Магические волосы

Эссе впервые опубликовано в «Журнале Королевского антропологи­ческого института» (Journal of the Royal Anthropological Institute. 1958. 88(2). Рp. 147–164). В 1957 году эссе было удостоено премии С.М. Керла.

 

Введение

Проблему, которую я намерен рассмотреть, в самом общем виде можно описать следующим образом. Работа социального антрополога часто бывает связана с интерпретацией символического поведения. Говоря о «социальной структуре», мы фактически переводим на наш профес­сиональный жаргон отдельные проявления культурно обусловленного поведения, выделяемые нами в качестве «символов». Это в первую оче­редь касается религиозных обрядов: классический пример — широ­кие обобщения в «Обрядах перехода» Арнольда ван Геннепа; но и до­статочно наивная «ассоциативная» теория магии Джеймса Джорджа Фрэзера также исходит из допущения, что у антропологов есть некий золотой ключик, якобы позволяющий им с легкостью определять, что одно проявление стереотипного человеческого поведения «означает то-то», а другое «является символом того-то».

Мне совершенно не хочется углубляться в дебри философских рас­суждений о правомерности такого подхода. Признавая, что в большин­стве случаев подобные интерпретации не имеют достаточного логиче­ского обоснования, я, однако, снова и снова пытаюсь интерпретировать поведение людей. С точки зрения логики почти весь психоанализ зиж­дется на сплошных софизмах — тем не менее каким-то образом он все же на многое проливает свет.

Интересующий меня вопрос состоит в другом. Даже допустив, что догадки, сделанные в ходе интерпретации «символического поведения», в принципе могут оказаться верными, мы скоро начинаем замечать различия между прикладным, прагматическим содержанием символа и его коммуникативным содержанием. Об этих различиях, но приме­нительно к языку, в свое время немало писал Бронислав Малиновский. Сетуя на то, что современные ему лингвисты рассматривают язык ис­ключительно как средство коммуникации — то есть передачи сообще­ния, — он впадал в другую крайность и утверждал, что язык есть в пер­вую очередь инструмент прагматический. Слова не просто сообщают о состоянии дел, но в девяти случаях из десяти влияют на состояние дел, изменяя его (Malinowski 1932; Malinowski 1935).

Такая двойственность характерна не только для слов языка, но и поч­ти для всех видов символов — кроме разве что тех, которые были ис­кусственно и целенаправленно созданы специалистами-логиками как символы, изначально лишенные смысловой нагрузки. Символическое поведение не только что-то «сообщает», но и кое-что «делает», а именно воздействует на эмоции человека. Перед антропологом, следователь­но, встает задача по сути психологическая: выяснить, чем обусловле­но эмоциональное содержание символов и почему одни символы ока­зывают на нас более сильное эмоциональное воздействие, чем другие.

 

(Продолжение читайте в печатной версии журнала)