Джо Тёрни
Уроки Рей Кавакубо
Джо Тёрни (Jo Turney)
Рей Кавакубо/Comme des Garçons: искусство переходного состояния (Rei Kawakubo/Comme des Garçons: Art of the In-between). Музей Метрополитен, Нью-Йорк. 4 мая — 4 сентября 2017
Ретроспектива «Рей Кавакубо/Comme des Garçons» в Метрополитен-музее, столь долго ожидаемая и предвкушаемая, оказалась более чем впечатляющей. Несмотря на отказ от избыточного антуража, обрамлявшего незабываемую экспозицию «McQueen: Savage Beauty» (2011), которая гарантировала Метрополитен-музею лидирующую позицию среди мировых центров, где мода становится объектом кураторских программ, выставка «Art of the In-between» благодаря эволюционному переосмыслению концепции «белого куба» обернулась волнующим зрелищем, в котором ясно воплотилась откровенная смелость концептуальных и конструктивных решений Кавакубо. Кураторский подход сыграл здесь весьма значимую роль, поскольку, несмотря на то что созданные Кавакубо предметы одежды можно рассматривать как «самодостаточные» и хорошо знакомые любому, кто проявляет хотя бы мимолетный интерес к современной моде, организованная согласно эстетическим законам высокого искусства, эта выставка была заключена в единую декорацию, на фоне которой коллекции, отраженные в них темы и составляющие их предметы одежды можно было рассматривать и интерпретировать под разными углами, а явленные в каждом экспонате мастерство и красота смогли обрести собственный голос. В умиротворяющей пустоте обнажалась истина: исходящая от крутых изгибов и складок боль, прячущаяся за многослойностью изможденность, тяжесть эмоционального багажа, бремя общественных представлений о приличиях, тщетность ожиданий и исторических отсылок. Искореженные фигуры мутантов, резвящиеся на них тени и обманчивые очертания силуэтов создавали впечатление, будто утопающие в одежде манекены взывают к нам беззвучным криком. Это не сюрреализм, но своего рода вызов обычному человеческому состоянию, призыв разделить опыт, одновременно поэтичный и травмирующий. Или маршрут путешествия в глубь души и за ее пределы, совершаемого самой жизнью, — действо в 24 картинах, каждая из которых затрагивает острую тему, порождая мириады комментариев, касающихся состояния присутствия и существования в современном мире. Все было выставлено напоказ, ничто не было скрыто — так создавалось пространство, где диалог между модельером и его моделями, так же как диалог между куратором и аудиторией, можно было строить согласно намеченной канве.
Как мне кажется, отнюдь не случайно и отведенное этой экспозиции место — по соседству с принадлежащей Метрополитен-музею коллекцией европейского модернизма начала XX века, в которой собрано все самое великое и лучшее от Матисса до Пикассо; такой выбор демонстрирует стремление отчетливо показать невидимое или скрытое и наглядно отобразить тот опыт бытия, который порождает непрерывный поток усилий и тревожного напряжения. Здесь зритель мог созерцать извечные усилия выразить эмоции, чувства, мысли и нечто скрытое под спудом плоти; борьбу, цель которой — постичь суть бытия и пролить свет на то, что обычно ускользает от глаз, отодвигается на обочину, остается невидимым. Действительно, первая же картина «Absence/Presence» («Отсутствие/Присутствие»), раскрывающая основополагающий принцип японского дизайна «ваби-саби», уже как нельзя лучше передает ощущение социально обусловленной скованности. Очевидно, что одежда организует дискурс между телом и душой или между индивидуальностью человека и общественными устоями, и в этом дискурсе ей самой отведена роль посредника, а ткань, из которой сделаны вещи, служит и границей, и проводящей средой. Каждый ансамбль составлен из предметов пульсирующего красного цвета, который настойчиво предупреждает о таящихся под поверхностью опасностях; так, ансамбль из коллекции 1997 года «Body Meets Dress» («Тело встречается с платьем») буквально распирает во все стороны, тогда как ансамбль «Two Dimensions» («Два измерения») из осенне-зимней коллекции 2012/13 выглядит словно сдувшаяся оболочка, утратившая форму, когда из нее вытекло все живое наполнение. Сама Кавакубо описывает это как вакуум, место "взаимодействия между структурообразующими формами«[1]. Но в продолжении экспозиции этот вакуум превращается в поле битвы...
