купить

Мечты и реалии нерядовой советской модницы

 

Валерия Чернова — магистр социологии, преподаватель Института коммуникационного менеджмента НИУ ВШЭ. Защитила исследовательскую дипломную работу в Европейском гуманитарном университете (ЕГУ, Вильнюс) по советскому наследию в современной российской моде. Сфера научных интересов — имиджевое и коммуникативное позиционирование российских топ-менеджеров; советская и современная российская мода.

 

На днях [в газете] сообщили, что я заказала себе шубу на норке и ношу, в зависимости от обстоятельств — то налицо, то наизнанку! Вот бы их устами да мед пить. Хорошо бы шубу на норке. Я все-таки упомяну, что предпочитаю соболь — стихам: «Я черным соболем одел ее блистательные плечи». Уж если выдумывать, пускай лучше соболь!
Из письма Лили Брик Эльзе Триоле1

Материал для этой статьи был получен методом дискурсного анализа2 переписки двух известных женщин, сестер — Лили Брик и Эльзы Триоле. Оживленная переписка велась ими в течение более чем 50 лет, в это время Лиля жила в Москве, а Эльза — в Париже. Инициатором издания писем в России и идейным вдохновителем книги «Неиздан­ная переписка: Лиля Брик и Эльза Триоле» (Брик 2000) был Василий Васильевич Катанян, сын последнего мужа Лили Брик — Василия Абгаровича Катаняна. Он также стал защитником чести и репутации обеих женщин, так как историческая «удаленность» событий, а так­же противоречивые мнения и комментарии современников подгото­вили почву для возникновения множества слухов, досужих выдумок и сплетен относительно их характеров и версий произошедших с ними событий. Совершенно разные культурные контексты (СССР и Фран­ция), условия жизни обеих сестер, схожие интересы и деятельность, теплая дружеская связь, их чувства и переживания предстают перед читателем на бумаге в собрании 295 писем. Современному читателю предельно ясно, что в советские годы переписка, да еще международ­ная, не могла содержать никаких особых государственных секретов, откровенностей и политических суждений. В предисловии Леона Робеля к французскому изданию этот момент специально объясняется при­выкшему к свободе слова западному читателю (Lili Brik & Elsa Triolet 1999). Как ни печальна демонстративная цензурность русского издания (во французском варианте эта переписка вышла в значительно боль­шем объеме — 1223 письма, сохранившихся в архивах двух столиц, без каких-либо купюр и изъятий), меня в контексте написания этой статьи интересовала откровенность иного рода. Моей задачей было исследо­вать дискурс моды и одевания жительниц двух разных столиц — со­ветской и французской — ракурс, на первый взгляд, открывающий читателю совершенно банальные бытовые сюжеты, однако вместе с тем имевший самое непосредственное отношение к вопросу государ­ственной важности — политике «формообразования» и дисциплинирования советского тела.

Сразу стоит отметить, что две яркие женщины, Лиля и Эльза, ко­нечно же, не были рядовыми советскими модницами. Обе вращались в рафинированной среде литераторов, критиков, поэтов, художников — светской богемы, жизнь которой сильно отличалась от жизни простых советских граждан. Лиля Брик3 благодаря своим знакомствам и связям имела возможность время от времени выезжать за границу — в Ригу, Лондон, Германию, что означало доступ к красивым нарядам, элегант­ной обуви и аксессуарам, дефицитным в СССР. Мать, работавшая во Всероссийском кооперативном обществе (АРКОСе, англ. All Russian Cooperative Society Ltd.) в Лондоне, присылала ей оттуда красивые ме­лочи — сумки, перчатки, духи, что также было весомым подспорьем во времена товарного голода. Сестре Эльзе4 в этом отношении повезло даже больше, чем Лиле — она с двадцати двух лет жила во Франции — на родине моды и стиля. Однако, как мы увидим далее, несмотря на их принадлежность к миру творческой интеллигенции (которой в повсед­невном понимании часто приписываются такие черты, как «избранность», избалованность, оторванность от реального мира5), обе женщи­ны были не менее ловкими и практичными в отношении моды и своего внешнего облика, нежели простые советские женщины.

Сюжеты писем Лили и Эльзы оставались практически неизменны­ми на протяжении всей полувековой переписки. Перед читателем предстают подробности советско-французских реалий того времени: жизнь богемы в Москве, Петербурге и Париже, семейные радостные и печальные события, писательские и литераторские успехи Лили, Эль­зы и Арагона, Маяковский и его стихотворения, бытовые затруднения, старые друзья и новые знакомые, война и дефицит, чувства, болезни и переживания и, конечно же, одежда и мода. Дискурс моды и одевания конструируется в качестве самостоятельной сюжетной и смысловой единицы изложения. Темы моды и внешнего облика в письмах чаще всего собираются в отдельные абзацы, что придает им особый смысло­вой акцент, выделяет их наряду с другими сюжетами переписки.

 

Дискурс моды и одевания, его доля и плотность

 

Моде, стилю, одежде и внешнему виду Лиля и Эльза посвятили пя­тую часть своих писем (доля здесь и дальше приблизительная, при­вожу ее, чтобы показать ориентировочное соотношение «модного» текста и текста из других дискурсов). Примечательная особенность данного эпистолярия в том, что сестры, активно переписывавшиеся с друзьями, родственниками и коллегами6, такое значительное внима­ние своей одежде и моде уделяли лишь в письмах друг другу. Отчасти эту интимность можно объяснить родственной близостью и довери­ем, которое сестры питали друг другу, отчасти удобством, связанным с тем, что Лиля и Эльза долгое время носили одежду и обувь одного размера, что позволяло им свободно выбирать и посылать друг другу понравившиеся вещи.

