«Не будет барсеток — не будет и Путина»: костюм оппозиции на акциях протеста 2011–2012 годов

Приступая к этому эссе, автор хотел бы заметить, что хорошо понимает ограниченность собственного кругозора; сразу несколько факторов, безусловно, значительно влияют на его способность быть объективным. Во-первых, автору и самому довелось участвовать в московских про-тестных митингах последних лет; во-вторых, его политические взгляды и система социальной лояльности делают его безусловно предвзятым, когда речь идет о костюме протестных митингов 2011–2012 годов. Таким образом, автор предполагает, что представленный ниже текст никак не может служить исчерпывающим высказыванием по избранной им теме; от силы он ставит перед собой задачу очертить возможные контуры такого высказывания.

 

«Мы и они»: митинги и рефлексия о групповой идентичности

«Общее впечатление было — это не толпа, это люди, родные, единомышленники, братья», — написал автору один из респондентов в ходе опроса о том, как одевались и как воспринимали чужую одежду участники российских протестных митингов 2011–2012 годов. Другой респондент сообщил: «Что было надето на остальных — мне было как-то пофиг, потому что толпа была очень уж своей, никогда нигде так комфортно себя не чувствовала до этого на массовых мероприятиях». На уточняющий вопрос о том, как были одеты окружающие и какие элементы костюма запомнились больше всего, еще один респондент ответил: «Нет, помню лица/людей, лозунги, одежду не особенно. То есть она сработала как „свой“ в системе „свой-чужой“». Эти ответы невольно заставляют вспомнить один из главных плакатов соответствующих митингов: «Нас больше, чем кажется»: важнейшим «открытием», важнейшим переживанием этого общественного события для очень многих его участников стала, судя по всему, убежденность в том, что «нас» — то есть людей, не только разделяющих определенные политические взгляды, но и готовых определенным образом отстаивать их в публичном пространстве, — оказалось очень много. Однако попытки выяснить, кто такие «мы» и как сформировано это «мы», оказались далеко не простыми — их предпринимали и продолжают предпринимать обе стороны политического конфликта, и апофатические определения зачастую оказываются не менее важны, чем катафатиче-ские: так, в одном из материалов с заголовком «Уличные беспорядки: как одеваться, выходя на улицу» автор сообщает: «Что такое митинги в России? Это когда кто-то, о существовании кого ты даже не знаешь, просто берет и подменяет реальность идеалистическими лозунгами. Лозунги эти, с одной стороны, дороги сердцу толпы, с другой, будучи идеалистическими, совершенно бесполезны и бессильны, а с третьей — подменяют собой реальные действия (т.е. простое сотрясание воздуха). В результате мы имеем нечто вроде драки ЛГБТ-меньшинств с проститутками, в которой обе стороны называют себя „нашими“ и еще и отстаивают „наши“ интересы. Но наших там нет, и твои интересы там точно никто не учитывает, камрад»¹. В дальнейшем автор дает читателю рекомендации, как одеться, если во время «уличных беспорядков» ему все-таки придется выйти на улицу, чтобы не быть принятым за одного из этих «ненаших».

Однако гораздо более острой оказывалась ситуация, когда участники митинга обнаруживали негомогенность этого протестного «мы» — иногда на самом общем символическом уровне, прямо в ходе мероприятия. Такую ситуацию саркастически описывает на Colta.ru журналист Евгения Пищикова по следам одного из крупнейших митингов зимы 2012 года: «Некоторые принципиальные демонстранты отчаянно лавировали (да так и не вылавировали) между полупочтенными и едва ру-копожатными знаменами, чтобы попасть именно в свою, правильную грядочку. Были восторженные дамы, которые настолько оказались раздосадованы случайным соседством с черно-бело-желтой, скажем, растяжкой, что даже шли с поджатыми губами. Подбирали свои метафизические юбки, чтобы случайно не коснуться парии»²: Это высказывание крайне интересно сравнить с высказыванием одного из респондентов, участвовавших в предложенном автором опросе: «Там были какие-то дикие флаги — я понимал, что, наверное, я с этими людьми в фейсбуке бы срать не сел, но по лицам, по одежде они точно были свои, — ну, сто раз более свои, чем любой говнюк из телевизора». В некотором смысле можно, предположительно, говорить о том, что митинги служили одновременно и механизмом демонстрации групповой идентичности, и механизмом ее конструирования: «Мы — это те, кто вышел на митинги; те, кто вышел на митинги, — это мы». Неудивительно, что наиболее острые и болезненные конфликты возникали (отнюдь не только применительно к митингам) там, где естественная потребность немногочисленной оппозиции ощущать цельность этого противостоящего власти «мы» натыкалась на различия ее участников в образе мыслей, высказываниях, поведении, поступках и выражениях лояльности. Костюм стал одним из значимых инструментов для попыток построения групповой идентичности участников митингов — и, таким образом, связанная с ним проблематика отчасти позволяет рассмотреть эти попытки и понять, почему некоторые из них оказались в высшей степени успешными, тогда как другие были обречены на неудачу.

