения и контроля социального тела. Отношение к моде изменилось, и в конце концов идеальной одежде был навязан чрезмерно помпезный образ».
К 1930-м годам «обусловленная модой связь между буржуазной и социалистической современностью» исчезла, а вместе с ней ушли и такие виды модной одежды, как матроски или платья женщин-эмансипе. В идеале, сталинизм стремился к тому, чтобы полностью покончить с модой, заменив ее застоем классицизма.
Социально-экономические реалии плановой экономики привели к образованию хорошо известной двухуровневой системы: с одной стороны, повсеместное распространение получила плохо сшитая одежда из тканей низкого качества для массового покупателя, а с другой — возникло то, что Бартлетт называет «мифическим царством» идеальных платьев, выполненных в высоком классическом стиле. Последнее — это обманчивый мир, обещание того, что на самом деле оказывается доступным лишь немногим — тем, кто каким-либо образом причастен к дизайнерским студиям, выпускающим одежду в небольших количествах, чтобы создавать и продвигать миф о прогрессе, модернизации и изобилии в СССР. То есть вместо обещанного равноправного общества были созданы небольшие надстройки, выполнявшие показную функцию. Это была своего рода потемкинская деревня, а образцы модной одежды из таких журналов, как «Модели сезона» и «Журнал мод», оставались исключительно иллюстративным материалом, по большей части не имевшим отношения к реальности.
В сталинскую эпоху не только никто не говорил об отсутствии модной одежды, но и одновременно создавалась новая гендерная идентификация, оставляя в прошлом утонченный, но двусмысленный образ эмансипированной женщины 1920-х годов, а также появившийся позже тип женщины-стахановки — не просто лишенной признаков пола, но мужеподобной. На смену им пришел более классический стандарт красивой женщины, обладающей более округлыми и мягкими формами. Теперь женственность и привлекательность стали обязательными (с. 94).
Хрущев отвернулся от мифических сталинских идеалов и (теоретически) признал, что быть модной — это законная потребность советских женщин. Начиная с 1960-х годов во всех восточно-европейских странах появились собственные производство и система распространения более модной, хотя и более дорогостоящей, одежды. Таким образом, была подорвана сама идеология бесклассового общества, зато появилась возможность некоторого выбора. То, что руководство этих стран само поддерживало такую «вторую экономику», свидетельствует о более терпимом к ней отношении, поскольку она выполняла задачи экономики основной: держать население в узде и обеспечивать его скромным объемом потребительских товаров. Кроме того, это означает признание среднего класса, располагающего средствами, необходимыми для того, чтобы гоняться за дефицитными товарами, а также отказ от советского стиля как идеи. Запад победил. Так, Международный фестиваль моды, прошедший в Москве в 1967 году, был по-западному ярким, тон на нем задавала мини-юбка, начавшая тогда свой диктат в моде.
Однако понадобятся еще два десятилетия и перестроечное новое мышление для того, чтобы Лидия Орлова, долгое время бывшая редактором отделов моды и интерьера журнала «Работница», в 1988 году стала выпускать обновленный «Журнал мод» — «первое достойное модное издание в Советском Союзе» (с. 236). (Орлова была также главным редактором двух других журналов: «Модели сезона» и «Мода стран социализма».) А за год до этого, в 1987 году, при поддержке Михаила Горбачева появилась советская версия немецкого журнала «Бурда».
Все же история женской моды в СССР имеет дополнительные пласты, которые не освещены в книге Бартлетт, сосредоточившейся прежде всего на высокой моде и дизайне и полностью убежденной в том, что коммунистическая система никогда не исполняла своих обязательств. На протяжении всего существования социализма советские лидеры прекрасно отдавали себе отчет в идеологической и семиотической функции моды, поощряя идею одежды, которую можно легко (и дешево) изготовить в небольшом количестве, а не развивать работоспособную легкую промышленность. Это отчасти объясняет, почему в большинстве советских женских журналов публиковались выкройки, чтобы читательницы, которые, как правило, были сами себе швеи, могли получить одежду со страниц номера.