Интересным, на мой взгляд, также является то, что в разные вре­менные периоды насыщение писем «модными» сюжетами было раз­личным. Так, письма 1920-1930-х годов пестрят замечаниями о моде и стиле, описаниями туалетов, разговорами о новинках косметики и парфюмерии. Эти письма содержат где-то пятую часть всего модного дискурса переписки. Немало, но и не так много, если учитывать моло­дость героинь. Вероятно, это можно объяснить идеологией бытового аскетизма, доминировавшей в СССР в 1920-е годы. В известной фразе Владимира Маяковского: «Элегантность — это 100 % полезность, удоб­ство вещей и простор жилища» — заключалась формула, которой под­чинялся весь официальный модный дискурс страны. В середине 1930-х годов с изменением курса страны в направлении повышения уровня жизни среднего класса — основного социального слоя, поддерживаю­щего действующую власть, — стало изменяться и отношение к моде: ее стали популяризировать и «продвигать» в массы. В переписке это заметно по незначительному, но увеличению количества «модного» контента в 1930-е годы.

На период с 1945 по 1950-й приходится самая значительная доля «модного» дискурса — больше трети, что, скорее всего, объясняется вынужденным шестилетним перерывом в переписке, связанным с ре­прессиями, ужесточением советского режима в отношении «вражеской заграницы» и последующей войной. В дискурсе моды за описываемый период преобладают описания посылок и передач сестер друг другу — вещевых и продовольственных.

В 1950-е годы доля дискурса моды в переписке снижается и прибли­жается к доле первых двух десятилетий переписки. Появляется новый дискурс — старости и болезней, беспокойства о самочувствии. В этом ключе модные события в письмах Брик — Триоле приобретают новые ценностные ориентации: акцент делается на рациональные и утили­тарные свойства одежды и обуви: легкости, практичности, удобстве и способности сохранять тепло.

В течение последних десяти лет переписки доля модного дискурса снова увеличивается — до трети. Теперь практически все «модные» со­бытия выражают заботу и помощь, которую сестры на исходе жизни хотели оказать друг другу, — и чем больше, тем лучше, будто бы пред­чувствуя, что переписываться им осталось совсем недолго.

Будучи постоянно на виду, яркие и непосредственные, Лиля и Эльза всегда вызывали неоднозначную реакцию у окружающих — одни ими искренне восхищались, другие считали недостойными уважения. Они являлись объектами массы толков и сплетен, за ними ухаживали виднейшие писатели, актеры, режиссеры. И в преклон­ном возрасте Брик и Триоле оставались настоящими женщинами, сохранив интерес к моде, красивой одежде и своему внешнему об­лику. Это доказывают оживленные развернутые описания обсужда­емых «модных» событий и покупок из жизни двух сестер. Приведу для примера обсуждение, предметом которого была «леопардовая» шубка, которую Брик купила для Триоле (Брик был 71 год, Триоле — 66 лет).

«Лариса привезет тебе леопардовую шубку и большую банку икры. <...> Волнуюсь за шубку. Она красивая, теплая, но слегка тяжелая. Переделка почти не нужна, только укоротить, и может быть немно­го убрать плечи. Когда укоротишь и вытащишь ватин, станет легче.

Это была единственная леопардовая, абсолютно новая, импортная, на вполне приличной подкладке. <.> Я решила, что если не для Па­рижа, то хоть для мельницы [имеется в виду загородный дом Триоле и Арагона в Сент-Арну-ан-Ивелин. — В.Ч. ]. Была еще одна недурная котиковая, но большая, как шкаф, и чудовищно сшитая — всю надо было бы переделать»7.

На это Триоле ей отвечает в следующем письме:

«Шуба — красавица. Ее надо перешить, и неизвестно, останется ли она длинной. <.> Я была у Reveillon'a, но пойду к скорняку, который не будет так уж искать совершенства! Попроще. Не в лупу же ее рас­сматривать. Как бы то ни было со слезами из-за вашего разорения — спасибо»8.

Вослед через полтора месяца после удачной переделки шубы Триоле напишет:

«Принесли только что пантеровую шубку. Она ничего не весит! И очень хорошенькая, на юг поеду в ней. А кроме того, с сердцебие­нием купила норковую шубу, черную и блестящую, как рояль! Ходить в норке натурального цвета — это все равно, что носить на себе чек — столько-то, но черную даже трудно за норку признать. По-моему, очень красиво»9.

В последнем отрывке из письма Триоле отчетливо проступает чи­сто «советская» черта, присущая людям, жившим в эпоху дефицита, — важны не сам материал и в каком магазине вещь куплена. Главное, что вещь красивая и оригинальная (пресловутые перешив и выдумки ма­стериц), а уплаченная цена — пусть останется тайной!

 

«Модные» события

 

Сюжеты и темы, подтверждающие наличие дискурса моды и одева­ния в эпистолярии, я условно объединила в семь категорий: мода, вкус и «самоконструирование»; модные связи; «переделки»; обращение к портнихе; заказы и «подарочки»; передача «по наследству»; дефицит и «черный» рынок.

Дефицит и «черный» рынок

 

Советское государство, упразднив законы рынка и наметив путь к построению плановой экономики, взяло на себя обязанность плани­ровать и удовлетворять все потребности своих граждан. Осущест­влялось это путем нормирования всех видов потребления. Две чер­ты советской плановой экономики всегда оставались неизменными: искусственное поддержание низких цен на товары массового потре­бления, что делало их доступными основной массе населения, и то­тальный дефицит на товары и ресурсы (Корнаи 2007). В постоянном дефиците по всей стране были качественная обувь, элегантная одеж­да, добротная мебель и многие товары высокой стоимости, например многократно подорожавшие ковры.

Даже в столице нужно было искать практически все — от мебели до детских ползунков. Но несмотря на это, шанс достать то, что нуж­но, в столице был гораздо выше, чем на периферии. Именно поэтому столичные друзья и родственники расценивались как несомненное подспорье для жителей регионов — сюда буквально рвались за по­купками. Те же, у кого были родные или друзья за рубежом, а Лиля как раз относилась к этому счастливому меньшинству, предпочитали, конечно же, отечественной продукции иностранную.