 

«Митинг убитых конверсов»: «костюм оппозиции» и конструирование идентичности

«На иллюстрации изображены ботинки главного редактора журнала „Большой город“ Филиппа Дзядко (слева) и главного редактора журнала „Афиша“ Ильи Красильщика (справа) после посещения митинга» — сообщала подпись к материалу под названием «Митинг испорченных ботинок» на сайте «Большой город»³. Среди попыток дать определение той социальной группе, которая принимала активное участие в митингах 2011–2012 годов («восстание хипстеров», «фейсбук поднимает жопу»⁴, «восстание среднего класса»⁵, «богатые вышли на улицу»⁶, «митинг интеллигенции», «революция учителей и копирайтеров»), костюму отводилось особое место: так, в социальных сетях широко использовались слова «митинг испорченных конверсов», а СМИ подхватили выражение «норковая революция»⁷. В целом костюм стал огромной частью формировавшихся вокруг протестного движения общественных дискурсов, зачастую играя роль инструмента для осмысления и проговаривания возникающей политической реальности и становясь средством достижения консенсуса по вопросам, не имеющим прямого отношения к одежде. Однако и решение, и обсуждение вопросов, имеющих непосредственное отношение к костюму, оказалось для многих участников оппозиционной активности делом, которому по ряду описанных ниже причин придавалось серьезное значение — в первую очередь потому, что очень многие задачи из этой области — как прагматические, так и символические — пришлось решать впервые, и задачи определения и конструирования групповой идентичности оказались тут далеко не последними.

Во-первых, от костюма потребовалось решить совершенно новые коммуникационные задачи — и в силу этого обстоятельства вся проблематика соответствия одежды той или иной социальной ситуации обрела особую остроту: «Меня трясет, когда на митинге я вижу двух фиф с макияжем и на шпильках, которые, выворачивая ноги, смотрят на меня, как на гниду, в моих лыжных штанах, — а потом спрашивают у ментов, где тут купить коньяка» — писала одна из участниц митинга; эта цитата позволяет увидеть, насколько откровенно костюм здесь рассматривается как социальный маркер, повод для разговора о проблематике, не относящейся к одежде: у говорящего есть картина «уместности», «адекватности», вестиментарной нормы при посещении митинга, и ее нарушитель маркируется как иной и воспринимается как нарушитель куда более значительных границ, чем просто костюмные. Ситуация усугублялась тем, что предыдущий опыт массовых демонстраций в новейшей истории России — опыт 1989–1993 годов — оказался, по большому счету, неприменимым хотя бы потому, что ситуация с одеждой в стране разительно отличалась от существующей ныне⁸. В результате моделями, на которые ориентировались некоторые участники российских митингов, оказались недавние политические волнения в других странах — «Оранжевая революция» в Украине, «Арабская весна» и израильские политические протесты на Ближнем Востоке, движение Occupy Wall Street в США (так, один из участников опроса сообщал: «Имелся у меня для таких случаев значок, купленный в Нью-Йорке на Occupy Wall Street, он гласил: „I don’t need sex! My government fucks me every day“») — но, при всей их ценности, эти модели далеко не полностью соответствовали российской ситуации — ни с прагматической, ни с символической точки зрения.

Еще одним фактором, из-за которого костюму в период митингов придавалось особое значение, стала высокая визуальность происходящего; в некотором смысле каждый из российских митингов — как и огромное количество массовых политических акций последнего времени — можно назвать «революцией фотографий»: фотография является конечным продуктом такой акции, зачастую более значимым, чем физическое участие. Очень многие из тех, кто шел на митинги, вполне осознавали эту ситуацию и готовы были прилагать усилия для того, чтобы их костюм выглядел «соответственно» — и эстетически, и символически: «Знал, что будет много фотографий, и решил, что не буду выглядеть, как француз под Москвой», «Не хотел, чтобы потом они (подразумеваются провластные медиаисточники) глумились над нашими фотографиями, и всех убеждал одеваться нормально, стильно и интеллигентно». Lenta.ru давала своим читателям рекомендации с учетом этой ситуации: «Если вы выбираете между тем, чтобы тепло одеться или выглядеть красиво, забейте и одевайтесь тепло. Да, наши-сты потом скажут, что на фоточках вы выглядели нефотогенично. Зато вы будете читать их отзывы, сидя в уютном офисе, а не лежа в неуютной больничной палате с воспалением легких»⁹.

