Евгения Григорьева
Время костюма
Breward Ch. The Suit: Form, Function and Style. Reaktion Books, 2016. 256 pp.
Книга знаменитого британского историка моды Кристофера Бруарда «Мужской костюм», вышедшая в 2016 году, посвящена истории классического мужского костюма. Автору удается в своей монографии рассмотреть значительный временной период — от возникновения костюма в XVII веке и до современности — и многообразие регионов, хотя наибольшее внимание уделяется все же Европе. Книга разделена на четыре главы. В первой Бруарда занимает история костюма, его роль как инструмента объединения и унификации, отдельное внимание уделяется теме костюма как униформы. Непосредственно возникновение костюма мало интересует автора, но он отмечает, однако, что, хотя появление этой формы одежды стало результатом комбинации множества факторов, в число которых входят, несомненно, новые политические, философские и религиозные идеи, не стоит упускать из вида чисто технические новации, способствовавшие появлению классического костюма, такие как изобретение специальных формул для расчета пропорций и стандартизированных выкроек.
Бруард начинает с описания двора английского короля Карла II (1660–1685), так как именно там он видит признаки возникновения классического костюма. Автор подчеркивает значительное влияние на нарождающийся костюм военной униформы, возникшей тогда вслед за новым вооружением. Бруард показывает, что костюм был радостно встречен современниками как символ единения, и конформность в тот исторический период не воспринималась как нечто дурное.
Автора не интересует, как именно костюм из наряда королевских приближенных становится практически основной формой мужской одежды. От королевского двора конца XVII века он сразу обращается к викторианской Англии, эпохе, «оплакивающей саму себя», носящей стандартный черный костюм, сдерживающий импульсы и не дающий почвы для фантазии.
Униформа торжествует окончательно в период Первой мировой войны. Она будто бы стирает социальные границы. Но только с гибелью офицеров и необходимостью пополнения офицерского состава из низших слоев населения приходит настоящая демократизация, а элементы офицерской одежды входят в бытовой гардероб низших классов (к примеру, пальто тренч).
После Первой мировой войны и вплоть до 1960-х годов по обе стороны Атлантики без костюма невозможно поддерживать образ здорового, обеспеченного мужчины. Высокий статус достижим только через идеальное попадание в рамки нормального, приемлемого, для чего и служит костюм — определяет норму и наделяет ей своего владельца.
В 1960–1970-е годы костюм — признак как консерватизма, так и успеха. Религию методистов, первыми введших черный костюм, подменяет религия денег. Костюм начинает сдавать позиции уже в 1980-е, но продолжает играть роль своеобразного символа доверия в бизнес-среде, поэтому отказ от его обязательного ношения приводит к потере этого доверия и становится, по мнению Бруарда, возможно, одним из факторов, вызвавших банковский кризис 2008 года.
Во второй главе Бруард обращается теперь не к временнóму, а к пространственному пласту своего сюжета, рассматривает внешние влияния, формировавшие классический костюм, и то, как он был нанесен на мировую карту.
Отталкивается Бруард опять же от английского мужского костюма. История английского хорошего вкуса выходит за рамки собственно Англии, традиционная интерпретация английского костюма как чисто национального явления, выразителя национальных английских идей излишне упрощает, по мнению автора, его историю. Так, на формирование костюма при дворе Карла II повлияла мода двора оттоманского султана, а в английском костюме вплоть до 1890-х годов видно влияние узоров и вышивки колониальной Южной Азии. Лишь с 1890-х индийские элементы исчезают из публичного пространства (но остаются как элемент домашней одежды) — это результат более глубокого деления между колонизаторами и колонизируемыми, произошедшего после восстаний в Индии. На смену колониальному наряду приходит увлечение костюмом колонизатора, исследователя и военного, длившееся почти до конца XX века.
Сопротивление колониальному английскому владычеству, в свою очередь, выражается в отказе от английского костюма и английской ткани. Пиджак Неру, символ завоеванной независимости, уже на следующем этапе рефлексии на эту тему перенимается, в свою очередь, европейскими дизайнерами. Схожая судьба и у китайского костюма — куртка Мао, хотя автор и не упоминает об этом, также была перенята западными кутюрье. Куртка Мао несет серьезную национальную идеологическую нагрузку, но ее корни — в японской, а у той, в свою очередь, в прусской военной униформе.
Для Японии XIX века костюм — символ вступления в новую эпоху, веры в современность. Японские дизайнеры же 1970–1980-х годов привносят в английский костюм концепцию ики (элегантности), добавляя ему утонченности и делая его популярным в западных богемных кругах. В некоторых странах постколониальной Африки яркий дендист-ский костюм — символ права защищать свою свободу; такова субкультура La Sape, представители которой носят подчеркнуто элегантную или яркую одежду, символизирующую протест против окружающей действительности и резко контрастирующую с ней.