Фабричные вещи в Москве, как и в Париже, можно было купить в магазинах, разница была лишь в том, что в этих магазинах предлага­лось. Москву и Париж разделяла пропасть так же, как Москву и со­ветскую периферию. В советской столице существовало три катего­рии магазинов, обладающих разной ценностью для потребителей. Первая — магазины, предлагающие товары, произведенные в СССР. Из-за неповоротливости легкой промышленности в эти магазины по­ступали либо устаревшие, вышедшие из моды модели, либо модели уже подходящего к концу сезона, либо «топорно» сделанные и по сравнению с западной одеждой выглядевшие простыми и примитив­ными. Вторая категория — магазины стран соцблока — польские, вен­герские, болгарские. Товары в них были лучшего качества по сравне­нию с советскими магазинами, они предлагали больший размерный ряд и более широкий ассортимент, но чтобы стать обладательницей какой-нибудь дефицитной вещицы, нужно было порой отстоять не одни сутки в очереди. И наконец, третья категория — это магазины, где можно было достать особо дефицитную западную одежду и обувь. Отоваривались там по валютным чекам, поэтому доступ к этим мага­зинам имели лишь привилегированные группы населения — жены «выездных» специалистов, работавших в странах соцблока или на За­паде. Отсутствие приметных вывесок и оформленных витрин также затрудняло доступ простых людей к «анклавам капитализма». По­пав в него, люди приходили в полный восторг — никаких очередей и препирательств. Лиля Брик, как мы понимаем, благодаря полезным знакомствам и статусу «жены Маяковского» — рупора пролетарской революции, имела доступ во все три категории магазинов. Но от дефи­цита и безденежья не был застрахован никто — а уж музы поэтов тем более — и Лиля не раз за свою долгую жизнь возьмет в руки иголку и нитку.

Помимо пустующих магазинов, существовал еще и «черный» рынок, предлагающий альтернативу фабричным вещам — «фирму», други­ми словами, фирменные произведенные за рубежом вещи. Импортные товары, попадающие в страну разными путями, по мнению советских идеологов, являлись замаскированными орудиями западной потре­бительской пропаганды, целью которой было вызвать зависть у лю­дей к капиталистическому изобилию, породить неудовлетворенность социалистической действительностью, расшатать социалистически- ориентированное мировоззрение. Обвинение людей в вещизме и ме­щанских наклонностях сегодня выглядят тонким идеологически про­думанным ходом — попыткой власти отвлечь народ от проблемы поиска необходимых вещей. Искусствовед М. Герман точно отметил, что «идеологическая борьба с вещизмом велась, когда и вещей-то почти не встречалось, а стремление к вещам было одним из видов забвения, видом национального спорта»10.

В Париже, столице ненавистного Союзу общества, где правило изо­билие, тоже случались нелегкие времена — после окончания Второй мировой войны Эльза напишет:

«Подарков не шлю, оттого, что не могу нагружать товарищей в само­лете, оттого, что у нас карточная система, магазины пустые и все труд­но, как было, когда я была в Москве, платье сшить — что дом построить, духи продают, если у тебя флакон есть от тех же самых духов, а у Герлена хвост стоит, часами, американцы покупают духи своим девушкам. Все покупается на „черном рынке" за астрономические суммы, вроде как в 23 году в Германии»11.

Лиля пишет в ответ:

«Очень хочется послать тебе чулки, но нет денег. Следующей оказией пришлю непременно. Обязательно напишите, что вам нужнее всего — чулки? носки? мыло? сладкое? еще что-нибудь? кофе? чай?»12.

Помимо магазинов и черного рынка, существовала небольшая сеть практически закрытых ателье, попасть в которые простой женщине и сделать заказ было просто невозможно, а если и удавалось, то при­ходилось ждать готовности изделия до нескольких месяцев. В начале «оттепели» советским гражданкам активно предлагалась идея береж­ливости в одежде, пропагандировались разные способы переделки, перекройки, подвязывания вещей (Лебина 2009: 126). Однако это мало помогало тем, кто хотел обновить свой гардероб или просто приобрести что-то новое. Советские женщины не отчаивались — более чем за 70 лет существования СССР женское население страны освоило мно­жество изощренных «альтернативных» практик следования моде13.

 

«Самоконструирование», мода и вкус

 

Первые опубликованные письма сестер друг к другу датируются кон­цом 1910-х годов. Это время, когда в России особенно популярными ста­новятся фотосъемка и кинематограф. В больших городах открываются профессиональные фотомастерские. К середине 1910-х годов в России уже действовало около 30 кинофирм и вышло порядка 300 фильмов. В городах начинают продавать фотокарточки и открытки с фотогра­фиями знаменитых артисток и актрис того времени — Веры Холод­ной, Клео де Мерод, Марии Кузнецовой, Лины Кавальери, Екатерины Рощиной-Инсаровой, Веры Каралли и др.14 Светские дамы, к кото­рым определенно относили себя Лиля и Эльза, отдавая дань моде, так же как и знаменитые актрисы, стали пользоваться услугами частных профессиональных фотографов. До нашего времени сохранилось не­сколько фотографий сестер, сделанных московским мастером Алек­сандром Родченко. Примечательно, что никакой тотальный дефицит, характерный для всего советского периода, не мешал двум женщинам выглядеть на этих фотографиях очаровательно — модно, изысканно и элегантно. Что же, помимо полезных знакомств, помогало им хоро­шо выглядеть?

Молодость Лили и Эльзы пришлась на период «расцвета» эпохи дефицита, в условиях которого недостаток доступных и подходящих фабричных вещей компенсировался зачастую их самостоятельным из­готовлением «на дому». Шить одежду самостоятельно вынуждали не­сколько причин: постоянный дефицит, неудобный крой магазинных вещей, отсутствие подходящих размеров или расцветок и, наконец, соображения экономии. Для развития такой женской самодеятель­ности практически всесоюзного масштаба были все предпосылки — уроки кройки и шитья входили в обязательную школьную программу для девочек, на протяжении всей советской истории по всей стране действовали курсы кройки и шитья15, выходило множество книг, по­могающих хозяйкам освоить швейное мастерство, женские журналы пестрили практическими советами начинающим рукодельницам и швеям16. Все перечисленное при наличии необходимых навыков по­зволяло практически полностью отказаться от фабричных изделий и самостоятельно шить одежду иногда лучшего качества, чем пред­лагалось советскими фабриками и комбинатами.