Наконец, дополнительным поводом для внимательного отношения к собственному костюму часто становилась именно определенная социальная гомогенность, предсказуемость состава участников митинга, так или иначе воспринимавшегося многими как общественное мероприятие: «Соображения исключительно прагматические (тепло, сухо), но чтоб нарядно — ибо встречала очень много знакомых — как на встречу выпускников, примерно. Если бы выпускники собрались в лыжный поход», «Понятно было, что увижу всех, и был уверен, что круто одеться в этой ситуации — задача, но с ней можно справиться». Иногда эта — светская — составляющая не проговаривалась участниками опроса напрямую — видимо, из-за ощущения некоторой неуместности таких приземленных забот, когда вершатся судьбы родины, — но сквозила в ответах об оценке чужого костюма: «Приятно, что старались одеться все-таки и в пир, и в мир», «Видно было, что хоть в уггах, но человек оделся со вкусом, и это радовало». Одним из методов проговаривания этой — светской — составляющей ситуации стали ирония и самоирония, всегда служившие прекрасным инструментарием для разговора о том, о чем говорить неловко; прекрасным образцом подобного иронического высказывания стала заметка в журнале GQ от 10 декабря 2011 года под названием «Wish List: 10 вещей декабря». К примеру, этот wish list включал в себя галоши John Lobb: «Эта вещь позволит не превратить ваш митинг в митинг испорченных ботинок. В конце концов, борьба за честные выборы не обязательно должна стоить вам новой пары обуви. Есть три цвета. Желтые пахнут ванилью и свободой»¹⁰. Подобный же иронический тон выдерживает в своем посте писатель Марта Кет-ро: «Купите элегантные говнодавчики Мартинс, например. При этом сейчас не время косплеить крутых ребят и покупать Гриндера, в них неудобно заниматься оздоровительным бегом».

 

«Винтаж» и холод: прагматика «оппозиционного» костюма

Собственно, необходимость заниматься «оздоровительным бегом» — то есть (возможно) убегать от ОМОНа при разгоне митинга — становится одной из постоянных тем в разговорах и спорах об одежде для митингов. Все соображения, касающиеся символического значения костюма для участников митингов, необходимо было согласовывать с соображениями прагматическими. По аналогии с известной фразой: «У России два союзника — армия и флот»¹¹ в этот период возникает шутка: «У России два противника — холод и винтаж»; под «вин-тажом» здесь, естественно, подразумевались агрессивные действия властей, «винтивших» демонстрантов. Сама готовность к «винтажу» служила одним из обобщающих признаков того коллективного «мы», принадлежность к которому оказалась важна для многих участников митингов. В частности, несколько респондентов говорили о «Памятке» Александра Есенина-Вольпина¹² («кто ж ее в юности не читал») как о документе, который вспоминали, перечитывали или рекомендовали окружающим. Среди других текстов такого рода упоминались «Энциклопедия экстремальных ситуаций» Гостюшина и ряд произведений художественной литературы, связанных с периодом Большого террора; в ответ на прямой вопрос о поиске инструкций и рекомендаций по одежде для митинга одна респондентка ответила: «„Крутой марш-рут“, „Ожог“… В некотором смысле я знала достаточно». Не исключено, что сам факт идеологического и исторического наследования этой литературе и ее героям тоже был частью «оппозиционной» групповой идентичности: предполагалось, что вовлеченные в протестную активность оказывались теми людьми, кто читает, помнит и ценит литературу диссидентов и политзаключенных.