Третья глава посвящена тому, как костюм становится орудием для выражения индивидуальности, стиля и бунта. Бóльшая ее часть уделена истории дендизма и тому, как костюм берут на вооружение различные меньшинства.
Бруард начинает с макарони — английских франтов конца XVIII века, чьи яркие, обтягивающие наряды и множество аксессуаров расширяют рамки маскулинности. Переворот, совершенный денди, заключается не в том, как костюм выглядит, в самой их одежде нет ничего экстравагантного. Дело в том, как костюм носится. Костюм денди — тот, в котором человек выделяется, а не смешивается с толпой. Дендизм возмущал современников именно нарциссизмом, отказом от культа служения семье и отечеству, воплощенного в классическом мужском костюме.
В послевоенном мире индивидуальность находит множество способов показать себя через костюм. В Англии это дендистская реинкарнация эдвардианского стиля, своеобразная «реакция на реакцию», появление демократических, свободно сидящих костюмов в гардеробе тедди-боев. Кстати, еще одно возрождение дендизм переживает в лице советских стиляг.
После войны мода, к примеру на гангстерские костюмы (еще одно проявление присвоения костюма — на этот раз криминальным меньшинством), становится международной, легко переходя с одного континента на другой.
Значительная часть этого раздела уделена итальянскому костюму. На примере кадров из фильмов Пазолини Бруард показывает, как на столкновении традиционного крестьянского и нового американского миров вырастает новая форма остро современной эротизированной маскулинности. Заново изобретает итальянский костюм на основе утонченного дендизма 1950-х годов Джорджо Армани. Смягчив структуру костюма, позволив ему сидеть по фигуре, а не создавать новый силуэт, Армани сделал костюм гораздо более индивидуальным. Современник Армани, Джанни Версаче создал свою версию костюма, чувственную и театральную, материальное вполощение социального статуса и сексуальности владельца, ставшую символом богатства и успеха и игравшую ключевую роль в культе знаменитостей.
Наконец, Бруард обращается к истории ношения женщинами классического костюма, который позволяет изменять устоявшиеся концепции тела, одежды и гендера.
В последней, четвертой, главе Бруард рассматривает костюм в самом широком социально-культурном, художественном и политическом контексте. Костюм как метафора цивилизации и современности был особенно любим архитекторами-модернистами. Его строгость, четкость структуры и отсутствие декораций совпадали с принципами новой архитектуры. Костюм как воплощение рационального, мужского противопоставлялся женскому, орнаментальному, декоративному, иррациональному. Костюм был одновременно проявлением современности и барьером, защищающим носящего его от разрушающих, феминных, чувственных сил.
Утилитаризм новой архитектуры находил поддержку в идее одежды как инструмента, воплощения цивилизованного вкуса, лежавшего в основе костюма английского джентльмена начала XIX века.
Наследие костюма как униформы аристократии придало ему неизбывные элитарные коннотации. Поэтому готовый костюм нередко становился метафорой утопии социального равенства.
Но костюм может быть понят и как воплощение темных течений, скрывающихся под респектабельной наружностью, выражая ненависть ко всему Другому, поэтому многих художников интересовала роль костюма в истории расового и гендерного принуждения.
Сейчас, по мнению автора, костюм лишается силы, позволявшей ему руководить социальными изменениями и быть медиатором социального контроля. Современные дизайнеры по-прежнему используют костюм в качестве вместилища идей, но эти костюмы — произведения искусства, не рассчитанные на массовое производство и ношение обычными людьми.
Стоит заметить следующее: хотя от столь небольшой книги на столь необъятную тему невозможно требовать освещения всех сторон вопроса, повествование страдает от некоторой англоцентричности. К тому же Бруард более всего заинтересован в «элитарной» истории костюма, роли же его как всеобщей униформы уделено меньше внимания. Читателю не стоит искать в книге Бруарда и выхода к более глобальным вопросам истории моды: как костюм получает широкое распространение, как вводится новая норма, ставшая повсеместной. От эпохи Карла II Бруард переходит к викторианской Англии, упуская именно тот момент, когда костюм перестает быть лишь одеждой двора, где модой руководят личные пожелания монарха.
Размышляя в эпилоге о костюме будущего, Бруард отмечает, что изменения в концепции маскулинности, объективация мужского тела и культ мужской красоты приведут к возрождению костюма. Бруард надеется, что костюм как воплощение красоты, рационализма, равенства, прогресса просуществует многие годы. И хотя привязанность Бруарда к объекту своего повествования несомненна и очаровывает читателя на протяжении всей книги, с таким выводом едва ли можно согласиться, ведь все перечисленные Бруардом ценности были либо де-конструированы, либо находятся в процессе деконструкции. Выходит, костюму суждено потерять свой статус как выразителя новейших веяний и играть привычную роль напоминания об ушедших ценностях для тех, кто хочет их возродить.