Век парикмахеров: "крылья голубя" и La Belle Poule

Юлия Демиденко — искусствовед, заместитель директора по научной работе Государственного музея истории Санкт-Петербурга, автор ряда статей по вопросам костюма и моды, в 2004–2005 годах — автор и ведущая программы «Мода на все» на 5-м канале СПбТВ, куратор выставки «Память тела» (в соавторстве с Е. Деготь. 1999–2003: Санкт-Петербург — Нижний Новгород — Москва — Красноярск — Вена — Хельсинки) и «Мода и социализм» (Москва, 2007).

 

Отец мой был парикмахером и в старинные годы славился

здесь тем, что с отличною ловкостию и приятностию начесывал

голубиные крылышки (ailes de pigeon) на головах здешних

модников и взбивал огромные шиньоны на величавых челах

здешних красавиц. Он считался очень достаточным человеком,

имел обширное волосочесальное заведение и мог бы со временем

сделаться важным капиталистом; но революция все оборотила

вверх дном: парики слетели с голов, пудра рассеялась по воздуху,

как дым славы, голубиные крылышки опустились и огромные

шиньоны пали на зыбких своих основаниях. Место их заступили

не только не чесаные, но еще нарочно всклокоченные головы;

целые толпы парикмахеров, за неимением лучшего дела, пошли

по миру, в том числе и отец мой разорился.

Сомов О. Вывеска. Рассказ путешественника (Сомов 1984)

 

История, поведанная обитателем французского Вердена, героем рассказа Ореста Сомова, типична для XVIII столетия, которое смело можно было бы назвать веком парикмахеров. Неслучайно тогда и слово это появилось в русском языке, причем его прямой перевод предельно точно отражал первоначальный смысл профессии — изготовитель и «поправитель» париков, которые в XVIII веке получили невероятное распространение. Неслучайно и то, что история сохранила имена хозяев волосочесальных заведений и мастеров-куаферов: от парижских «звезд» Легро и Леонара до Швейц Рис, причесывавшего Екатерину I в день коронации, или любимого парикмахера Екатерины II — Николая Козлова. Наконец, многие из них оставили нам собственные сочинения с панегириками парикмахерскому делу, положив тем самым начало профессиональной литературе, и даже в мировую литературу вошли остроумные цирюльники и создатели причесок…

 

Наметившееся в XVII столетии доминирование Франции в вопросах моды, предметов роскоши, развлечений и светской жизни в XVIII веке только усилилось. Поздние годы царствования Людовика XIV, благодаря последней фаворитке постаревшего монарха и его морганатической супруге, мадам де Ментенон (Франсуаза д’Обиньи), были периодом благочестия и чопорности. Но со смертью короля французский двор под предводительством регента Филиппа Орлеанского, племянника покойного монарха (период с 1715 по 1723 год так и называют эпохой Регентства), отвернулся от чрезмерных строгостей этикета и перестал отказывать себе в удовольствиях. Интриги, флирт, одним словом, галантные похождения, сделались главным развлечением французских аристократов, среди которых распутство почиталось за добродетель. Ту же роскошную и рассеянную жизнь, до предела заполненную удовольствиями и празднествами, французский двор продолжал до самых последних дней, предшествовавших взятию Бастилии 14 июля 1789 года и началу Великой французской революции. И в этой жизни не только портные, модистки и парикмахеры играли немалую роль, но и… обычные цирюльники.

 

Молодость и красота считались в ту пору главными достоинствами — король Людовик XV при вступлении на престол был еще юн (в 1715 году ему было всего пять лет), — поэтому у мужчин лицо тщательно выбривалось, и цирюльники на протяжении всего столетия были вполне обеспечены работой. Впрочем, существовали исключения и из этого правила. Так, например, в 1752 году швейцарский живописец Жан-Франсуа Лиотар произвел настоящую сенсацию, появившись в Париже с густой окладистой бородой, которую он отрастил, будучи в Константинополе. Это нисколько не повредило его репутации, даже наоборот, экзотический внешний облик вызвал к художнику и к его искусству повышенный интерес. Небольшие усы носили военные, причем в разных странах существовали свои порядки. Во Франции офицеры брились, а солдаты имели подкрученные усы и иногда бакенбарды; усы и бакенбарды носили также швейцарские гвардейцы. Почти во всех странах Европы борода встречалась у простонародья и бедноты, у бродячих музыкантов или извозчиков…

 

Борьба за гладкость подбородка у респектабельной части общества значительно облегчилась после 1762 года, когда французский цирюльник Жан-Жак Перре усовершенствовал профессиональный инструмент, получивший отныне известность под названием «безопасная бритва», поскольку ее лезвие с трех сторон было закрыто деревянным чехлом, чтобы избежать случайных порезов. Сам Перре даже опубликовал трактат под названием «Погонотомия, или Искусство научиться бриться самостоятельно», в котором подробно знакомил современников с различными бритвенными принадлежностями, которые включали не только бритвы, но и помазки, чашки для взбивания пены и бритвенные тазики. Стоит отметить, что и возникавшие повсеместно в XVIII веке фарфоровые мануфактуры с успехом осваивали такой популярный вид продукции, как тазики для бритья (с выемкой для подбородка) и чашки для мыльной пены.

 

Любопытно, что в России, где духовенство традиционно носило длинные окладистые бороды, в царствование Екатерины II священнослужители, служившие за границей, имели право по возвращении на родину ходить в светском платье и бриться. Первым ввел это обыкновение друг знаменитого реформатора Михаила Сперанского Андрей Самборский, который был настоятелем русской посольской церкви в Лондоне, а в 1782 году сопровождал цесаревича Павла в его путешествии по Европе. Правда, российское духовенство его за это осуждало.