Среди конкретных форм насилия и принуждения, которых митингующие ожидали со стороны власти, выделяются две: насильственное поведение в ходе самого митинга или его разгона — и последующее задержание. К возможности разгона — особенно на более поздних митингах — относились со вполне оправданной серьезностью даже те, кому была важна эстетическая сторона костюма: «Вещи выбирала прагматичные, но все же пошла в ботинках на танкетке — правда, в них мне все равно было бы удобно бежать». Для очень многих респондентов соображения безопасности перед лицом ОМОНа выходили на первый план: «…что-то мягкое и плотное, чтобы было меньше травм, если под удар попадешь», «большой шарф, чтобы замотаться от холода и защититься от удушающих газов в случае необходимости». Интересно, что сохранность хороших и любимых вещей волновала достаточно многих: «Я надевала самую задрипанную дубленку, в которой гуляла с собакой, руководствуясь точно сформулированным принципом: если меня будут волочить по асфальту, чтобы было не жалко», «Учитывать возможное „винтилово“ было необходимо, т.к. не хотелось выйти из дома в любимой куртке, а вернуться в нелюбимой безрукавке», «Подруга раздавала друзьям водонепроницаемые пакетики для паспорта и телефона — если придется нырять с моста», «Одежда выбиралась та, которую не жалко и в которой можно было лежать на полу в камере или на тротуаре после пары ударов по почкам». Перспектива ареста зачастую подразумевала еще более серьезный и основательный подход не только к выбору одежды, но и к моделированию облика в целом. Одна респондентка написала автору, что «на митинги если иду, то помимо удобной одежды, делаю эпиляцию и надеваю новое белье, лучше спортивное. Если разденут, будет эстетично, и не порно»: с одной стороны, здесь делается попытка предусмотреть самое неприятное развитие ситуации, с другой — осознается потребность даже в этой ситуации ощущать себя «эстетично» одетым человеком (и тем, возможно, поддержать свое чувство собственного достоинства). Целый пласт инструкций давал советы, как следует одеваться на митинг, чтобы тебя не арестовали, так, в уже упоминавшемся остроумном тексте журнала GQ речь заходит о твидовом пальто: «Чем буржуазнее ваша верхняя одежда, тем больший психологический дискомфорт вы доставите полицейским. Не каждый из них решится вытащить из толпы серьезного человека в непростом твидовом пальто»¹³. Респонденты опроса регулярно говорят о необходимости выглядеть «незаметаемым»: «важно было выглядеть так, чтоб меня можно было отличить от возможных провокаторов беспорядков — чтоб не замели, и не бросаться в глаза — чтоб не замели»: интересно, что здесь речь идет о необходимости отстроиться сразу от двух «чужих» групп. «Один знакомый, — написал другой респондент, — придумал концепт одежды на митинг — автоматически надувающийся сжатым воздухом шар. Представьте: человека хватают космонавты, в этот момент он нажимает кнопку и внезапно оказывается внутри большого надувного шара (не влезающего в двери автобуса, само собой)».

Однако опасения по поводу «винтажа» бледнеют в сравнении с необходимостью одеться соответственно погоде — особенно когда речь идет о зимних митингах. В ответ на вопрос «Остались ли вы с чувством, что были одеты правильно?», очень многие респонденты говорили в первую очередь именно об «утепленности» своего костюма. Некоторые рассказывали о специально сделанных приобретениях: «Покупали специальное термобелье и даже эту штуку, как у Pussy Riot, потому что холодно было»; «Я накануне одного из зимних митингов поехал в круглосуточный „Спортмастер“ за теплыми подштанниками. Продавцы очень тепло меня встречали, спрашивали „Вы завтра — туда?“ и в глаза смотрели со значением». В других ситуациях речь шла не о приобретениях, а о самодельных средствах утепления: «Как повысить теплоизоляцию подметки, не покупая специальных охотничьих сапог до –50 градусов? Способов несколько. Самый лучший из них — купить пенополиуретановый туристический коврик (в просторечье — пенка) и вырезать из него стельки по размеру ботинок»¹⁴; «…подложить сложенные пакеты вместо стельки + прокладка Always»¹⁵. Именно в рамках погодной темы бросается в глаза реальный или подразумеваемый конфликт между прагматическим и эстетическим выбором — особенно при анализе разнообразных инструкций и рекомендаций: «Вы идете не на светский раут. <…> Утепляйтесь на совесть, не пытайтесь поразить всех своей красотой. <…> Многие девушки хотят казаться красивыми, эффектными, но утепленная девушка даже в бабушкином ватнике будет бойкой, здоровой, румяной, энергичной и красивой»¹⁶. Ирония и сарказм, используемые при написании таких инструкций, возможно, тоже стали своего рода инструментами построения групповой идентичности — они значительно отличали «оппозиционные» публикации от официальных: «В –25 по Цельсию умная, красиво-прогрессивная головка может и отвалиться. Поэтому приветствуется глухо натянутое мертвое животное семейства куньих в любых формах»¹⁷, «Эстеты могут опустить ступни в мокасинах Tods прямо в валенки. Конструкция позволяет»¹⁸. К конфликту между эстетикой и прагматикой отсылает и слово «стесняться» в подводке опубликованного Interfax.ru материала под названием «Митинг в валенках»: «Организаторы шествия и митинга 4 февраля… призывают участников не стесняться теплой одежды и валенок»¹⁹. В некоторых случаях конфликт развивался не только в эстетической, но и в символической плоскости: способность одеться по погоде маркировалась как признак рационального, мудрого, искреннего поведения — то есть поведения, противоположного поведению «нерациональной», «неумной», «лживой» — и коррумпированной власти: автор одной из инструкций заявляет: «Они одеваются лучше, мы оденемся теплее!»