Сестры, судя по письмам, не обладали такого уровня мастерством, чтобы полностью отказаться от готовой одежды, но очевидно то, что они неплохо шили для себя простые вещи — платья, юбки и блузы:

«Сшила себе черное платье с тремя воланами, очень длинное, по моде, почти до щиколотки, с круглым воротничком из черного пле­теного кружева на белом батисте, а поверх пальто из той же материи, без подкладки, широкое, с широкими рукавами, на резинке. В плечах ничего не подложено, просто свои плечи! Зато женщины обезумели и затягиваются в маленькие корсетики, чтобы талия была осиная и что­бы были бока!»17

Лиля и Эльза также собственноручно ушивали сапоги и ботинки, изготавливали шляпки, бусы и другие аксессуары:

«Давно не писала тебе: леплю, правлю корректуры, вяжу шляпы (уже четыре связала!!), вечером народ — правда, немногочисленный, сравнительно»18.

Сестры обладали не только женской смекалкой и прекрасным ху­дожественным вкусом, но и врожденным чутьем на элегантные и эф­фектные вещи. Они рассуждают о новинках моды, спорят о стиле, при­сылают друг другу зарисовки модных туалетов, обуви и аксессуаров19. Эльза, конечно, в более выигрышном положении — в Париже можно было купить и красивую обувь, и изящные туалеты, чего советская сто­лица предложить не могла. Но и Эльза, особенно в нелегкие времена, не раз прибегала к «альтернативным» повседневным практикам «са­моконструирования», помогавшим советским женщинам «лавировать» между тем, что модно, и тем, что «можно», между тем, что красиво и удобно, и тем, что продается в магазинах.

Один из таких сложных периодов выпал на первые годы совмест­ной жизни Эльзы и французского поэта Луи Арагона — когда супру­ги столкнулись с серьезными материальными трудностями. Арагон только начинал пробивать себе дорогу в литературном мире, и на его писательские заработки едва ли можно было прокормиться. Поэтому Эльза взяла инициативу в свои умелые ручки. Из ракушек, искусствен­ного жемчуга и всяких бытовых мелочей типа металлических колечек, пуговиц и пестрых побрякушек она начала делать ожерелья на про­дажу. Работа была нелегкая, но Арагон тоже вносил посильный вклад в это дело — рано утром, уложив все изготовленное в чемоданчик, он уходил на поиски оптовых покупателей. Парижанки оценили по до­стоинству недорогую и оригинальную бижутерию и охотно ее раску­пали. Но это были разовые продажи и о хорошем заработке для семьи по-прежнему речь не шла. По воле случая одно из Эльзиных украше­ний увидел корреспондент американского журнала Vogue. Он был так удивлен и восхищен неординарной задумкой, что впоследствии поре­комендовал ожерелья Эльзы знаменитым домам мод, таким как Poiret, Schiapparelli и Chanel20.

Известность «ожерелий Триоле» росла день ото дня. Иногда Эльзе приходилось работать ночи напролет, чтобы в срок выполнить заказы. Но усилия того стоили — Эльза не только выручила семью в тяжелое время, но и была принята в мир французских кутюрье. Этот необыч­ный и новый для нее опыт Эльза подробно описала на русском языке в книге «Ожерелья». В СССР книгу издать не удалось — в это время эми­грантов практически не печатали. И только маленькие фрагменты из «Ожерелий» появились в одной из московских газет. Спустя много лет Арагон перевел книгу на французский и издал ее во Франции.

 

Модные связи

Круг общения обеих сестер был предопределен еще в детстве — мать Елена Юльевна окончила Московскую консерваторию по классу рояля и часто музицировала для семьи и гостей, сочиняла стихи и писала к ним музыку, а отец при своей, казалось бы, «сухой» профессии юриста был страстным поклонником Гете и душой компании, членом поэти­ческого кружка. Поэтому в доме Каганов нередко собирался весь цвет московского общества — писатели, юристы, литераторы, художники. Став взрослыми дамами, вхожими в круги творческой элиты, Лиля — московской, Эльза — парижской, они не представляли свою жизнь вне мира искусства и поэтому старались окружать себя людьми талантли­выми и неординарными. В маленькой квартирке Лили и Василия Ка­таняна в один из дружеских вечеров впервые повстречались и больше не расставались Майя Плисецкая и Родион Щедрин. Здесь также были частыми гостями Илья Эренбург, Сергей Эйзенштейн, Ромен Роллан, Николай Черкасов, Сергей Параджанов, Александр Зархи и Сергей Юткевич. Писательская и литераторская деятельность подарила сестрам знакомства с Константином Симоновым, Борисом Пастернаком, Алек­сандром Тышлером, Жоржем Садулем, Виктором Шкловским, Давидом Бурлюком, Всеволодом Мейерхольдом и многими другими талантливы­ми деятелями эпохи. По совету Брик и Катаняна Триоле и Арагон выве­ли в «свет» немало отечественных поэтических звезд 1960-х годов — это и Андрей Вознесенский, и Борис Слуцкий, и Виктор Соснора.

Богемный круг общения ко многому обязывал — частое принятие именитых гостей у себя дома и ответные визиты, еженедельные походы в театр, на выставки и в оперу, и на все эти мероприятия готовились (срочно шились, одалживались или перешивались) новые туалеты:

«Открытие [Theatre de France. — В.Ч.] сегодня. <...> Арагоша — во фраке (обязательном), из которого он вырос! А я в лучшей моей одеж­де — ma robe dimanche [выходном платье. — В.Ч. ]»21.