 

Полноправное воцарение во Франции молодого Людовика XV, обладателя превосходных собственных волос, положило конец большим парикам. Но парик и в прежние времена служил больше для обозначения статуса, чем для борьбы с плешивостью, так что в новую эпоху парик не исчез, но изменил свой облик. Он стал значительно меньше по объему, легче, следовательно, дешевле и доступнее, так что в XVIII столетии парик носили почти все мужчины и лишь немногие ходили с собственными волосами на голове. Даже Жан-Жак Руссо, задумав свою «персональную реформу», оставив свет и отказавшись от белых шелковых чулок и от часов, не столько служивших измерению времени, сколько — тщеславию, все же оставил себе наряду с одеждой из грубой шерсти еще и «простой парик». Впрочем, и свои волосы обязательно пудрили и завивали, так что папильотки и щипцы были хорошо знакомы мужчинам.

 

Поворот от париков к собственным волосам наметился, казалось, в 1760-е годы. Так, в Англии Георг III, вступивший на престол в 1760-м, носил прическу из собственных напудренных волос, а государю, в свою очередь, начали подражать и его подданные. Обеспокоенные этой неожиданной модой, парикмахеры Лондона в 1765 году даже обратились к королю с просьбой издать указ, согласно которому все взрослые подданные короля обязывались бы носить парик. Петиция была отвергнута, но и мода оказалась недолговечной. Английский монарх в конце концов стал отдавать предпочтение коричневому парику без пудры, который именно поэтому получил название «коричневый Георг». В 1770-е годы без парика ходил в Америке Джордж Вашингтон, но только в 1790-е годы короткие собственные волосы по-настоящему вернулись в моду сначала во Франции, а затем и в других государствах Европы и Америки. В 1799 году английские газеты сообщили миру имя первого священника, который рискнул появиться на людях без парика. Это был доктор Рэндолф, епископ Оксфорда, хотя, уступая общественному мнению, преподобный Рэндолф все же надевал парик во время богослужений.

 

Большие парики в начале XVIII века сохранялись только у ученых и законоведов. Огромные судейские парики с особым тщанием воспроизводит на нескольких своих гравюрах английский художник Уильям Хогарт. Новинкой того времени были «частичные» парики, или накладки. Их можно было сочетать с собственными волосами, а обходились они значительно дешевле, чем полный парик, что и обусловило их широкое распространение. Дело в том, что даже в XVIII столетии парики из натуральных волос были настолько дороги, что в Англии, например, уличные грабители нередко похищали у прохожих именно парики, а не кошельки с деньгами. Волосы для париков покупали у простолюдинов, причем в XVIII столетии, как и позже, особенно ценились волосы из северных стран за их естественный белокурый или светло-русый цвет. Более дешевые парики изготавливали из волокон животного происхождения, причем в дело шли даже утиные перья.

 

Если собственные волосы еще можно было носить незавитыми, то парик завивали непременно. В начале XVIII века царил настоящий культ локонов и кудрей, способствовавший расцвету искусства завивки. Для модной мужской прически волосы разделяли на три части: ото лба их зачесывали назад и укладывали спереди в высокий «тупей», боковые, височные, части парика называли «голубиные крылья» или просто «крылья», а сзади волосы укладывали в локоны или собирали в хвост. Тупей достигался разными способами: волосы начесывали; коротко подстригали и затем взбивали щетками (такой тупей называли «кок»); мелко завивали и т.д. В 1780–1790-е годы тупей сделался ниже и шире, а к концу столетия исчез совсем. Укороченные боковые пряди взбивали или завивали, но около 1740-х годов «крылья» окончательно вышли из моды — их сменили расположенные по бокам горизонтальные круглые локоны, или букли, число которых составляло от одного до пяти. Собранные на затылке волосы образовывали хвост-«ке», который мог иметь разную длину. В начале столетия такие парики с хвостом носили военные, путешественники или те, кто занимался каким-либо физическим трудом. Заплетенные в косу[1], завязанные черной шелковой лентой или спрятанные в небольшой мешочек-«кошелек» из сетки или ткани (чаще всего использовались черная тафта или черный бархат), волосы меньше мешали хозяину. Постепенно этот вид парика, имевший сначала сугубо неофициальный, домашний, характер, вошел в моду и продержался в ней почти до конца столетия. На затылке стали прикреплять черный шелковый бант, а иногда — декоративные пряжки, представлявшие собой настоящие ювелирные украшения.

 

В зависимости от фасона парики имели различные названия. Парик-«боб» и множество его разновидностей (маленький боб, полный боб, боб-майор) были без хвоста-«ке». В прическе «солитер» черная лента, завязанная на хвосте, обхватывала шею и спускалась спереди как современный галстук. Парик «свинячий хвост» имел сзади один или даже два тонких хвоста. Парик «бригадир», который предпочитали военные, был воспроизведен на страницах «Энциклопедии» Дени Дидро. Английские парики нередко обозначались именами известных персон, которые, если не создали их, то по крайней мере носили: это «Спенсер», упомянутый в трактате Хогарта «Анализ красоты»; появившийся в 1760-е годы «Кадоган», названный так в честь графа Кадогана; «Гарик» — по имени известного театрального актера. Были и более экзотические названия: «Адонис», «а-ля комета», «а-ля дракон», «роза», «улитка» и т.п.

 

Тот же Хогарт вволю поиздевался над многочисленными и затейливыми названиями париков в своей знаменитой гравюре «Пять ордеров париков» (1760). Правда, острие сатиры художника было направлено не столько против модников, сколько против любителей Античности архитектора Джеймса Стюарта и Николаса Реветта, опубликовавших в 1762 году труд под названием «Древности Афин». Работа Стюарта и Реветта включала многочисленные обмеры древних зданий, а гравюра Хогарта предлагала различные виды париков, соответствующие ордерам античной архитектуры. «Епископский» или «поповский» парик соответствовал этрусскому ордеру, «старопэрский» или «олдер-менский» — ионическому, «киринтический» (от английского queer — эксцентричный) — коринфскому. При этом сами части парика тоже уподоблялись деталям архитектурного ордера. Это, впрочем, не означает, что сам Хогарт был противником париков, он всего лишь стремился к гармоничному общему впечатлению и, вероятно, не был чужд кастовых соображений. Так, в своем «Анализе красоты» он писал: «Широкий массивный парик, напоминающий львиную гриву, заключает в себе нечто благородное и придает выражению лица не только достоинство, но и проницательность... Однако если этот парик будет чрезмерно велик, то он превратится в карикатурный; если же его наденет себе на голову не подходящий для этого человек, он опять-таки будет вызывать смех» (Хогарт 1987: 134).

