купить

«Мы хотим всех переодеть». Интервью с Наталией Соломатиной (бренд Feodora)

Новый швейцарско-русский бренд Feodora начинает шествие по миру: его создательница Наталия Соломатина решила бороться с засильем англосаксонских кодов в одежде, предложив им на замену византий­ские — те самые, что выкристаллизовались еще в Восточной Римской империи и перекочевали оттуда, в частности, в Россию. Модельер соби­рается предложить горожанам замену привычных поло и футболок — причем не из популярных ныне соображений псевдопатриотического толка, а, скорее, ради поддержания модного биоразнообразия и вос­становления исторической справедливости. На смену поло приходят косоворотки, на смену пуховикам — телогреи и душегреи, простеган­ные, как это было принято, сверху вниз (иллюстрации см. во вклейке 1).

Если в русском языке не прижились мокроступы, значит ли это, что и затея с русской национальной модой обречена на провал? На дворе 2016-й, и мы не очень-то спешим отказываться от митболов, барбершо-пов, кофе-брейков, мессенджеров, приквелов и камбэков. Филологи говорят, что это естественный процесс, который не повернуть вспять. Можно ли считать засилье надписей на латинице на наших футбол­ках частью того же процесса? И, если копать глубже, как это делают в Feodora, — и сами футболки и их фасоны? Вряд ли можно назвать этот процесс неестественным, если только вы не убежденный конспиролог. Еще во времена Советского Союза все лицемерие и вся искусственность строя были очевидны каждому, кто знал, как тяжело было достать пару джинсов и с какой гордостью их носили. По известному определению, победителем войны с точки зрения истории считается тот, чья культура устанавливается на спорной территории: после поражения Советско­го Союза в холодной войне и его последовавшего распада население страны, истосковавшееся по разнообразной модной одежде, скупало китайский ширпотреб с оптовых рынков, а затем, с ростом благососто­яния, переключилось на брендовую одежду — разумеется, западную. 25 лет спустя мы носим западное и не устаем соревноваться в искусстве максимально быстро адаптировать тренды. Но дело не только в нашей советской сарториальной травме: глобализация, начавшаяся с развити­ем рынков и коммуникаций, — явление мировое, опять-таки естествен­ное. Переросли ли мы ее и доросли ли до поиска собственного я? Или же — учитывая минимально выросший за 25 лет процент кириллицы на футболках — пациента стоит оставить в покое? Ученые спорят, нуж­но ли прикладывать усилия к принудительному размножению панд, которые, судя по всему, очень не против вымереть. Но мода — не на­ука: она существует по другим правилам. В отличие от языка, у моды есть авторы, ловцы и ретрансляторы цайтгайста — дизайнеры, блогеры, звезды стритстайла — и самые талантливые из них имеют огромный вес. Кроме того, ответственность за попытку «генно-модифицировать» динозавра здесь значительно ниже. Возможно, у дизайнера с европей­ским бэкграундом и непредвзятым, свежим взглядом на такой дели­катный предмет, как русская национальная идентичность, получится предложить нам ее жизнеспособную интерпретацию.

 

Ирина Сезина для «Теории моды» (ТМ): Расскажите, как все начиналось и почему для старта Вы выбрали именно Женеву?

