Игры с модой

Когда встречаются мода и юмор, мода обычно проигрывает. Когда встречаются мода и юмор, мода превращается в шута и мы смеемся над ней. В адрес ее крайностей столетиями звучали остроты, издевки и насмешливое порицание — в проповедях и сатире, в изображениях и текстах юмор использовался как оружие против моды. А когда мода не была предметом насмешек сама по себе, она становилась средством высмеять узнаваемый типаж или конкретного человека. В таких случаях жало комизма настигает всех, и мода терпит поражение вместе со своими последователями. В этом отношении характерна сказка Ханса Кристиана Андерсена «Новое платье короля». Король, красующийся в своем несуществующем одеянии, обнаруживает неизбежную пустоту моды, отсутствие в ней смысла и нравственной сути. Пронырливые ткачи надули горожан, заставив их поверить, что изготовленный ими роскошный наряд представляет собой верх совершенства, невинная честность ребенка видит в мошеннической проделке явную голую правду. Высмеиваются и король, и его легковерные подданные, и мода в целом.

Но можно ли посмотреть на это с другой стороны? Можем ли мы, взглянув на ситуацию иначе, увидеть в моде не предмет насмешек, а комика, который шутит и со смехом, с вызовом указывает пальцем? Может ли мода провоцировать юмор, крадясь среди нас, заставая нас врасплох, подстрекая к веселью и непочтительности? Возможно ли, чтобы не мы, смотря со стороны, высмеивали моду, а сама она потешалась над нами?

Как историки костюма и теоретики моды мы все привыкли к мысли, что мода — это перемены. Это базовая посылка, такая очевидная, что о ней не стоит и упоминать. Модой движет неугомонный, упорный поиск новизны, которую она немедленно вновь отбрасывает ради чего-то более нового. Со времени ее становления при европейских королевских дворах эпохи позднего Средневековья мода в своем стремительном беге начала наступать себе на пятки. Подстегиваемая жаждой нового, она создает стили, которые тут же устаревают. Но в нашей статье мы отвлечемся от этой модели и исследуем другую гипотезу: что модой движет не страсть к переменам, а шутливость. Я высказываю это предположение с некоторым волнением. Но что мы теряем? Надеюсь, будет интересно; может быть, даже забавно.

Говоря «шутливость», я имею в виду что-то по-настоящему игривое: подрывающее устои, лишенное почтительности, эротичное и капризное. Речь идет о том качестве, которое выдающийся русский ученый М.М. Бахтин описывал в своих работах о карнавале. В этой игре, писал он, «целый необозримый мир смеховых форм и проявлений противостоял официальной и серьезной (по своему тону) культуре…». Она сопровождается зрелищем и смехом, который «амбивалентен: он веселый, ликующий и — одновременно — насмешливый, высмеивающий, он и отрицает и утверждает, и хоронит и возрождает». Этот смех «направлен и на самих смеющихся» (Бахтин 1990). Для меня слова Бахтина являются точным описанием игры не народной культуры, а моды. Игру моды, противостоящую единообразию, статике и практичности, нельзя ни усмирить, ни взять под контроль, ни предугадать. Она отторгает всякую серьезность, даже свою собственную. Она превращает своих вернейших последователей в дураков.

Покойная великая Энн Холландер прекрасно осознавала комическую природу моды. В своем эссе «Объясняя моду» (Accounting for Fashion, 1993) она писала о ней как о «своенравном» искусстве, полном «прихотливых капризов». Она отчетливо ощущала «революционный характер» моды и ее упрямство. Она критиковала академическую отстраненность, с позиций которой исследователи пытаются объяснить моду, опасаясь «обмануться и остаться в дураках», боясь в глубине души «присущего моде распутства… или комичности». Вместо этого Холландер призывает развивать «эмоциональную вовлеченность воображения, подлинно поэтическую и эротическую чуткость к одежде» (Hollander 1999: 105–114). Все мы, утверждала она, участвуем в игре.

 

(Продолжение читайте в печатной версии журнала)