 

В это же время была предпринята попытка написать историю парика — ею стало вышедшее в Венеции издание Джамбаттиста Тьера «История париков» (Tiers 1724).

 

Поначалу небольшие, с середины столетия парики начали расти. В Лондоне утвердилась мода молодых повес — «стиль макарони», названный так потому, что чаще всего его придерживались представители богатых семей, совершавшие обязательное для того времени путешествие по Европе — Гран Тур, конечной точкой которого была Италия с ее неисчислимыми сокровищами культуры. Кроме того, этот термин нередко связывали с гомосексуальными увлечениями молодых людей, украшавших себя почти как женщины. Так или иначе, но в 1772 году в Лондоне был основан клуб макарони, куда вошли модники, имевшие свои представления о том, как надо одеваться, как принимать пищу, что надо читать, в какое именно время суток надлежит грустить, а в какое — веселиться, и как следует причесываться. «Макарони» считали обязательным для себя проводить за собственным туалетом как можно больше времени, и поэтому их нередко считают предвестниками подлинных английских денди. Все тенденции моды они доводили до крайности. Если верхняя часть мужской прически, которую называли тупеем, согласно требованиям моды, высоко вздымалась надо лбом к макушке, то «макарони» делали ее еще выше при помощи проволочного каркаса или подушки из шерсти.

 

Неизвестно, где были подлинные истоки этой моды на крайнюю экстравагантность — в Париже, Лондоне или Риме. Однако она нашла отклик и в России, где появились свои щеголи. «Волосы причесаны и напудрены, — последняя операция для франта того времени обходилась не менее двух, трех часов в сутки. Битых два часа ему припекали волосы разного рода щипцами, чтобы они держались à l’oiseau royal или à la grecgue. Потом страдалец прятал лицо в бумажную маску, чтобы не задохнуться в облаках надушенной пудры, носившихся около него; позднее стали волосы прятать в мешок», — так описывал Михаил Пы-ляев петербургских франтов екатерининской эпохи (Пыляев 1990: 451).

 

Однако тон в моде в XVIII столетии задавали не столько мужчины, сколько женщины. Именно женщина превратилась в главную персону при дворе, недаром и русский XVIII век отмечен женским правлением. Супругой Людовика XV в 1725 году стала Мария Лещинская. С ее воцарением при французском дворе громоздкие «фонтанжи» — башни из волос — уступили место «маленьким головкам». Широкое распространение получили так называемые малые пудреные прически, в отличие от «больших», которые вновь вернулись во второй половине столетия. Женщины обрезали волосы короче, изящные локоны обрамляли лицо, легкие акценты — небольшой букетик цветов, какое-либо украшение, иногда чепчик из полотна и кружев — производили впечатление легкости и воздушности.

 

И все же первой женщиной французского двора в царствование Людовика XV (1715–1774) была не королева, а Жанна Антуанетта Пуассон, всесильная мадам Помпадур. Впервые очаровав короля в 1745 году на балу, она оставалась его фавориткой до самой своей смерти в 1764-м. Уверяют, что сексуальная сторона в этом союзе не играла практически никакой роли. Секрет обаяния Помпадур крылся в другом: с ней королю никогда не было скучно. Мадам Помпадур постоянно придумывала праздники и всевозможные затеи; она была настоящей покровительницей искусств — именно в ее салоне читались новые романы и пьесы, звучали новые оперы; она привлекала к себе художников, и в частности Франсуа Буше, который создал и самый пленительный портрет своей покровительницы. И она же была подлинной законодательницей мод. Ее платья и веера, убранство ее будуара и обои в гостиных тут же становились примером для подражания. Неслучайно ее именем назвали и особый фасон платья, и кокетливый фартучек с кружевами, и один из оттенков красного цвета, и дамские сумочки в виде мешочка («помпадурки»). А изящный и грациозный стиль рококо нередко до сих пор называют стилем Помпадур. К тому же Помпадур обожала духи, и именно благодаря ей во Франции расцвело парфюмерное дело и, в частности, появились знаменитые цветочные плантации в Грассе, где до сих пор выращивают сырье для парфюмерной промышленности.

 

Современники упоминали почти о сотне способов, которыми она украшала свою голову. Все попытки придворных дам следовать моде от мадам Помпадур оказывались несостоятельными — они просто не успевали за ее фантазией, точнее, за фантазией ее личного парикмахера Даже. Тем не менее стиль прически, с которым Жанна Антуанетта Пуассон вошла в жизнь французского короля и Франции в целом, то есть стиль, которому она следовала в 1745 году, тоже получил ее имя. Это была небольшая деликатная прическа с волосами, поднятыми надо лбом и украшенными маленьким букетиком цветов, небольшой ювелирной пряжкой или подвеской. Некоторые дамы носили парики, например небольшой паричок с крутыми завитками, который назывался «голова барашка». В 1763 году в Париже вышла целая книга — L’Encyclopedie Carcassiere, ou tableaux des coiffures à la mode gravées sur les desseins des petites-vaitresses de Paris — с гравированными изображениями более чем 40 дамских причесок с эффектными названиями «а-ля кабриолет», «а-ля барок», «а-ля Помпадур» и т.д. Однако позднее «помпадурами» стали называть просто высоко поднятые волосы.