 

«Норковая революция»: «протестный» костюм и социальный статус

Вопрос о том, кто одевается лучше, — то есть вопрос социоэкономи-ческого статуса участников протестного движения — оказался зимой 2011/12 года одним из ключевых, и костюм стал инструментом для разговора об этом вопросе — разговора как между провластными и антивластными участниками событий, так и между самими представителями оппозиции. С одной стороны, тема социального статуса и материального благосостояния некоторых представителей оппозиции рассматривалась как разобщающая — «эти люди не представляли меня, я в конверсах детей в школу не вожу», с другой стороны — в глазах многих превращала митинги в «революцию среднего класса» и способствовала построению групповой идентичности. Отдельное внимание стоит уделить термину «норковая революция» (его изобретение приписывается Ксении Собчак²⁰): появление на митингах большого числа участников в дорогой верхней одежде было истолковано многими как знак участия в происходящем обеспеченных элит. «Когда люди — я же это вижу — когда люди на Болотную приезжают на „Мерседе-сах“, приезжают там бизнесмены, люди со своим бизнесом, в хорошей одежде. Как я правильно это, кажется, называю, что это такая норковая революция», — сказала Собчак в эфире «Эха Москвы». Впоследствии Грегори Л. Уайт писал в The Wall Street Journal: «Собчак олицетворяла гедонистическое преклонение перед гламуром и шиком в „тучные нулевые“ в России, богатой нефтедолларами. Внезапно г-жа Собчак и ее аполитичное поколение сделались политической силой, они пополняют ряды крупнейших за последние десять лет антиправительственных демонстраций». В этой же публикации упоминались Тина Канделаки и Божена Рынска: «Ее блог, прежде изобиловавший нецензурными тирадами в адрес великосветских соперниц, теперь содержит антикремлевские манифесты, которые обязательно нужно читать»²¹. Участие этих персон оказалось и сильным, и слабым местом митингов с точки зрения оппозиции: с одной стороны, оно, по мнению некоторых, символизировало отказ элит от поддержки Путина, с другой — дало провластным медиа возможность подчеркивать, что представители оппозиции крайне далеки от интересов «простого народа». Так, «Частный корреспондент» опубликовал материал под названием «Гламурная революция», в котором утверждалось, что «в дискуссиях о политике активно участвуют Ксения Собчак и Тина Канделаки. Гламур в России больше чем гламур — теперь это очевидно, что гламурная, или норковая, революция, о которой так много пишут в социальных сетях, никогда не рассматривалась как социальное или политическое явление. Это всего лишь новая мода, но не более того — писали в газетах. Или новый тренд, если угодно»²². Дальше автор продолжает говорить о происходящем в терминах модности и под конец предлагает создать «партию гламура». На сайте «Военное обозрение» был размещен материал «„Норковая революция“ и ее предводительница»: «На площади выползла праздно болтающаяся московская тусовка, нагло противопоставляющая себя народному большинству, которое, в отличие от московских мажоров, исповедует простые человеческие ценности: безопасность в стране, покой в доме, достаток в семье»²³. Оппозиция же, в свою очередь, разыгрывала карту модности для подчеркивания наличия у участников митинга общего круга интересов и общего потребительского языка — пусть зачастую и в ироническом ключе. Так, сатирический проект «Мода на баррикадах», говорящий о митингах намеренно утрированным языком светского издания, в одной из публикаций отвечает своим критикам: «Интересно, а из какой позиции нас критикуют? Ну да, мы ценим красивые вещи. Мы умеем одеваться. Мы знаем, что такое хороший вкус. И да, мы намерены привести все это говно в соответствие с нашими эстетическими представлениями. Не будет барсеток — не будет и Путина». Здесь костюм снова используется как маркер социальной общности: «мы» — это люди, которые не носят барсеток. GQ рекомендовал читателям перед митингом на всякий случай собрать чемодан Rimowa и указывал его цену — «от $900». Однако за пределами медийных манипуляций сюжет с норковыми шубами оказывается более простым и, возможно, не связанным напрямую с демонстративным «статусным» поведением, — большинство респондентов, участвовавших в опросе, намеренно подчеркивали, что надеть дорогую шубу и дорогую или остромодную обувь их заставил климат: «Одевалась потеплее (пресловутая норковая шуба) и 14-ти сантиметровые каблуки, т.к. обуви без каблуков просто нет», «у меня, как у городского жителя-девочки не то что была хоть какая-то высокотехнологичная „теплая“ одежда. Поэтому на самый „холодный“ митинг в начале февраля 2012 года я пришла в дизайнерских (но теплых!) штанах, самом толстом свитере Benetton, какой у меня был, в норковой шубе до пят»; «„революция норковых шуб“ — это, видимо, потому, что самая теплая одежда у городского москвича — она же и самая дорогая». Иными словами, респондентам зачастую оказывалось важно показать, что их выбор одежды для такого важного мероприятия, как политический митинг, обусловлен не тщеславностью. Эти высказывания интересно сравнить с комментарием еще одной респондент-ки: «Пришла на митинг в норковой шубе из-за соображений — не дать себе замерзнуть! И почувствовала себя в мейн-стрЁме! Вокруг все в пуховиках, теплых штанах и вязаных шапках! Это новый тренд митингующих? Не понимаю только одного! Если у меня есть норковая шуба, почему я должна ее стесняться?»; еще один респондент замечает: «Мне тогда все очень нравилось, было такое скопление стильных людей. Однако были и те, кто, напротив, испытывал потребность так или иначе оговорить немодность своей „протестной“ одежды и объяснить, что и здесь климат стал причиной нарушения ими своих стилистических привычек». Один респондент вспоминает: «В баре „Стрелка“, куда мы пришли греться после митинга, было много мужчин в шерстяных свитерах с оленями. Прямо вот старых, советских, видимо, с антресолей. Это было очень мило и как-то ностальгически»; другой, не знакомый с первым, респондент описывает эту ситуацию несколько иначе: «Там были пафосные редактора пафосных изданий и московские рестораторы, все в жутких мохеровых свитерах, порожденных в Турции, и в лыжных штанах, — так они все с такими улыбками разводили друг перед другом руками: мол, посмотри на мой прикид, старик. Они вели себя, как бойцы, демонстрирующие друг другу боевые ранения: вот что мы готовы переносить ради Родины». Еще один респондент сообщил, что «был одет плохо», сопроводив признание подробностями: «Лет двадцать назад при переезде из Свердловска в Израиль троюродный братец оставил мне на память свою вырви-глаз-собачью-наверное-ушанку („Бери, она мне там не понадобится…“ Я взял — неудобно было отказываться. Да и куда б он ее дел?) Именно в этом треухе, сдвинутом набекрень и прикрывшим один глаз, я и запечатлен на пару с Явлинским на проспекте Сахарова (фотография бродит по интернету)». В этом контексте важным оказывается еще одно высказывание: «Прилично одеться на митинг означало сказать им: мы вам не мужичье, мы люди с ценой, люди, знающие себе цену, и вы нас не купите».