Наталия Соломатина (НС): Женеву я не выбирала — так получилось: я дочь дипломата. Мы успели пожить и в Африке, и в Европе — Женеву я знаю с детства. А началось все с воркшопа на тему культурных кодов, который я веду и на котором мы пытаемся ответить на вопрос, что стало с модой за последние десять лет глобализации и к чему привела тенденция все унифицировать. Последний семинар мы начали с сюрприза: я организовала небольшую фотостудию и попросила студентов принять участие в импровизированной съемке. Этот эксперимент назывался Mirror Mirror, то есть «Зеркальце, скажи»: целью его было увидеть, что мы имеем на выходе — то есть как, насмотревшись красивых модных картинок, все же одеваются люди на улице. Мы начали с себя — с анализа того, как выглядим мы сами. Убрали лица студентов, чтобы сконцентрироваться на одежде, сделали развеску и анализировали силуэты, цвета, типы одежды. Пришли к ужасным заключениям: 80% черного, 70% джинсов, 60% футболок. После этого мы вышли в город: Женева маленькая, но интернациональная — здесь есть фешенебельные кварталы и кварталы со смешанным населением, так что выборка получилась репрезентативной. Мы увидели, насколько мода обеднела. Джинсы, поло, футболки. Мало цвета. Все унифицировано. Нет дальнейшего развития: из-за нехватки времени и по другим причинам дизайнеры постоянно берут уже отработанные коды — получаются, извините, те же яйца, только в профиль. Так проще.

 

ТМ: Но на подиумах есть и цвет, и крой, и текстуры. Это воронка: на входе много всего, но до улиц действительно добирается немногое. Вам не кажется, что это естественно?

НС: Есть огромный разрыв между подиумом и реальностью — и в этом, глобально говоря, ничего хорошего нет. Мир глянца хорош только для того, чтобы заставить нас мечтать — ça fait rêver. Это нездорово. Идея проекта Feodora родилась с вопроса, что нового можно предложить, чтобы исправить эту ситуацию. Что можно сделать? И более конкретно: что могу сделать я, как русская? Мы очень много говорим об этом: понятие «русской моды» существует, но почему-то все сразу при его упоминании начинают думать о Славе Зайцеве — впрочем, понятно, почему. Мы же хотим вернуться к корням и понять, что же такое на самом деле русская мода, что она собой представляет.

 

ТМ: И что Вы решили делать?

НС: Мы начали с анализа, причем довольно глубокого, и поняли, что начало русской моды можно вести от раскола Римской империи на Западную и Восточную в IV веке. К этому расколу восходит разница в эстетике западной и византийской, и, соответственно, русской, которая от византийской произошла. Ориентальная эстетика — не путать с восточной, такова терминология, — это база русской моды. А дальше в дело вступают русские интерпретации этой базы — как правило, богатые и изобилующие излишествами. Идея бренда Feodora в том, чтобы взять ориентальные коды, пришедшие в Россию из Византии, и интерпретировать их заново.

 

ТМ: Вы хотите взять византийские коды, интерпретировать их заново, популяризировать и вывести на улицу? Это очень смело.

НС: Нашу первую коллекцию — 16/17 — отобрали TraNoï — говорят, это непросто, но у нас получилось с первого раза. У нас очень профессиональная команда — у меня, например, 20 лет опыта, у еще одного дизайнера — 15, коллеги, которые будут заниматься коммуникациями, тоже весьма хороши. Собираемся участвовать в следующей MB Fashion Week Moscow, неделе моды в Париже в начале марта, открывать шоурумы в Париже и Москве. Планы — грандиозные. Мы хотим всех переодеть.

 

ТМ: Преемников Византии или весь мир?

НС: Самое главное — чтобы мы, русские, начали чувствовать себя в гармонии с тем, что мы есть, что мы собой представляем. Остальные — если понравится. Совершенно не хочется делать ничего националистического и ура-патриотического, ничего навязывать. Это будет совершенно спокойная одежда, просто основанная на других кодах, которые появились у нас в VII–X веках.

 

ТМ: Хорошо. Вот, например, рукава: особо длинные всегда были прерогативой людей из обеспеченных сословий, которым не приходилось работать и которые могли позволить себе потратить много лишней ткани. А Вы хотите делать одежду для улиц. Как это будет уживаться? Применимы ли эти коды к нашим современным реалиям?

НС: Да, мы говорим про одежду на каждый день. Коды применимы — все это вопрос интерпретации.

 

ТМ: Давайте поговорим более конкретно. Что удалось ре-интер прети ровать, что на очереди?