 

Женские прически того времени были, как правило, асимметричными. Тот же Хогарт оставил любопытное описание модных женских причесок того времени: «Одно перо, цветок или драгоценный камень обычно прикалываются сбоку прически; если же такое украшение помещают спереди, то во избежание педантизма его ставят косо. Одно время существовала мода носить два спускающихся на лоб локона одинакового размера на одинаковом расстоянии. Мода эта, вероятно, возникла потому, что вид свободно ниспадающих на лоб локонов очень красив. Локон, падающий на висок и благодаря этому нарушающий правильность овала лица, имеет слишком возбуждающий вид для того, чтобы быть пристойным, что очень хорошо известно женщинам легкого поведения. Но если локоны чопорно спускаются попарно и на равном расстоянии, они теряют желаемый эффект и не заслуживают, чтобы их любили» (Хогарт 1987: 136).

 

В России эпохе мадам Помпадур соответствовало царствование императрицы Елизаветы Петровны. Несмотря на охлаждение в отношениях с Францией, наступившее в период ее правления и связанное с тем, что в свое время «прекрасная Елисавет» была отвергнута в качестве невесты французского короля, императрица была страстной поклонницей парижской моды. Она с пристальным вниманием следила за всеми новинками и, согласно легенде, никогда не надевала одного и того же платья больше одного раза. Право считаться главной модницей Российской империи Елизавета ни с кем не собиралась делить, и потому за внешним обликом придворных и знатных жительниц столицы был установлен тщательный надзор. «Никто не смел одеваться и причесываться, как государыня. Елизавета Петровна имела особое попечение о туалете своих придворных; так, в 1748 году ее императорское Величество изволила указом объявить, чтобы дамы волосы убирали по-прежнему; задние от затылка не подгибали вверх, а ежели когда надлежит быть в робах, тогда дамы имеют задние от затылка волосы подгибать кверху», — писал Александр Васильчиков (Васильчиков 1880: т. 1, 62). Статс-даму Н. Лопухину императрица лично наградила пощечиной за то, что волосы статс-дамы украшала роза, как и прическу самой государыни. С прически жены обер-егермейстера Нарышкиной Елизавета собственными руками срезала прелестное украшение из лент, очень ей шедшее. «В другой раз она сама обстригла половину завитых спереди волос у своих двух фрейлин, под тем предлогом, что не любила фасон прически, какой у них был… и обе девицы уверяли, что Ея Величество с волосами содрала и немножко кожи», — вспоминала Екатерина II. Впрочем, в другой раз, будучи вынуждена обрить свои выкрашенные в черный цвет волосы, императрица позаботилась, чтобы и окружающие ее дамы обезобразили себя, обрив головы и напялив безобразные черные парики. Парикмахерскую же моду в ее царствование Россия перенимала прямиком из Франции.

 

В Париже XVIII века было четыре великих парикмахера. Это Даже, Легро, Ласенер и Леонар. Легро де Руминьи, или просто Легро, был, пожалуй, самым выдающимся из них. С его именем связан расцвет парикмахерского искусства и становление самой профессии парикмахера. Помимо того что он убирал головы парижских дам и их кавалеров, он еще создал прически для тридцати кукол, выставленных на Парижской ярмарке в 1763 году и таким образом ставших образцами для подражания менее успешным собратьям Легро по профессии. Эта практика стала регулярной: в 1765 году Легро причесал уже целую сотню кукол и сделал двадцать восемь эскизов причесок. По его инициативе в Париже была учреждена Академия парикмахеров, в которой он сам и преподавал. В качестве образцов в процессе обучения использовались его оригинальные рисунки, а само обучение предполагало три класса для разных групп учащихся. Один из них предназначался для камеристок, обучение в нем стоило только два луидора и не включало, например, искусства стрижки. В Академии была строгая дисциплина, учащиеся отчислялись за малейшие провинности, а внесенные нерадивыми учениками штрафы отдавались беднякам. Обучение проходило по будним дням зимой с 10.00 до 17.00, а в летнее время с 9.00 до 19.00, чтобы максимально использовать светлое время суток.

 

Кроме того, Легро написал книгу «Искусство прически французских дам» (L’Art de la coiffure des dames françoises), которая содержала рецепты помад, средств для окрашивания волос и прочих составов, рисунки причесок, инструкции по их созданию, а также сведения об Академии (фактически, рекламу), его собственные крылатые слова, анекдоты и проклятия в адрес врагов и конкурентов. Изданная в Париже в 1768 году, эта книга переиздавалась в 1769 и 1770 годах, а ее экземпляры были разосланы ко дворам основных европейских государств. Не менее популярно было и другое издание, тоже богато иллюстрированное, — «Искусство парикмахера» (Art du Perruquier) Франсуа Гарсо, вышедшее в 1767 году. В 1772 году в Париже появился многотомный труд, включавший 3744 вида причесок. В Англии в 1770 году была напечатана целая поэма «Искусство убирать волосы» (The Art of Dressing the Hair), прославляющая труд парикмахеров. Ее под псевдонимом E.P. Philocosm написал парикмахер Эллис Пратт. А в 1782 году была опубликована книга Джеймса Стюарта «Плокакосмос, или Полное искусство прически» (Plocacosmos, or the Whole Art of Hairdressing). К этому же времени относятся и многочисленные рекламные объявления, помещавшиеся как в газетах, так и в специальных модных и дамских журналах, а также книжки полезных советов, которые тоже содержали рецепты всевозможных составов — помад и фиксатур, фасоны модных причесок. Рекламные объявления появились и в России. Так, «Санкт-Петербургские ведомости» в 1772 году сообщали: «Приехавший из Парижа парикмахер Фичулка убирает волосы по новой моде и делает женские парички, а живет в новой Исаакиевской улице в доме купца Болотова» (Санкт-Петербургские ведомости 1772).