 

«Переделки»

 

Постоянный дефицит и советская идеология хорошего вкуса, эквива­лентного бережливости и накопительству, порождали особое отноше­ние ко всем вещам в доме, в том числе и к предметам одежды. Люди того времени всеми силами стремились продлить жизнь своих вещей. При­способление к дефициту в виде переделки, перелицовки и превраще­ния старого в новое стало характерной чертой и практикой советского потребительского поведения. Советское общество вполне справедливо называют «обществом ремонта» (Герасимова, Чуйкина 2004), в котором «любая вещь надолго переживает свой обычный срок, не только зана­шиваясь до дыр или служа до окончательной поломки, но и становясь материалом для следующего нового объекта» (Тихомирова 2004).

Из писем сестер видно, что ими переделывалось абсолютно все — платья, костюмы, сумки, белье и верхняя одежда. Лиля в письме Эль­зе пишет:

«Пелерина не подошла, она на здешний вкус уж очень экстравагант­на, жалко, что ты с себя сняла, а я не ношу. В будущем году — иншалла! — она пойдет на подкладку, будет роскошно и тепло»22.

Из одного из писем Эльзы: «Почему ты, Лиличка, собираешься пере­шивать вязаное пальто? Ведь оно распустится!»23.

Выглядеть «по-новому» старым вещам и нарядам позволяли не толь­ко «перелицовка» и отделка, но также и аксессуары. В одном из своих писем Брик просит сестру смастерить и прислать пресловутых «ожерелий Триоле»: «Элик, если кто-нибудь подвернется, пришли, пожалуйста, бусов. Ужасно хочется»24.

Изготовление бус после пришедшего успеха Эльза не бросила — в одном из писем она напишет спустя семь лет:

«Сделала мимоходом несколько моделей бус и сумку для Lucien Lelong. Сумка смешная, прозрачная вся, как из стекла (вечерняя), так что видно все внутри лежащее, все должно быть красивое! Пудреница, день­ги и любовные письма. Я продала „идеи", первую модель, делать их не буду. Это невыгодно, но зато никакой возни, одно удовольствие!»25

 

Обращение к портнихе

 

В постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 10 августа 1962 года о дальнейшем улучшении бытового обслуживания населе­ния отмечалось, что «неудовлетворительная организация обслужива­ния населения в существующей сети ателье, павильонов и мастерских вынуждает людей обращаться к услугам частных лиц»26. Эти частные лица в официальном властном дискурсе рассматривались как пере­житок прошлых лет, тормозящий переход страны к коммунизму. Со­ветские женщины, в обращении к портнихам, именно о них и идет речь, напротив, не видели ничего зазорного. Возможность пошить у частницы новое платье или костюм сулила желанное самообновление и поиск индивидуальности, чего советская модная «индустрия» пред­ложить не могла.

У Брик и Триоле, как и у многих советских женщин были свои по­стоянные портнихи, к которым они обращались время от времени. И это неудивительно — надомное шитье стоило сравнительно дешево, а учитывая, что портниха могла предложить что-то совершенно новое и оригинальное, пошив изделие в несколько раз быстрее, чем в ателье, стоимость работы уже не играла существенной роли:

«Лиличка, я уже обносилась насчет ночных рубашек. У Александро­вой лежит моя материя, пускай поскорей сошьет с очень пышными в плечах рукавами и большой меткой на самой прозрачной сетке. Бук­вы — без выкрутас, совсем прямые, чтобы не секлись и не раздваива­лись. Что-то я ее еще просила сшить — штаны без верха и combinaison-jupon, но главное — ночные рубашки»27.

Если времени пошить наряд не было, к портнихам обращались, что­бы взять наряд на прокат:

«Портниха одолжила мне платье, длинное, но с рукавами и не доста­точно бальное. Я слишком маленькая, и мне платья с манекенок велики. И накидка из перьев как на Марлен Дитрих! Форменный маскарад»28.

 

Передача «по наследству»

 

Практика передачи вещей «по наследству», «донашивания» и их мно­голетнего хранения — чаще в рамках одной семьи — в советское вре­мя была народной нормой и еще одной вынужденной стратегией про­дления жизненного цикла вещей (Гурова 2008: 180-182). Так, девушки носили платья, костюмы и кофточки своих матерей и старших сестер, парни донашивали отцовскую одежду.

Переписка показывает, что традиция «от старших — младшим» Лилей и Эльзой не соблюдалась, скорее наоборот, потому что обычно именно Лиля (будучи старшей) донашивала наряды младшей сестры:

«Хожу во всем твоем — с ног до головы. Я теперь самая элегантная женщина в Москве!»29.

Лиля искренне радовалась вещам сестры и очень их берегла — ведь в московских магазинах таких вещей не было, а что-то стоящее и кра­сивое доставалось с огромным трудом:

«Новый год встретила в твоей накидке. На нее нашили недостаю­щие жемчужины, и надела я ее на твое же длинное, узкое, с длинны­ми рукавами платье (не помнишь его?). В меру своих возможностей, я выглядела блестяще, очень элегантно»30.

Нередко обмен происходил в кругу друзей, приятелей и знакомых— так, «выброшенные» и купленные впрок или «на вырост» вещи года­ми странствовали от одних хозяек к другим. В одном из писем Лиля пишет:

«.Да! Твои туфли не влезли Ларисе даже на нос, так что ей доста­лась прелестная блузка и она очень довольна. Наде отдала твой вяза­ный платочек, а Лизе мои красные туфли очень красивые, которые мне велики»31.

Ритуалы обмена предметами одежды и их передачи распространя­лись не только на родных, друзей и приятелей, но и на коллег по ра­боте:

«Справляли 30-летний рабочий юбилей Хохловой [актриса, режис­сер, педагог, внучка П.М. Третьякова. — В.Ч.] и Кулешова. Был банкет в Доме кино. Подарили ей — пару твоих [присланных Триоле. — В.Ч.] чулок, а ему — твой галстук (не последний, конечно, а более старый). То и другое было нами передано в президиум (все наши кинорежиссе­ры), и подарки были развернуты под аплодисменты всего зала»32.