Картину, нарисованную Бартлетт, можно было бы дополнить материалами из официальных изданий, которые порой обезоруживающе открыто демонстрируют недостатки системы. В качестве примера можно привести журнал «Новые товары», «ежемесячный информационный бюллетень», издаваемый Министерством легкой промышленности, который непосредственно относится к избранной Бартлетт теме. Впервые появившийся в эпоху Хрущева, в 1957 году, журнал «Новые товары» неизменно давал широкий обзор потребительских товаров — фототехники, детских игрушек, продуктов питания (например, шоколада), а также мебели, керамики, стеклянной посуды и многих других. На протяжении долгих лет (вплоть до 1995 года) в журнале уделялось значительное внимание моде, обуви, одежде и парфюмерии. Постоянными, в частности, были рубрики «Женская мода», посвященная советской одежде, и «Из иностранных журналов мод», занимавшая обычно две или три страницы в конце каждого номера. В этом разделе, где были представлены западные модели одежды, сопровождаемые подробным описанием тканей и деталей, не было и намека на возможность приобретения этих нарядов. Любопытно также, что советские фотомодели, изображаемые, например, в «Женской моде» или в аналогичных рубриках, были всегда более дородными, а их наряды — более простыми, в то время как иностранные фотомодели выглядели тоньше и элегантнее, а их платья отличались не только замысловатостью, но и лучшим кроем. Таким образом, в течение долгих лет «Новые товары» давали реалистическое изображение и описание существующей советской одежды, а рубрика «Из иностранных журналов» служила прежде всего источником вдохновения (а не раздражения читательниц тем, что им было недоступно). Подробные описания одежды служили едва ли не призывом попробовать сшить ее самостоятельно.
Еще интереснее то, как журнал «Новые товары» в материалах о региональной продукции (в том числе о модной одежде и парфюмерии) отражал рост интернационализации экономики стран Восточного блока, происходившей на уровне Совета экономической взаимопомощи (СЭВ), и политику экономической децентрализации, начатую Советским Союзом в 1960-х годах.
Конечно, то, каким образом изображалась мода в журнале «Новые товары», вовсе не идет вразрез с идеями Бартлетт, но позволяет прийти к заключению, что к сделанным ей выводам, касающимся советского платья и моды, можно прийти в ходе исторического, а не более предсказуемого идеологического анализа. Помещая работу Бартлетт в более широкую историческую перспективу, трудно удержаться от искушения и не рассмотреть ее как своеобразное продолжение великолепной и прекрасно аргументированной книги Кристин Руан «Новое платье империи: история российской модной индустрии, 1700-1917» (Новое литературное обозрение, 2011). В этом исследовании рассматривается не только мода в узком смысле, но и то, как делали одежду на протяжение двух веков: от кустарного изготовления к мануфактурам и промышленному производству, с одной стороны, и от крестьянской одежды к одежде, которая становилась все более «западной» с тех пор, как в начале XVIII века Петр I начал свои реформы в этой области.
Во многих отношениях оба издания прекрасно дополняют друг друга. Книга Руан подводит нас к таким ключевым историческим событиям, как Первая мировая война и революция, в то время как в книге Бартлетт показано, каким образом начиная с 1920-х годов две мощные силы — промышленное развитие и идеологические потребности — переплелись, формируя общественный климат. Другим звеном, объединяющим оба исследования, является тема борьбы за «русскость» и интеграцию этнических элементов в дизайн, а также глубоко двойственное отношение ко всему «иноземному» и «западному». Каждая из исследовательниц рассматривает этот круг вопросов в рамках своего историко-политического периода. И наконец, в обеих книгах поднимается тема подавления женщин и принуждения их к ведению домашнего хозяйства. Однако если Руан видит это как результат развития текстильной промышленности, то Бартлетт считает причиной зияющую пропасть между представлением о том, что является модным, и невозможностью его реализовать.
Руан более широко описывает целую отрасль промышленности, а также социальные и стилистические изменения в пошиве одежды в целом, в то время как взгляд Бартлетт более узок: она уделяет внимание моде, стилю и идеологии. Именно это и представляется ключевым различием между двумя книгами: в то время как подход Руан глубоко исторический, Бартлетт основывается на анализе идеологическом, выделяя то, что могло бы быть в советской моде и чего там фактически не было. При том что такая постановка проблемы чрезвычайно важна и интересна, нам кажется, что исторические источники, такие как журнал «Новые товары», позволяют увидеть то, что часто играло немаловажную роль в советской истории и о чем не пишет Бартлетт: реалистичный и прагматичный подход к жизни почти всегда одерживал победу над идеологией, и это проявилось и в текстиле, одежде и моде; несоответствие идеальных картинок и приземленной реальности во многом было вызвано бессилием системы, а не идеологией.
Перевод с английского Марины Михайловой
Примечание
1. Книга издана в России: см. Бартлетт Дж. FashionEast: призрак, бродивший по Восточной Европе. М.: Новое литературное обозрение, 2011. 360 с.