 

Для создания сложных причесок парикмахерам был необходим большой набор инструментов и приспособлений: особые болванки-патронки для закрепления в прическе фальшивых буклей и локонов, гребни нескольких видов (Легро, например, использовал как минимум четыре вида гребней), металлические щипцы, трубочки и рулетты для завивки (их делали разной величины из той же глины, из которой изготавливали курительные трубки, и предварительно нагревали), шпильки и заколки, пуховки и ножи для удаления излишка пудры, а также множество накладок и прицепных кудрей, локонов и буклей.

 

Блестящая карьера Легро трагически прервалась в самом разгаре — во время торжеств по случаю бракосочетания Людовика XVI и Марии-Антуанетты в 1770 году. От искр устроенного по поводу этого события фейерверка вспыхнули прически придворных. В результате пострадало более 500 человек, включая и самого маэстро, который скончался от полученных ожогов. После смерти Легро ведущим парижским парикмахером сделался некто Фредерик, а позднее его сменил Леонар Боляр — личный парикмахер императрицы Марии-Антуанетты, который работал одновременно с Ласенером и оставил интереснейшие мемуары. Вследствие этого у многих дам даже сделалось модным, по примеру королевы, держать сразу двух парикмахеров. Королевские парикмахеры по обычаю не могли иметь другой клиентуры, однако в знак благоволения королевы к Леонару ему было позволено причесывать и других дам. Слава Леонара была столь велика, что Александр Дюма, не задумываясь, именно ему приписал роль первого в истории человечества женского парикмахера: «До этого времени женщинам убирали головы женщины, парикмахеров у них не было: Мария-Антуанетта первая ввела их в моду. Леонар приобрел некоторую известность: это был гений в своем роде; надобно было иметь слишком живое воображение и изобретательный ум, чтобы помогать кокетству Марии-Антуанетты. Никому другому, как только Леонару, обязаны теми фантастическими прическами, которые в продолжение пяти или шести лет были в такой моде и вскружили всем головы; это были прически самые необыкновенные, самые отчаянные, как-то: прически hérisson (взбитые), прически à I’anglaise (по-английски), прически jardin (с цветами), прически montagnes (высокие), прически fonts (косматые) и проч., из которых каждая представляла на вид именно тот предмет, название которого носила. После морского сражения генерала Клошетери, в котором неприятель был разбит наголову, появились прически á la Belle Poule, женщины носили в своих волосах фигуру, представляющую фрегат. Такая изобретательность на головные уборы смело могла давать Леонару право на титул академика причесок» (Дюма 1997)[2].

 

При этом Леонар имел и свои причуды. К примеру, он мог применить в одной прическе около двадцати метров кисеи или газа, но при этом принципиально не использовал кружев.

 

XVIII век был по-настоящему золотым веком парикмахеров. В 1745 году британские цирюльники и хирурги окончательно разделилиcь специальным актом парламента. Это как раз означало конец профессии цирюльника, издавна включавшей в себя навыки дантиста и хирурга, и рождение новой профессии. В 1755 году парикмахерский цех появился даже в Таллине, где его возглавил французский мастер Жан Буйон. Парикмахеры XVIII века были уже не ремесленниками, не слугами, но художниками и иногда — угодливыми царедворцами. Они обладали навыками механиков, декораторов, собственно парикмахеров, то есть создателей париков… В 1769 (по другим сведениям, в 1767) году в Париже насчитывалось уже 1200 парикмахеров. В Берлине в 1674 году поселились три французских мастера по изготовлению париков, а уже в 1716 году там был собственный цех парикмахеров, которых в Германии называли на французский манер постижерами (от фр. postiche — искусственный). Во всей Англии в 1795 году насчитывалось 50 тысяч мастеров парикмахерского дела.

 

Парикмахеры, как правило, работали по вызову, беспрепятственно проникая в самые лучшие парижские и лондонские дома и оказываясь так или иначе в курсе всего, что там происходило. По скорости передачи новостей и слухов парикмахеры и их подручные вполне могли конкурировать с газетами, получившими в это время распространение в Европе. Против представителей этой новой профессии вели отчаянную борьбу уходившие с исторической сцены цирюльники и банщики. Но парижские парикмахеры не только вышли из этой борьбы победителями, но еще и попытались закрепить свою победу, потребовав от королевы, чтобы их признали художниками. В художники парикмахеры не попали, однако неслучайно именно в XVIII столетии цирюльник-парикмахер стал героем театральных подмостков: пьес Бомарше «Севильский цирюльник» (1775) и «Женитьба Фигаро» (1784), а вслед за тем — блестящих опер Джованни Паизиелло «Севильский цирюльник» (1782), Вольфганга Амадея Моцарта «Свадьба Фигаро» (1786) и Джоаккино Россини «Севильский цирюльник» (1816). Находчивый и остроумный вольнодумец Фигаро, как известно, с одинаковым успехом брил бороды, сочинял романсы и устраивал браки. Все это, действительно, быстро превратилось в специализацию парикмахеров, от которых требовалось не только гладкое бритье или умение накручивать волосы на папильотки, но еще и навыки светского обхождения, способность судить едва ли не обо всем на свете, узнавать новости, говорить комплименты и устраивать самые разные дела.

 

Основанием для притязаний парикмахеров на высокое звание художников послужило невероятное усложнение модных причесок, потребовавшее от них невиданного мастерства, изобретательности и фантазии, вне зависимости от того, касалось дело париков или собственных волос клиентов, мужских причесок или женских. Парикмахеры XVIII века с одинаковым искусством делали все. Кроме того, от настоящего мастера требовалось, чтобы его прически никогда не повторялись. Парижский модный журнал Courrier de la mode в 1770 году публиковал в каждом номере до девяти новых причесок. За год это составляло 3744 модели, так что фантазии парикмахеров XVIII столетия можно только позавидовать.