Сейчас, конечно же, сложно представить, чтобы какая-нибудь из­вестная дама искренне порадовалась такому интимному подарку, как чулки, — да еще «при всем честном народе», но в советское время за неимением этого важного (и дефицитного) предмета женского гардероба повседневным занятием многих женщин было рисование на но­гах линий, имитирующих чулочные швы. Поэтому тонкие, прочные и эластичные чулки всегда были особенно желанным подарком для каждой женщины.

 

Заказы и «подарочки»

 

Наиболее часто описываемым «модным» событием в переписке были «подарочки» — посылки и передачи, помогающие двум сторонам вос­полнить недостающие в повседневной жизни ресурсы. Из Франции доставлялись духи, косметика, шляпки, чулки, предметы роскоши, в периоды острого дефицита — обувь и одежда:

«Пришли мне, пожалуйста: 1) чулки со швом и 2) книгу Angelo Maria Ripellino Maiakovski et le theatre russe d'avant-garde»33.

Из СССР отправлялись советские сладости, чай, кофе, консервы и мыло (в первые послевоенные годы), сшитые на заказ у знакомой порт­нихи вещи и главным образом икра:

«Спасибо вам еще раз за икру, она была, конечно, гвоздем в отно­шении блинов! И за все, за все — еще и за скатерть! — миллион раз благодарю и целую»34.

Примечательно, что дефицитной московской икрой Эльза не раз пот­чевала уже знаменитого тогда испанского художника Пабло Пикассо — Лиля однажды строжайше наказала младшей сестре передать худож­нику «две баночки»35.

Основной «заказывающей» стороной, как и ожидалось, оказалась советская — эпоха тотального дефицита дала о себе знать. Описание «заказов» выполнялось строго определенным способом — тщательно и скрупулезно (цвет, размер, фасон, силуэт, количество). Ведь допу­стив какую-нибудь неточность, «заказывающей» стороне пришлось бы переделывать присланную вещь, если говорить о предметах одежды, хоть это и не было непривычным занятием:

«...Если ты уже получила деньги, купи мне, пожалуйста, 2 полуве­черних (длинные) платья — одно черное, второе — какое-нибудь (если не слишком дорого, то что-нибудь вроде парчи, обязательно темной) и туфли к ним. Материи в этих платьях — позабавнее и туфли — тоже. Потом мне нужны 4 коробки моей пудры (телесного цвета); 3 губных карандаша Ritz — твоего цвета; румяна Institute de beaute — твой цвет (мазь, а не пудра); одороно; 2 очень жесткие рукавички (вроде вяза­ных); черные высокие ботики, конечно, — если хватит денег, то дюжи­ну; шпильки рыжие — покороче; духи Gicky; какую-нибудь забавную шелковую материю (темную, можно пестренькую, в цветочек) Жене на платье; булавки простые и крошечные английские. мне 2 каких- нибудь платьишка для постоянной носки»36.

Описания в виде списков играли роль своеобразных «актов учета приемки» отправленных товаров — с такой тщательностью все пере­числялось. Благодарности за посылки тоже шли подряд — списком, опять же — чтобы подтвердить, что все отправленное получено в це­лости и сохранности:

«Элик, милый! Как всегда, начинаю письмо со СПАСИБО — за ла­комства, за помаду, за одороно. Гостинцами сразу завалили весь стол и все перепробовали, кроме леденцов, которые оставили на лето»37.

 

В заключение

 

В действительности, и советская реальность не является исключением, идеология и официальный дискурс зачастую расходятся с повседнев­ной жизнью людей. Именно поэтому исследование повседневных пове­денческих практик становится особенно актуальным. На протяжении всей истории СССР стремление выделиться, очертить свою индивиду­альность с помощью одежды, фирменных и модных вещей порицалось общественностью и властным дискурсом. Если в обществе потребле­ния мода была инструментом индивидуализации людей, то в Советском Союзе государственная «народная» мода была призвана уравнять лю­дей с помощью одинаковых форм, однообразных материалов, сгладить противоречия, взрастить и воспитать социальный класс, который яв­лялся бы опорой существующему политическому режиму. В условиях всеохватывающего идеологического прессинга и тотального дефицита советские женщины всеми силами старались хоть как-то выделить и обозначить себя, очертить свою индивидуальность. Творческая интел­лигенция, несмотря на обывательское мнение о том, что богема живет в параллельном измерении и, несомненно, в лучших условиях, жила все в том же советском обществе, в котором правили товарный голод, блат и черный рынок. Просто волею обстоятельств (как говорится, про­фессия «обязывает») представители творческих профессий старались выделиться в еще большей степени, нежели представители других, ме­нее «возвышенных» призваний.

Переписка двух известных женщин Лили Брик и Эльзы Триоле, не­смотря на факт существования в СССР двух совершенно разных мод (первой — моды для «избранных» (партийная элита и люди к ним при­ближенные, творческая элита), второй — моды для простых советских граждан — рабочих, служащих и интеллигенции), показала нам, что

народная поговорка — голь на выдумку хитра — применима к опи­санию повседневных «модных» практик не только простых советских женщин, но и представительниц привилегированных слоев общества эпохи тотального дефицита. Советская мода, в отличие от женской моды на Западе, не могла претендовать на то, чтобы называться «го­товой» или эксклюзивной в современном понимании этого слова. Так как советская легкая промышленность и «индустрия» моды не мог­ли обеспечить магазины красивыми, элегантными и качественными вещами, советская мода и ее судьба оказались всецело во власти на­труженных и ловких женских рук. От этого она и была особенной — рукодельной, модой hand-made. В мире советской «альтернативной» моды все, что касалось внешнего вида, становилось предметом твор­ческих поисков и экспериментов — одежду не только шили, но еще и подвязывали, подкрашивали и передавали «по наследству», за мод­ными журналами охотились, в кино ходили, чтобы срисовать костю­мы главных героинь, а потом воплотить рисунки в предметы модного альтернативного гардероба, в магазинах модного дефицита выстраи­вались многодневные коллективные очереди, а портниха по праву на­зывалась настоящим теневым культурным героем эпохи (Вайнштейн 2007: 124). Семьдесят лет творчества и самоконструирования породи­ли несколько поколений женщин, которые, несмотря на идеологиче­ский прессинг и тотальный дефицит, умели отлично выглядеть не в самые лучшие времена.