Центральное место в картине «Design/Not Design» («Дизайн/Не-дизайн») заняло огромное платье из коричневой бумаги, позаимствованное из самой свежей коллекции Кавакубо «The Future of Silhouette» («Будущее силуэта») (осень — зима 2017/18). Это платье отсылает нас к более ранним скульптурным вещам, из которых рвались наружу скрытые под поверхностью «комья» боли, полностью преображая очертания человеческой фигуры (см. «Body Meets Dress», 1997). Здесь они вздымаются над плечами, вырываясь из закрученных барашками рукавов, которые процесс мутации настиг где-то на полпути от локтя к плечу. Правая рука скручивается тугой спиралью, а затем взрывается, приобретая форму влагалища, и этот вагинальный вакуум распространяется дальше, на заднюю часть платья — открытую, зияющую, жуткую; в свою очередь, левая рука неестественно изгибается, чтобы приподнять завесу, скрывающую сцену нового рождения, в которой огромный, бесформенный «чужой» яростно рвется наружу из-под многослойной юбки. Суть послания проста: какой бы прелестной ни была упаковка, это всего лишь одноразовый товар, поверхностный слой, нуждающийся в постоянном обновлении и замене, поскольку его задача — поддерживать существование, идентичность и приемлемое состояние того, что обитает внутри. В целом эту картину составляли вещи из коллекций, в основу которых была положена избыточная многослойность («Adult Punk» («Взрослый панк»), осень — зима 1997/98; «Wonderland» («Страна чудес»), осень — зима 2009/10), требующая постоянного внимания, постоянного стряхивания пылинок, обновляющаяся и обнаруживающая «что-то еще», как только на месте верхнего слоя появляется нечто «новое». Простое и ясное напоминание: никогда не судите о книге по ее обложке; а также жесткая метафора современных представлений о женственности и красоте.
Картины «Fashion/Anti-fashion» («Мода/Антимода»«) и «Model/Multiple» («Модель/Множество») подвергают критике язык моды и ее идеалы. «Маленькое черное платье», перекошенное, усеянное узлами, зияющее дырами, все же держится в безопасных границах своего силуэта, поддерживаемых уютным шерстяным джерси; в то время как размышления о недостижимости модной фигуры абстрагированы до уровня забвения, что иллюстрирует ряд предметов одежды, сконструированных исходя из полного пренебрежения этой идеей. В этом множестве есть сходства и различия, нечто знакомое и нечто чуждое, что-то носибельное и что-то непомерно громоздкое — и все это демонстрирует лишь некоторые из многочисленных проявлений двойственности, присущей моде как таковой. Таким образом, зритель не просто оказывается лицом к лицу с прекрасными объектами, но вынужден погрузиться в раздумья над вопросами, которые упрямо противятся решению; например: мы видим «юбку», но так ли это? Это всего лишь ткань или всего лишь форма? Подходит ли это телу, ласкает ли его прикосновением или вздымается над его поверхностью? И так далее.
Более ироничный подход обнаруживает картина «High/Low» («Высокое/Низкое»), одновременно высмеивающая и сталкивающая представления о хорошем и дурном вкусе. Череда сценок, пародирующих постмодернистские стилистические изыски
Одежда играет значимую и символическую роль в сущностной характеристике и отображении важнейших событий в жизни человека; в частности, ритуальные одеяния и облачения, способствующие более полному погружению в то или иное событие, помогают обозначить границы между жизненными этапами и в то же время создают потенциал для более драматичного «явления в новой ипостаси», к которому ведут те или иные обряды перехода и перерождения. Одежда скрывает и разоблачает — таким образом, мы можем воспринимать ее и как занавес, за которым остался пройденный этап жизни, и как средство защиты, помогающее преодолеть трудности вхождения в следующий этап. Часто подобные облачения или предметы одежды превращаются в семейные реликвии, передаваемые от поколения к поколению, отчего их символический потенциал со временем нарастает. При соприкосновении с такой вещью, обладающей собственным символическим весом, собственной мифологией, человеку передается часть этого потенциала, и вместе с облачением он несет на себе тяжесть его эмоционального шлейфа.
Грузом социальных приличий и общественного давления, с которым неизбежно связаны главные события в жизни человека (рождение, бракосочетание, смерть), Кавакубо наполнила коллекцию тяжелых, тянущих к земле одеяний и свадебных платьев «в стиле мисс Хэвишем», связав воедино три самые важные вехи жизненного пути. Конструкция ее «ритуальных облачений» отсылает к биографии различных объектов: разрозненные останки детских вещей, нагромождения кружев, непарные рукава, случайные воротники, цепочки, фотографии, ленты — здесь собраны характерные детали, обрамляющие важнейшие моменты становления человека и одновременно служащие ориентирами для жизни-в-одежде. Но, по-видимому, от созданных Кавакубо ритуальных одеяний нет избавления, в них нет потенциала для трансформации и преображения, и потому они порождают клаустрофобию, настойчиво тянут вниз и в конце концов поглощают и подменяют собой человека.