 

С 1760-х годов высота причесок стала неуклонно увеличиваться, достигнув в 1770–1785 годах, при Марии-Антуанетте, своего максимума, отчего прически этого времени и получили общее название «большой пудреной прически». Под волосы подводился проволочный каркас, который покрывался тюлем, и лишь затем на этой основе «выстраивали» из волос самые невероятные композиции. Вместо каркаса поначалу использовали также форму, сделанную из конского волоса или шерсти. И поскольку это была эпоха, обожавшая театральные жесты и выспренние высказывания (например, «я нагружаю эти слова на корабль моих губ, чтобы переплыть бурное море вашего внимания и достигнуть счастливой гавани ваших ушей»), то не только прически носили не обычные, вычурные названия «а-ля Дофин» (1778), «а-ля Сирена» (1776), «а-ля Сильфида», «Фрегат», «Голубиное гнездо», «Зодиак», «Сети любви», но даже отдельные их части именовались каким-либо затейливым образом — кудри «а-ля Султан», «печальные» чепчики и чепчики «подавленных чувств» и т.д.

 

Военные победы и поражения, научные открытия и даже незначительные происшествия при дворе тут же становились поводом к созданию очередной прически, даже если от «старой» она отличалась всего лишь двумя лишними локонами или каким-либо новым украшением. Названия причесок «а-ля Юнона», «а-ля Дриада», «а-ля Кибела» или «а-ля Венера» не должны вводить в заблуждение: к идеалам Античности они имели такое же отношение, как «римские» костюмы театра Жана Батиста Мольера к реальному костюму граждан Древнего Рима. В этих названиях всего лишь отразились веяния времени с его увлечением античным Римом и выходом в свет иллюстрированного семитомного труда гасконца, острослова и автора эротических сочинений графа Анн-Клода-Филиппа де Кейлюса «Собрание египетских, этрусских, греческих и римских древностей».

 

Особая прическа была придумана после успешной вакцинации дофина от оспы в 1774 году. Современники уверяли, что ее украшали изображения змеи, дубины, восходящего солнца и плодоносящего оливкового дерева. Змея символизировала медицину, дубиной якобы была пришиблена гидра болезни, восходящее солнце служило символом молодого короля, а оливковое дерево — мира и спокойствия, принесенного в души французов прививкой. А после того как братья Жозеф и Этьен Монгольфье в сентябре 1783 года поднялись над Версалем в корзине наполненного горячим воздухом воздушного шара (монгольфьера), появилась прическа «а-ля Монгольфье». В 1778 году Победа французского флота над английским была отмечена появлением в прическах морской темы. А прическа La Belle Poule включала и точную копию одноименного французского военного корабля, покачивавшуюся на пудренных волнах волос. Последнюю прическу, естественно, игнорировали в Англии, а в России она получила названия «прическа с корабликом» и «а-ля фрегат».

 

Помимо каркаса, такие прически удерживались огромным количеством помады для волос. Помада делалась из животного жира (медвежьего, овечьего и т.п.) и служила еще и для того, чтобы сохранять на волосах пудру, которая, естественно, осыпалась, так что плечи модников почти всегда были покрыты толстым слоем пудры. Часто мыться считалось вредным для здоровья, и даже королевское утреннее умывание включало только обтирание лица и рук. В одном из английских сборников полезных советов, выпущенном в 1770 году, указывалось, что, даже принимая изредка ванну, ни в коем случае нельзя мочить волосы, чтобы не повредить здоровью. Расчесывание волос, хотя и считалось в это время лучшим способом их очистки, было порой попросту невозможно, ведь высокую многодельную прическу создавали часами, стоила такая работа недешево и, естественно, прическу старались сохранить как можно дольше. Некоторые дамы даже спали сидя, чтобы не помять устроенное на голове великолепие. Этой же цели служили и специальные проволочные клеточки, которые надевались на прическу и заботливо охраняли ее во время сна владелицы.

 

Правда, злые языки утверждают, что эта клетка для волос имела и другую функцию: обильно смазанные жиром и посыпанные мукой волосы, которые не мыли неделями, к тому же с подложенной в них шерстью и паклей, представляли собой и стол и дом для всевозможных паразитов и для… мышей, которые умудрялись даже устраивать гнезда в подобных прическах. Стоит ли удивляться, что благородные дамы испытывали отчаянный зуд и их то и дело тянуло почесать голову? Услужливые парикмахеры и тут пришли им на помощь, придумав специальную длинную изогнутую палочку для того, чтобы можно было изящно поскрести роскошно причесанную голову, а также ловушки для насекомых, которым придавали вид разнообразных украшений. Прежде дамы и господа легко избавлялись от вшей, выбривая головы и нося парики, но гигантские прически все же требовали собственных волос хотя бы в качестве основы. Все это, впрочем, не могло избавить роскошно убранные дамские головы от удушливого запаха прогорклого жира. Так что не приходится удивляться необычайному пристрастию модников XVIII века к духам и огромному количеству душистых эссенций и ароматических составов, которые они употребляли ежедневно.

 

К числу наиболее популярных украшений дамских причесок в первой половине столетия относились розы — натуральные и искусственные, а также крошечные кокетливые чепчики из кружев и тюля. А во второй половине века прически украшали всем, чем только можно: метрами кисеи и тюля, лентами, огромными разноцветными перьями, рядами жемчугов, целыми гирляндами искусственных цветов и фруктов, искусно сделанными миниатюрными моделями экипажей с запряженными в них лошадьми, морских судов, сельских пейзажей и т.д. Прическа герцогини Шуазель, например, представляла собой целый сад с ручейком, сделанным из зеркала, с травой и цветами и даже с крошечной ювелирной работы ветряной мельницей с вертящимися крыльями. Прическа герцогини Шартрской включала изображения ее любимого попугая и чернокожей служанки, а при ее создании были использованы локоны родственников герцогини. Прическа мадам де Лозон изображала «уток, плавающих в бурном море, охотничьи сцены, мельницу с мельничихой, флиртующей со священником, и мельника, ведущего на поводе осла»… Вдовы просили запечатлеть в их прическах гробницы и мавзолеи, напоминавшие об усопшем супруге… В период увлечения гипнозом и опытами врача и астролога, автора теории «животного магнетизма», Франца Антона Месмера появились «месме-ристские» прически, украшенные магнитами и фигурками пациентов. А одна из причесок королевы была оформлена композицией из… артишока, кочана капусты, моркови и пучка редиски, что, конечно, вызвало восхищение придворных, уверявших, что овощи выглядят гораздо естественнее и натуральнее, чем пышные садовые цветы. Все эти украшения с течением времени переместились с прически на шляпу, которую в последней трети XVIII века (с уменьшением, и даже порой отказом от париков) наконец-то стали носить на голове, а не в руках, как это было принято ранее.