Итак, мы подробно рассмотрели дискурс моды и одевания в пере­писке Лили Брик и Эльзы Триоле. Повторим, что их письма приблизи­тельно на пятую часть посвящены моде и одеванию, что немало, если учесть, что модный «бум» пришел в Россию только в начале 1990-х го­дов, а во Франции массовая модная лихорадка началась в начале 1960-х (Латур 2009: 367-379) — когда сестры были уже в преклонном возрас­те. Обращение к портнихе, «самопошив», продление жизни вещей, по­купка вещей у спекулянтов, полезные связи и копирование западных модных образцов — все эти «альтернативные» практики следования моде без исключения являются частью модного дискурса этой советско- французской переписки. Что, в принципе, неудивительно, ведь модная «альтернатива» — порождение именно советского времени.

Дискурс моды в переписке можно назвать дискурсом модных пе­редач и посылок, что обнаруживает весьма интересную проблему эквивалентности обменов между обществом потребления (Франция) и обществом дефицита (СССР). Эта специфика обусловлена пре­жде всего товарным дефицитом в СССР, а также тем, что обе стра­ны (Франция и СССР) могли предложить совершенно разные, взаимодополняющие и в одинаковой степени ценные ресурсы — будь то французские чулки, дефицитные в СССР, или советское сгущенное молоко, вообще не выпускавшееся в то время во Франции, но обла­дающее особым вкусом — таким знакомым и родным.

 

 

Литература

Анисимова 1925 — Анисимова. В школе кройки и шитья // Работни­ца. 1925. № 3.

Арсеньева 2004 — Арсеньева Е. Дамы плаща и кинжала. М., 2004.

Брик 2000 — Лиля Брик — Эльза Триоле. Неизданная переписка (1921­1970). М., 2000.

Брик 2003 — Брик Л. Пристрастные рассказы: Воспоминания, дневни­ки, письма. Н. Новгород, 2003.

Вайнштейн 2007 — Вайнштейн О. Мое любимое платье: портниха как культурный герой в Советской России // Теория моды: одежда, тело, культура. 2007. № 3.

Ваксберг 1998 — Ваксберг А. Лиля Брик: Жизнь и судьба. М., 1998.

Васильев 2007 — Васильев А. Русская мода: 150 лет в фотографиях. М., 2007.

Герасимова, Чуйкина 2004 — Герасимова Е., Чуйкина С. Общество ре­монта // Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре. 2004. № 2 (34).

Гурова 2008 — Гурова О. Советское нижнее белье: между идеологией и повседневностью. М., 2008.

Жилина, Фролова 1969 — Жилина Л., Фролова Н. Проблемы потребле­ния и воспитание личности. М., 1969.

Как научиться кроить и шить 1948 — Как научиться кроить и шить // Крестьянка. 1948. № 3.

Катанян 2010 — Катанян В. Лиля Брик. Жизнь. М., 2010.

Корнаи 2007 — Корнаи Я. Силой мысли: неординарная автобиография. М., 2007. www.polit.ru/research/2007/11/07/kornaibook.

Латур 2009 — Латур А. Волшебники парижской моды. М., 2009.

Корниенко 2008 — Корниенко А. Дискурсный анализ. Учеб. пос. СПб., 2008.

Лебина 2003 — Лебина Н. Обыватель и реформы: картины повсед­невной жизни горожан в годы нэпа и хрущевского десятилетия. СПб., 2003.

Лебина 2008 — Лебина Н. Энциклопедия банальностей: советская по­вседневность: контуры, символы, знаки. СПб., 2008.

Лебина 2009 — Лебина Н. Во что одеть «Кузькину Мать?» // Родина: российский исторический иллюстрированный журнал. 2009. № 6.

Страусс, Корбин 2001 — Страусс А., Корбин Дж. Основы качествен­ного исследования. М., 2001.

Тихомирова 2004 — Тихомирова А. В 280 километрах от Москвы: особенности моды и практик потребления одежды в советской про­винции // Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре. 2004. № 5 (37).

Шкловский 2009 — Шкловский В. Zoo, или Письма не о любви. СПб., 2009.

Янгфельдт 1991 — Янгфельдт Б. Любовь — это сердце всего: В.В. Мая­ковский и Л.Ю. Брик: Переписка, 1915-1930. М., 1991.

Lili Brik & Elsa Triolet 1999 — Lili Brik — Elsa Triolet. Correspondance. Traduit du Russe sous la direction de Leon Robel. Paris, 1999.

Maiakovski 1999 — Maiakovski V. Lettres a Lili Brik (1917-1930). Paris, 1999.

Triolet 1998 — Triolet E. Ecrits intimes, 1912-1939. Paris, 1998.

 

 

Примечания

1) См. письмо от 27.11.1950 (Брик 2000: 178).

2) Упомянутый анализ может быть позиционирован как дискурс-анализ в традиции исследователей Поттера, Уэзерелла и Паркера (Potter, Wetherell, Parker). Исследование будет основываться на неоднократ­ном прочитывании текста, его осмыслении и выстраивании связей между отдельными элементами. Вопросы будут ставиться с позиции этнометодологического подхода и теории анализа речевых актов, которая заключается в том, что люди, создающие дискурс, пресле­дуют цели, которые им выгодны, поддерживая их некими ритори­ческими и аргументативными тактиками и стратегиями.