В свою очередь, попытка найти взаимопонимание между «Я» и «другими» предоставляет возможность рассмотреть в неожиданном потустороннем свете те аспекты персональной идентичности и социальных норм, которые определяют отношение к гендеру, времени, пространству, месту и традиционным условностям.
Хотя Кавакубо утверждает, что ее не интересуют вопросы культурной или национальной идентичности, похоже, избежать их было невозможно ни в разделе экспозиции, названном «East/West» («Восток/Запад»), ни в коллекциях, созданных с использованием тканей или с их имитацией, несущих на себе груз культурных коннотаций: это шотландка, чёнсам и шелк для изготовления кимоно. И несмотря на то что понять природу сомнений Кавакубо легко: ее связывает категорическое нежелание обзавестись ярлыком, — эти коллекции, вне всякого сомнения, отличаются особой эмоциональной остротой и достойны обсуждения.
В коллекции «Lost Empire» («Затерянная империя», весна — лето 2006) тщательно подогнанные по фигуре красные жакеты, напоминающие мундиры, в которые одевались британские колониальные войска, сбиваются к шее под натиском клетчатых полотнищ, которые яростно закручиваются вокруг тела, словно торнадо, питающийся энергией хаоса, порождаемого ложной манерой репрезентации и кризисом идентичности. Килты и шаровары, сшитые как будто вручную, в дикой спешке, из плохо подобранных кусков шотландки, предъявлены как свидетельство некоего особого, хотя и тщательно скрываемого прежде происхождения. Это можно увидеть и в коллекции «Not Making Clothes» («Не делая одежду», весна — лето 2014), в которую волной инфантильного драйва и глобальной популярности японской культуры «кавай» занесло розовое платье в цветах с пришитым или пристегнутым к нему «миленьким» плюшевым медвежонком — как воплощение переосмысленной на свой лад и, следовательно, лишенной подлинности «ориентальной» культурной идентичности. За этими коллекциями стоит намерение заявить о недостижимости подлинной идентичности, особенно когда мода присваивает, зачастую неумело и неуместно, не ею созданные предметы одежды, материалы, формы и элементы стиля.
Культурные заимствования остаются центральной темой и для заключительных разделов экспозиции. Картину «Life and Loss» («Жизнь и утрата») составляют вещи, местами напоминающие тряпичные узлы или тюки, совсем как те, что носят на головах женщины в Восточной Африке или тащат беженцы, у которых не было времени, чтобы толком собрать и упаковать свое добро. В трактовке Кавакубо («Ceremony of Separation» («Церемония разделения»), осень — зима 2015/16) такие узлы призваны олицетворять все, что обременяет человека: его надежды, мечты, проблемы, переживания. И по мере того как сюжет коллекции развивается, узлов становится все больше и больше — до тех пор пока жизненная ноша не становится непосильной для того, кому она досталась. Тем не менее каждому предмету здесь присуща красота страдания, и их пристало носить как почетные знаки отличия — гордо, невозмутимо и воздавая должное тяготам жизни. Эта мысль явно прочитывается и в картине «War and Peace» («Война и мир»), где каждая фигура словно переполняется кровью изнутри и готовится к грядущему кровопролитию.
В целом эта выставка намного превзошла обычные представления о ретроспективе; скорее, это было погружение в материал с целью исследовать значения, дискурсы, пределы возможностей и мутации современной моды. Расстановка предметов из культовых коллекций по тематическому принципу, невзирая на хронологию, позволила передать широту и глубину творчества Кавакубо. Вместо того чтобы пойти проторенным модернистским путем, самым востребованным, когда дело касается экспозиций такого рода, организаторы отказались от линейности и однонаправленности (что и подразумевает термин «ретроспектива») и отправили зрителей в путешествие во имя самопознания. Да, в пути их сопровождали великолепные предметы одежды. Да, эти предметы были ключом к ответам, легко узнаваемым для того, кто держит в руках чек-лист, где нужно отметить правильные ответы. Да, тому, кто прежде слыхом не слыхал о Кавакубо и Comme des Garçons, пришлось освоить массу нового материала. Но что важнее всего, это путешествие было травмирующим и вместе с тем прекрасным, заставляющим мыслить и дарующим мудрость. Это был урок, посвященный значению понятия «мода»: мода как отдельная дисциплина, как поле для критики, как искусство, как комментарий к повседневной жизни. И он доказал, что ценность моды выходит далеко за пределы ее высокой цены, а в наше время строгой экономии это воистину хорошая новость.
Перевод с английского Екатерины Демидовой