Дискуссия об уместности и (или) необходимости тех или иных вестиментарных решений, принимаемых участниками митинга, обострялась двумя дополнительными факторами. Один — фактическая принадлежность протестующих к очень разным социальным стратам (вопреки всем попыткам вычислить или сконструировать некую единую групповую принадлежность протестующих), второй — принадлежность очень значительного числа протестующих к той страте, в которой не принято публично обсуждать доходы — а разговор об одежде на митингах оказывался в силу обстоятельств разговором именно такого рода: в частности, даже искренне даваемые советы одних участников другим купить сапоги Uggs, пуховики Moncler или «нормальное высокотехнологичное термобелье» всегда могли привести или к немедленному прекращению диалога, или к раздраженной дискуссии о том, что могут или не могут позволить себе «массы». Тем важнее оказываются для понимания костюма как средства построения групповой идентичности протестующих те его элементы, которые не имеют прямого отношения к социоэкономическому статусу.

 

«Мирный костюм позитивно настроенного горожанина»: символизм протестного костюма

Одним из самых значимых, и в то же время самых двойственных, вести-ментарных высказываний, на которые обращали внимание участники митингов, было высказывание о «нормальности» протестного костюма: «Мне было важно одеться „как всегда“, в смысле что митинг это такая будничная активность, между прогулками и гостями», «В отличие от некоторых других обстоятельств появления в городе — на митинге не позволил бы себе карнавального и фриковского наряда», «Хотелось показать своим видом, что я обычный гражданин, условно довольно благополучный, которому не все равно, и не гопник, поэтому и одежда была повседневной» — этот постоянный лейтмотив «нормальности» протестной одежды даже для тех, кто в других ситуациях может и хочет выделяться из толпы, оказался очень важным. Сделанное таким образом высказывание оказывалось обращено как к другим участникам митинга, так и к противостоящим силам: «Мы имеем право просто выйти на митинг» (вопреки всем сложностям с согласованиями и прочим противодействием властей). Эти свидетельства оказываются тем интереснее, что идут совершенно вразрез с признаниями строго противоположного содержания: «Креатив был очень важный; важно было показать, что мы не серая масса, что вышли именно творческие люди». Попытка определить групповую идентичность через «креативность», «творческое начало» в костюме повторяется раз за разом: «Люди все были похожи на черте что и это очень вдохновляло. Подруга моя Верочка вообще в одеяле пришла — это было стильно и политически оправданно: спальные районы за честные выборы» (другой респондент сообщал, что видел девушку в одеяле и ему это очень понравилось); «Помню всякие совсем карнавальные костюмы вроде человека-танка или человека, сделавшего шляпу-карусель»; «Я украсилась на один из первых митингов оранжевой кроличьей муфтой, к которой пришпилила листок с презервативом и надписью „мы за безопасный секс с государством“ (Путин тогда гондонами обзывался, помнится)»; «Для какого-то мероприятия я делал себе футболку с перечислением требований (независимый суд, парламентская республика, прекращение политических репрессий — всего не упомнишь, в тот же день „космонавты“ мне ее порвали)».