3) Лиля Юрьевна Брик (девичья фамилия Каган; 11.11.1891 — 04.08.1978) — российский литератор, деятель культуры, любимая жен­щина и муза Владимира Маяковского, старшая сестра французской писательницы Эльзы Триоле, жены известного французского писателя Луи Арагона. Блестяще окончив гимназию, Л.Б. (здесь и далее Лиля Брик) поступает на математические курсы Гернье, через некоторое время переводится на Архитектурные курсы на Никитской. Позже учится лепке в Мюнхене. В 14 лет знакомится с Осипом Бриком и че­рез несколько лет выходит за него замуж. Через свою сестру Эльзу знакомится с Владимиром Маяковским. На их первой встрече поэт посвящает Л.Б. свою поэму «Облако в штанах». Почти все последую­щие стихотворения и те, что поэт написал до этой встречи, Маяков­ский посвятит ей. Через Маяковского Л.Б. знакомится с выдающимися литераторами XX в. Пастернаком, Шкловским, Хлебниковым, Бурлю- ком, Каменским, Горьким и начинает интересоваться литературным творчеством. После смерти Маяковского Лиля еще дважды выходит замуж, со своим последним мужем Василием Абгаровичем Катаня­ном, близким другом и одним из издателей поэта, она проживет до конца своей жизни, занимаясь переизданием поэтического наследия Маяковского, организацией культурных мероприятий в память по­эта, организацией его музея, съемкой фильмов, постановкой пьес и спектаклей о поэте (Катанян 2010).

4) Эльза Триоле (фр. Elsa Triolet, ур. Элла Юрьевна Каган; 12.09.1896 — 16.06.1970) — французская писательница, переводчица, лауреат Гон­куровской премии (1944). В 1918 г. выходит замуж за французского офицера Андре Триоле и уезжает с ним во Францию, где начинает заниматься литературным творчеством. Расставшись с Триоле, она через несколько лет выходит замуж за французского писателя Луи Арагона. Э.Т. (здесь и далее Эльза Триоле) написала более 20 книг. За сборник «За порчу сукна штраф 200 франков», написанный под мужским псевдонимом в 1945 г. получила премию Гонкуров — са­мую высокую литературную премию Франции, впервые за 40 лет присужденную женщине и не француженке. За роман «Незваные гости» («Свидание чужеземцев») ей присудили «Премию Братства», утвержденную организацией движения борьбы против расизма, ан­тисемитизма и в защиту мира. Написала книгу о Чехове, переводила его рассказы на французский. Является одним из авторов сценария знаменитого фильма «Нормандия — Неман». Э.Т. перевела множе­ство стихотворений Маяковского, пропагандируя во Франции его творчество. У Эльзы были невероятно красивые глаза. Арагон по­святил им поэму. Анри Матисс нарисовал картину «Глаза Эльзы», а Ив Сен-Лоран создал для нее костюм (Ваксберг 1998).

5) В Большом современном толковом словаре русского языка Ефремо­вой слово «богема», другими словами, «творческая интеллигенция», определяется как «среда актеров, музыкантов, художников, лите­раторов, ведущих особый, отличный от привычного для большин­ства людей, беспечный, беспорядочный образ жизни, не имеющих устойчивого материального обеспечения». www.efremova.info/word/ bogema.html.

6) См. напр.: автобиографические записи, воспоминания, дневники и письма Лили Брик: Брик 2003, Mai'akovski 1999; переписку Маяков­ского и Э.Т.: Янгфельдт 1991; автобиографические, дневниковые за­писи и переписку Э.Т. за 1912-1939 гг.: Triolet 1998; переписку Э.Т. и Виктора Шкловского: Шкловский 2009.

7) Письмо Б. — Т. от 28.09.1962 (Брик 2000: 379).

8) Письмо Т. — Б. от 04.10.1962 (там же: 382).

9) Письмо Т. — Б. от 08.12.1962 (там же: 391).

10) Цит. по: Лебина 2008: 85.

11) Письмо Т. — Б. от 03.07.1945 (Брик 2000: 111).

12) Письмо Б. — Т. от 23.07.1945 (там же: 115).

13) Под «альтернативными» практиками самоконструирования здесь подразумеваются повседневные, «насущные» и нерегулируемые женские практики следования моде, отличные от практик офици­ального советского модного дискурса, взращенные культурой со­ветского тотального дефицита. К ним можно отнести: обращение к портнихе, самопошив, переделывание и перешив одежды, пере­дачу вещей «по наследству» и др. Подробнее о советской модной «альтернативе» можно прочесть в книге Ольги Гуровой «Советское нижнее белье» (Гурова 2008: 139-183).

14) Подробнее о русской моде начала ХХ в. — в книге историка моды Александра Васильева «Русская мода» (Васильев 2007: 175).

15) См., напр.: Анисимова 1925.

16) См., напр.: Как научиться кроить и шить 1948: 23.

17) Письмо Т. — Б. от 26.03.1948 (Брик 2000: 139).

18) Письмо Б. — Т. от 21.04.1938 (там же: 84).

19) Письмо Т. — Б. от 24.05.1937 (там же: 70).

20) Подробнее об этом периоде жизни Эльзы в: Арсеньева 2004: 182-183.

21) Письмо Т. — Б. от 21.10 1959 (Брик 2000: 292).

22) Письмо Т. — Б. от 27.11.1950 (там же: 177).

23) Письмо Т. — Б. от 02.11.1966 (там же: 479).

24) Письмо Б. — Т. от 10.04.1931 (там же: 43).

25) Письмо Т. — Б. от 26.01.1938 (там же: 76).

26) Цит. по: Лебина 2003: 208-209.

27) Письмо Т. — Б. от 13.01.1937 (Брик 2000: 65).

28) Письмо Т. — Б. от 02.06.1937 (там же: 71).

29) Письмо Б. — Т. от **.04.1947 (там же: 135).

30) Письмо Б. — Т. от 13.01.1950 (там же: 169).

31) Письмо Б. — Т. от 18.09.1962 (там же: 375).

32) Письмо Б. — Т. от **.04.1947 (там же: 135).

33) Письмо Б. — Т. от 29.04.1966 (там же: 486).

34) Письмо Т. — Б. от 08.03.1961 (там же: 318).

35) Письмо Б. — Т. от 22.11.1948 (там же: 151).

36) Письмо Б. — Т. от 01.01.1936 (там же: 56-57).

37) Письмо Б. — Т. от 17.04.1968 (там же: 546).