НС: Воротушки — самые разные предметы одежды, выкроенные по старинному византийскому принципу маниакис: в основе их всегда лежит круг. Косоворотки как замена тем самым поло — косоворотки, кстати, застегиваются всегда справа налево, это правило, связанное с православной культурой, так что все это имеет еще и духовный смысл. Стеганые элементы: евразийский код — стежка сверху вниз. Очень жалко сейчас слышать это пренебрежительно-вульгарное «ватники» — это очень важный и серьезный код! Складки на вороте у рубах с прямым кроем. Шушпан. Телогрея. Душегрея. Обжим. Армяк. Что еще? Ну, естественно, валенки! Это такая интересная вещь. Фетровая техника была больше всего развита у скифов — именно у них мы ее заимствовали. Использовать войлочные подметки — древнейшая традиция. Наши порты — еще один код! — опасный конкурент джинсам. Из метра ткани кроятся, кстати, две пары портов — а на одну пару джинсов уходит 1,20–1,50 м, так что это еще и экономично. Очень для многих вещей мы используем всю ширину ткани — выбросов нет. Для меня важно все это откопать, очистить и модернизировать. Если все это так или иначе сохранилось до наших дней, значит, в этом есть какой-то интерес — значит, это удобные вещи, пригодные для соответствующих локальных условий.

 

ТМ: А как появилось название бренда?

НС: Оно казалось очень логичным. Феодора — византийская императрица, супруга императора Юстиниана I, правившего в VI веке, — считалась эталоном женской красоты: большие глаза, тонкий нос — эти черты можно наблюдать на всех изображениях Богоматери на греческих иконах. Кроме того, это была женщина, которая правила наравне с мужчинами. Она уже в свое время продвигала законы, защищающие права женщин.

 

ТМ: Сразу хочется отыскать у себя византийские корни.

НС: Вот именно!

 

ТМ: Вернемся к глобализации. Осенью после шоу Valentino разразился скандальчик: белые модели ходили по подиуму с традиционной африканской прической корнроу — это косички, которые идут от лба к макушке. Интернет возмущен заимствованием. Как Вам кажется, вот корнроу кому-нибудь принадлежат? В чем правда — в отстаивании и развитии своих собственных исторических кодов или в свободном обмене ими?

НС: Понимаете, одно дело — обмениваться или интересоваться другими культурами, и другое — насаждать их. То, что сейчас произошло с модой, то, что в итоге мы все носим поло, которые уже смешны со своими огромными логотипами, — это результат насаждения. Народ, который забывает свою одежду и переодевается в другое, теряет свою национальность, она просто стирается. Мы не хотим выводить из этого какую-то мораль и читать нравоучения: «надо одеваться так-то». Нужно просто делать эту другую моду, со знанием своих корней, и нужно делать ее привлекательной и удобной. У нас есть все элементы, остальное — дело дизайнера. И еще один момент. Дизайнеры склонны крайне поверхностно, визуально подходить к заимствованиям — я была в жюри одного конкурса и слушала, как студенты рассказывали мне о других культурах. Часто они не знают ничего — ни названий, ни терминов. У меня просто шел пар из ушей.

 

ТМ: А Вы можете объяснить, как сделать так, чтобы эта одежда пошла в народ — под народом мы сейчас понимаем более или менее образованных горожан, которые тем не менее слыхом не слыхивали ни о каких кодах? Или это просто совершенно невербализуемая алхимия, которая творится в студии дизайнера?

НС: Это и правда сложно вербализовать — сам процесс работы. В сентябре и октябре у нас было несколько совместных проектов с парижскими шоурумами, и мы, пообщавшись, пришли к выводу, что внедрять эти коды в массовую культуру нужно постепенно. Но ничего, и джинсы, и все прочие англосаксонские коды входили в нашу жизнь постепенно. Сначала одежду начинают носить трендсеттеры, затем — все остальные.