Ожидаемым образом особое символическое значение в костюме протестующих приобрел цвет — хотя бы потому, что российские протесты 2011–2012 годов хорошо укладывались в уже устоявшийся на тот момент дискурс «цветных революций» и постоянно рассматривались в этом свете: так, редакционная статья о митингах в газете «Завтра» вышла с заголовком «Обращение к антиоранжевым»²⁴, намекающим на «оранжевую революцию» в Украине, а «Русская народная линия» предупреждала читателей, что «к власти рвутся те, кто будет в сто крат хуже. Те, кто не будет держаться никаких рамок приличия ни в чем, в т.ч. и в воровстве, ибо придут под знаменами безудержной свободы, а откровенно говоря — под оранжевым флагом бесстыдства и разнузданности». По мере развития протестного движения цвету в костюме придавалось все большее значение. С одной стороны, цвет использовался для того, чтобы отстроиться от чужих: «Из-за ярко-красной куртки многие надо мной шутили именно в контексте символического значения, но нет, это оказалось совпадением. Из-за той красной куртки мне несколько раз выговаривали знакомые, что не нужно так светиться в толпе, „ты что, специально так вышел, чтобы повинтили первым“ и что-то такое». С другой стороны, цвет использовался для того, чтобы продемонстрировать принадлежность к собственной общности: здесь важнейшим примером оказался белый цвет, ставший символом протестов с декабря 2011 года. Многие участники митингов вспоминают, как после митингов 29 января 2012 года полиция задерживала прохожих из-за любого белого элемента в одежде; среди задержанных оказалось множество случайных людей, не имевших отношения к митингам. О том, как повязывались белые ленты, рассказывают многие респонденты опроса: «помню только разные необычные способы привязывания белых ленточек: в волосы, на кепку и т.п.», «У меня была белая джедайская косичка с белой же лентой на конце», «ребенку в косичку»; «на „белое кольцо“ повязывала белый шарф». Писатель и ученый Ася Казанцева вспоминает, что «использовались оранжевые и белые элементы гардероба для красоты и идентификации. Конкретно в этом случае было так: мы собирались ехать на Садовое кольцо на троллейбусе, но как только дошли до остановки, рядом с нами тут же остановилась машина: „На кольцо? Поехали“». Еще одна респондентка вспоминает о белом цвете в контексте уже упоминавшейся темы социоэкономиче-ского статуса: «Ксения Собчак рекомендовала надеть белый пуховичок. Я очень смеялась». О значимости белых лент как символа протестного движения можно судить по масштабу попыток их дискредитации: так, в программе «Разговор с Владимиром Путиным. Продолжение» Путин сравнил белые ленточки с презервативами²⁵; политик Сергей Кургинян и его соратники демонстративно сожгли белую ленточку²⁶, а приблизительно с начала весны 2012 года в интернете появляется стихотворение-мем: «Белая лента на рукаве // Это история, это традиция // Вспомни, как гордо носила ее // Фашистская полиция!»

Белый был не единственным цветом, используемым участниками протестного движения для обозначения символической общности: свои цвета были у представителей правого крыла, у радикальных феминисток — и так далее; однако, как верно заметил один из участников опроса, «вообще яркое и заметное — это были те, кто хочет перемен». Этот метод вестиментарного конструирования групповой идентичности явно использовался многими участниками митинга: «Яркая шапка — чтобы было проще найтись со знакомыми, и как элемент „мирного костюма позитивно настроенного горожанина“. Кажется, что яркий элемент помогает верить в то, что все закончится хорошо, а это важно»; «Клево, что почти все знакомые ходили в ярких пуховиках, дурацких шапках, радужных шарфах и было приятно разглядывать — кто как пришел»; «На первой Болотной помню желтые Тимберленды! И вообще интеллигентный и/или хипстерский лук: вязаные непальские шапки с ушами, большие очки. Уверена, что видела публичное обсуждение того, что на митинге куча тех самых желтых тимберлендов» — в последнем высказывании четко видно расширение «цветовой» маркировки до социокультурной общности. Относительно более поздних митингов один из респондентов замечает: «Сейчас не нравится, когда на митинг надевают хаки и видно, что человек явно „подготовился“, сразу какое-то ощущение возможной провокации» — иными словами, подозрительным оказывается отказ от цветного «мы» в пользу блеклого «они». Когда цвета в костюме участников митинга оказывалось мало, митинг казался неудачным: «А в целом толпа на новосибирском митинге одиннадцатого года была серо-черная, и это, судя по тогдашним постам, не одну меня расстроило»; «Вроде как там не свои стояли, очень грубо одетые люди» — эти высказывания хорошо демонстрируют, насколько важным оказывался цвет для переживания единства и принадлежности к общему событию.