 

Подобные прически вместе с каркасом увеличивали рост дамы на 70 сантиметров и даже больше, что служило причиной всевозможных курьезов. 17 февраля 1776 года Мария-Антуанетта, отправляясь на бал к герцогине Орлеанской, не смогла сесть в экипаж — ее прическа не помещалась в нем. По той же причине многие женщины нередко вынуждены были ездить в каретах, высунув голову в окно, пока тот же знаменитый парикмахер королевы Леонар Боляр не изобрел складной каркас — нехитрое устройство, позволявшее менять высоту прически. Известны случаи, когда элегантно одетая дама при входе в бальную залу задевала прической дверной косяк. Директор парижской Оперы вынужден был запретить дамам в высоких прическах сидеть в амфитеатре, но они сохранили свои места в ложах. Высокие прически приходилось защищать от всяких неожиданностей большим капюшоном на тростниковом каркасе. Правда, во всем можно найти положительную сторону: англичанка миссис Фэй, когда на ее экипаж напали грабители, сумела сохранить свои драгоценности, вовремя припрятав их в своей огромной прическе.

 

Вся Европа подражала Парижу в парикмахерском искусстве. Мода на высокие дамские прически достигла Лондона в 1763 году, не миновала она Италии и Испании, где дамы порой украшали свои прически светлячками, и даже России, где высокие прически дамы стали носить при Екатерине II безо всяких ограничений, тратя на их создание по несколько часов. «Женщины все выросли на пядень с тех пор, как бока их потеряли стремление выпячиваться, как прежде бывало, но сей рост покрыт волосами… В новом моем доме я заказал двери сделать выше, чтобы дочь моя как-нибудь головою не увязла… Беспрестанно домы переделывать для выдумок! Лет с двадцать назад, бывало, расширяй домы, двери, кареты и прочая для фишбейнов, а ныне возвышай домы», — отмечали современники (цит. по: Рындина 1960). В 1782 году Екатерина II издала ряд законов, призванных регламентировать придворный костюм и уберечь дворянство от лишних трат, в частности запрещалось носить головные уборы выше двух вершков, «разумея от лба». Саму императрицу всю жизнь причесывал один и тот же куафер Николай Козлов, и прическа ее никогда не отличалась экстравагантностью.

 

Однако петербургские модницы предпочитали парикмахеров-французов, которых в Северной Пальмире было немало, а самым известным в 1770–1780-е годы считался Жозеф Белькур. Известны и другие имена французских куаферов. «Ла Лонон, француз, приехавший сюда из Парижа, ученик господина ле Гроса, славного изобретателя головных уборов, умеет убирать дамским персонам головы на тридцать три разные манера и для того, имея намерение служить желающим в таковых уборах, сим объявляет, что жительство свое имеет на Адмиралтейской стороне, близ Сенной, в доме перчаточника Цана», — такое объявление появилось 5 октября 1767 года в газете «Санкт-Петербургские ведомости» (цит. по: Столица и усадьба 1914: 25). О значительном числе французов, промышлявших в Петербурге парикмахерским искусством, свидетельствует следующий факт. Когда в 1793 году России достигли известия о революционных событиях во Франции и от находившихся в столице французов потребовалось принести присягу новому отечеству, выяснилось, что всего в Петербурге на тот момент было тридцать человек французских парикмахеров.

 