И наконец, сам факт костюмного разнообразия, костюмного индивидуализма оказывался символически исключительно значимым для многих участников митинга — особенно учитывая ощущение прямого противостояния с одетыми в униформу сотрудниками силовых ведомств: «Остальные, мне кажется, были одеты достаточно разрозненно, как обычный народ на улицах: кто удобно, кто красиво, кто ярко, кто неприметно. Это мне и нравилось, что все разные»; «Вся толпа была одета так, как захотелось, это была индивидуальная одежда». Таким образом, разнообразие как таковое становится здесь объединяющим принципом — что в высшей степени символично для протестного движения, одной из главных проблем которого оказывается исключительное разнообразие участвующих в нем социальных групп.

Часть опроса, цитирующегося в этой статье, проходила в фейсбуке в открытом формате. Один из комментаторов написал мне: «Почитал комментарии — как на митинг сходил: всех встретил».

 

Примечания

1. Агурин С. Уличные беспорядки: как одеваться, выходя на улицу // PPCorn.com. 2015. 30 июня. ppcorn.com/ru/2015/06/30/street-violence-how-to-dress.
2. Пищикова Е. Короткое дыхание // Colta.ru. 2012. 5 февраля. os.colta.ru/ society/projects/204/details/34041.
3. Кронгауз Е. Митинг испорченных ботинок // Большой город. 2012. 7 февраля. bg.ru/society/miting_isporchennyh_botinok-9735.
4. Там же.
5. Впервые употребляется в книге Бориса Кагарлицкого «Восстание среднего класса» (2003).
6. otvet.mail.ru/question/68755920.
7. Норковая революция: почему богатые вышли на улицу // Эхо Москвы. 2012. 18 января. echo.msk.ru/programs/opponent/849239-echo.
8. Горалик Л. Антресоли памяти: воспоминания о костюме 1990-го года // Новое литературное обозрение. 2007. № 81–82.
9. Фляжка, грелка и белье с начесом // Lenta.Ru. 2011. 30 января. Lenta. ru/articles/2012/01/30/nofrost.
10. Wish List: 10 вещей декабря // GQ.Ru. 2011. 9 декабря. www.gq.ru/style/ wish-list-10-veschej-dekabrya.
11. Имеется в виду: Вел. Кн. Александр Михайлович. Книга воспоминаний // Иллюстрированная Россия. 1933. Приложение.
12. Имеется в виду «Александр Есенин-Вольпин. Памятка для тех, кому предстоят допросы».
13. Wish List: 10 вещей декабря // GQ.Ru. 2011. 9 декабря. www.gq.ru/ style/wish-list-10-veschej-dekabrya.
14. Вульфссон Р. Как надо одеваться на зимний митинг, чтобы не замерзнуть и не простыть // 2012. rhunwolf.livejournal.com/437276.html.
15. Вариант листовки для призыва на шествие 4 февраля // 2012. svinka-o. livejournal.com/31409.html.
16. Баташев А. Инструкция, как одеться и утеплиться тем, кто пойдет на шествие // 2012. 3 февраля. m.echo.msk.ru/blogs/detail.php?ID= 855242.
17. old.nasha.lv/rus/blog/blog-sections/news/91212/comments.
18. Катков А. Холодная война: как одеться на митинг // RoyalCheese.Ru. 2012. 3 февраля. www.royalcheese.ru/city/85-holodnaya-vojna-kak-odetsya-na-miting.html.
19. Митинг в валенках // Interfax.ru. 2012. 30 января. www.interfax.ru/ russia/228222.
20. Норковая революция: почему богатые вышли на улицу // Эхо Москвы. 2012. 18 января. echo.msk.ru/programs/opponent/849239-echo.
21. White G.L. Wrapped Up in Russia’s «Mink» Revolution // WSJ.com. 2011. 17 декабря.
22. Сосинский-Семихат Ю. Гламурная революция // Частный корреспондент. 2012. 11 апреля.
23. Помыткин П. «Норковая революция» и ее предводительница // Военное обозрение. 2012. 24 января. topwar.ru/10447-norkovaya-revo lyu-ciya-i-ee-predvoditelnica.html.
24. Кургинян С. Обращение к антиоранжевым // Zavtra.Ru. 2012. 29 января. zavtra.ru/blogs/obraschenie-k-antioranzhevyim.
25. Путин про белые ленточки как символ «цветной революции»: похожи на контрацептивы // Gazeta.Ru. 2011. 15 января.
26. Ганьжин С. На Воробьевых горах сожгли белую ленточку: Нам не нужна «норковая» революция // Nakanune.Ru. 2011. 24 января. www.nakanune.ru/articles/16089.