Всевозможные истории, происходившие с обладательницами модных причесок, давали отличный материал насмешникам и сплетникам, карикатуристам и фельетонистам, а также англичанам, крайне ревниво относившимся к все возраставшему влиянию Франции. В Англии появилось невероятное количество фельетонов, сатирических стихотворений и карикатур, высмеивающих фантастические дамские прически. Их названия говорят сами за себя: «Безумство 1771 года», «Букли-окуляры» или «Француженка в Лондоне», «Француз-парикмахер, спешащий по улицам к клиентам» (1771)… Однако эти насмешки были не вполне справедливы: самые высокие и одновременно самые курьезные прически носили все же не парижанки и тем более не придворные дамы, а дамы провинциальные и те, что назывались парвеню. «Я видел одну даму, употреблявшую для своей прически два фунта помады, три фунта пудры, флакон eau de lavande, mille fleurs и poudre marchale, шесть подкладок, несколько сот шпилек, некоторые весьма значительной длины, несколько десятков перьев и столько же пестрых лент», — с явным осуждением отмечалось в книге «Die Galanterien Wiens», вышедшей в 1744 году. Русские сатиры XVIII века тоже высмеивали французские моды и приверженность им российских модниц. В одной из сатир, к примеру, утверждалось, что в Россию ежегодно привозится 943 783 пуда пудры, 683 000 пудов белил и 200 183 пуда румян. Вполне возможно, что эти цифры не так уж и далеки от истинных. Расход пудры в XVIII столетии и впрямь был огромен. В начале века при помощи белой пудры пытались имитировать белокурые волосы. Хотя около 1714 года появился способ химического обесцвечивания волос, но он не давал желаемого результата. При Марии-Антуанетте благодаря разноцветной пудре — желтой, голубой, серой, лиловой — прическам придавали самый фантастический вид. При этом и способ пудрения не отличался экономностью: в богатых домах существовали специальные кабинки-шкафы, куда пудра вдувалась через мехи: «Богатые имели особые шкафы, внутри пустые, в которых пудрились; щеголиха влезала в него, затворяла дверцы, и пыль нежно опускалась на голову». Лицо при этом защищали специальной остроконечной маской: «Щеголиха одевала „пудер-мантель” и держала длинную маску со стеклышками из слюды против глаз, парикмахер пудрил дульцем» (Пыляев 1990: 458). Князь Венцль Антон Кауниц, канцлер Габсбургской империи, придумал и вовсе необычный способ пудрить свою голову. Он выстраивал в два ряда двадцать лакеев с мехами и стремительно пробегал сквозь облака пудры. В Англии, в царствование Георга II, каждый солдат еженедельно тратил на свою прическу примерно фунт муки. Пшеничная мука тонкого помола считалась наиболее подходящей для изготовления пудры. В 1715 году во французском Кане разразился настоящий скандал, связанный с тем, что, в то время как беднякам не хватало хлеба, аристократия расходовала муку на пудру для волос. После этого начались поиски и других ингредиентов для пудры, в ряде случаев ее полностью или частично начали делать из крахмала, гипсового порошка, глины. Один из исторических анекдотов даже изобретение фарфора напрямую связывает с обычаем пудрить прическу: одному из арканистов, занятых разгадыванием секрета китайского фарфора, якобы захотелось проверить, что подмешивают в пудру мошенники-парикмахеры. Примесью оказался каолин, который как раз и вошел с тех пор в рецептуру настоящего фарфора.

 

Однако французские аристократы не извлекли урока из событий в Кане. Когда в результате неурожая 1788 года страну охватил настоящий голод, двор Марии-Антуанетты продолжал беззастенчиво посыпать превосходной мукой вычурные прически.

 

Мать молодой королевы, австрийская императрица Мария Терезия не раз призывала дочь образумиться и не делать себя посмешищем за счет волос, вздымавшихся надо лбом на три фута, уверяя, что добрая королева вовсе не нуждается в подобных глупостях, однако королева-модница не внимала советам. Лишь однажды прическа Марии-Антуанетты приобрела более или менее естественные размеры: в 1780-е, когда после родов королева потеряла волосы, Леонар придумал для нее прическу под названием «à l’enfant», но как только волосы вновь отросли, все вернулось на круги своя. Мария-Антуанетта вовсе не претендовала на роль хорошей королевы, у нее была иная стратегическая задача, ей было достаточно репутации законодательницы мод. И в этом она преуспела, одновременно и помимо своей воли приблизив финал французской монархии.

 

Мода на вычурные дамские прически пострадала первой. Ни празднеств, к которым нужно было бы готовиться за неделю, ни денег, которые необходимо было платить модным парикмахерам, больше не было. Мука, которая прежде шла на пудру, теперь была употреблена по своему прямому назначению — из нее пекли хлеб, однако это не спасло революционную Францию от голода. Сложные композиции из волос сменились не такими высокими, но достаточно объемными прическами, которые представляли собой просто взбитые и поднятые наверх пудренные волосы, которые можно видеть, например, на портретах кисти Томаса Гейнсборо. Но в революционные годы и эти прически, и тем более парики уступили место собственным волосам, которые мужчины стригли коротко, женщины отращивали длиннее, а в ряде случаев тоже стригли, поскольку уход за волосами для аристократок, не обладавших более ни деньгами, ни многочисленной прислугой, превратился в слишком сложное занятие. К тому же революция отменила ремесленные цеха и строгие цеховые правила. Эта реформа наряду со свободой предпринимательства принесла на первых порах и несомненное падение мастерства, в том числе и парикмахерского. Взбивать букли и укладывать локоны отныне могли все желающие, но далеко не все желающие обладали необходимыми навыками, опытом, вкусом. В годы революции прекратили выходить журналы мод, портные и парикмахеры, обслуживавшие двор, эмигрировали. Некоторые, в частности модистка королевы Роза Бертен, осели в Англии, где продолжали заниматься своим делом[3]; другие, в том числе и знаменитый парикмахер Леонар, уехали в Россию, где были окружены всеобщим вниманием и сочувствием и нередко занимали места и должности, о которых во Франции даже не могли мечтать.

Литература

Васильчиков 1880 — Васильчиков А. Семейство Разумовских. СПб., 1880.

Дюма 1997 — Дюма А. Людовик XV и его эпоха. СПб.: Гуманитарное Агентство «Академический Проект, 1997.

Пыляев 1990 — Пыляев М. Старый Петербург. М., 1990 [1889].

Рындина 1960 — Рындина В. (ред.). Русский костюм. 1750–1830. М.: Всероссийское театральное общество, 1960.

Санкт-Петербургские ведомости 1772 — Санкт-Петербургские ведомости. 1772. 10 января (№ 3).

Сомов 1984 — Сомов О. Вывеска. Рассказ путешественника. М.: Советская Россия, 1984.

Столица и усадьба 1914 — Столица и усадьба. 1914. № 24.

Хогарт 1987 — Хогарт У. Анализ красоты. Л.: Искусство, 1987.

Tiers 1724 — Giambatista Tiers. La Storia delle Parrucche, nella quale si fanno vedere l’Origine l’uso, la forma, l’Abuso e l’irregolarita di quelle degli Ecclesiastici. Del Signor D. Giambatista Tiers D. in T. Per ordine dell’ Eminentiss. Card Arcivescovo Orsini Vescovo Tusculano Ora Benedetto XIII Pont. Mass. Gia tradotta dal Linguaggio Francese. Nuova Traduzione di Selvaggio Canturani. Per Domenico Lovisa, 1724.