Новые оттенки XVIII века

Бордэриу К. Платье императрицы. Екатерина II и европейский костюм в Российской империи. М.: Новое литературное обозрение, 2016. 344 с.: ил. (Серия «Библиотека журнала „Теория моды“»)

XVIII век двулик и заставляет исследователя искать противоположности для всех вещей, соединять несоединимое. Ксения Бордэриу справедливо рассматривает моду той эпохи в двух ипостасях: как прихотливую ветреницу, пути которой неисповедимы, и как объект серьезного осмысления. Но разве не так же обстоит дело и с современными способами постижения моды? Теория и история моды считаются одновременно дисциплинами, занимающимися предметами незначительными и несущественными, и в то же время схватывающими самое сложное и неуловимое — движение во времени «малых» дел и забот человека и общества.

Исследования М.Н. Мерцаловой, Р.М. Кирсановой, О.Б. Вайнштейн, казалось, достаточно сказали об этом, однако Ксения Бордэриу находит дополнительные ракурсы и аспекты, благодаря которым костюм XVIII века начинает играть новыми оттенками. Они открываются посредством междисциплинарного подхода, соединяющего искусствоведение, историю культуры и филологию. Автор использует документальные, публицистические и художественные тексты для интерпретации визуального образа. В этом она следует за практикой эпохи Просвещения, соединявшей слово и картинку с дидактическими, а иногда и практическими целями (при утрате изображения текст помогал восстановить его). Но междисциплинарность действенна, когда все привлеченные методы равноправны и равнозначны. И если литературные образы позволяют объяснить специфику общественного отношения к новомодному платью или прическе, то почему бы не подумать о потенциале визуального образа как средства интерпретации литературного текста?

К этому вопросу-пожеланию мы вернемся позднее, а пока перейдем к структуре книги. Глава 1 представляет собой исследование географии моды. К. Бордэриу в соответствии с названием книги показывает, что в России второй половины XVIII века центром новых веяний в нарядах и внешнем виде является императорский двор. Там моды задаются и создаются, причем не стихийно, а в соответствии с внешне- и внутриполитическими замыслами Екатерины II. Это утверждение основывается на скрупулезном анализе камер-фурьерского журнала за 1763–1789 годы. Из двора и столицы они транслируются в российскую провинцию и за рубеж. Новые платья могли быть (и зачастую были) знаками военных побед, дипломатических достижений, культурных преобразований и, соответственно, знаками российского величия и превосходства на европейской арене. Эти сигналы, как показывает автор, чутко улавливались в Европе и ее модной столице — Париже. Потому, например, совпадают по времени появление «польских платьев» и первый раздел Речи Посполитой, подписание русско-французского торгового соглашения и увлечение фасоном а-ля царица (robe à la czarine). Разработанный самой императрицей детский костюм для внука Александра преподносится французской королевской чете графом и графиней Северными во время пребывания в Париже в 1782 году. Он также распространяется бароном Гриммом, «заимствуется» парижским портным Фаго, творчески перерабатывается и перекочевывает в ином виде на страницы французского модного журнала Magasin des modes nouvelles.

Придворное платье в России не было, конечно, исключительно собственным изобретением Екатерины II. Оно также было вдохновлено парижскими, лондонскими и берлинскими новинками. Отдельный раздел главы 1 посвящен анализу покупок русских путешественниц и путешественников в знаменитом парижском ателье Розы Бертен, поставщицы версальского двора. Сохранившиеся дела ее должников указывают на значительный удельный вес русской клиентуры в общей структуре заказов, но зачастую не позволяют идентифицировать имена покупателей. Для их определения К. Бордэриу использовала весьма не тривиальный и чрезвычайно информативный источник — полицейские рапорты о слежке за иностранцами во французской столице за 1774–1791 годы, хранящиеся теперь в архиве МИД Франции. Донесения инспекторов полиции помогли установить имена более двадцати крупных российских заказчиц Розы Бертен — бесспорное достижение исследования. Но на наш взгляд, бумаги парижской полиции могли бы быть использованы в книге несколько активнее и, главное, разнообразнее. Рапорты «департамента иностранцев», в особенности 1770-х годов, а также донесения полиции нравов за 1750–1760-е годы[1], отражают связи русских путешественников с парижскими куртизанками, которые выступают «наставницами» как в сфере светского поведения, так и в модах. Небезынтересно было бы показать, каким образом происходило такое «модное обучение» и что именно служило его предметом.

Глава 2 посвящена «модным» медиа эпохи Просвещения, их влиянию на новые тенденции в области костюма, внешнего вида, поведения и их восприятие. Журналы той эпохи формируют не только представления о моде и красоте, но и саму публику, по преимуществу женскую. Так было в Англии, Франции, Германии, так было и в России. К. Бордэриу определяет «Модное ежемесячное издание, или Библиотеку для дамского туалета» (1779) как первый российский модный журнал. Он не пародировал, как утверждали первые его исследователи, а точно воспроизводил, как доказывает К. Бордэриу, образцы новейших женских нарядов, перепечатывая их из французского альманаха La Galerie des modes за 1778 год и вдохновляясь рассуждениями о моде аббата Прево и Монтескье. Значительная часть его подписчиков принадлежали не только к высшей придворной знати, но еще и к масонским кругам. Это объясняет и характер чтения, и издательские цели. Те же функции знакомства с миром моды, воспитания вкуса и сближения культур К. Бордэриу обнаруживает и в публикациях «Лекарства от скуки и забот», «Магазина английских, французских и немецких новых мод», «Модного журнала», «Московских ведомостей» за 1787 год, ориентировавшихся на новейшие европейские издания. При этом особо подчеркивается скорость, с которой приходили новинки в российские журналы и газеты, — от одного месяца до полугода. Таким образом, достигалось главное качество «модной» информации — ее актуальность.

Итак, знакомство с последними модами при дворе и в столице происходило в первую очередь, говоря современным языком, посредством журнального гипертекста, соединяющего гравюру с ее описанием. А что же в провинции? Сюда мода и модные издания несколько запаздывали, потому роль главного информатора выполняла сатирическая, полемическая и низовая литература, лубок. Данный раздел книги богато снабжен иллюстрациями, показывающими взаимодействие изображения и текста. К. Бордэриу показывает, что парадоксальным образом эти жанры одновременно высмеивали французские моды и давали о них серьезное представление. Даже переделка одной обсценной оды, приписываемой И.С. Баркову, сопровождающая лубок «Ода о прекрасном уборе», может быть прочитана в двух смыслах: в буквальном ключе как восхваляющий комментарий и в нравоучительно-сатирическом как намек через отсылку к эротической оде на то, что пути моды ведут в мир разврата.

Двойственность восприятия французской модной культуры, как и амбивалентность моды вообще, — лейтмотив книги К. Бордэриу. Он скрепляет обширный и разнообразный материал и разъясняет многие его темные места, делая исследование целостным и непротиворечивым. Но кажется, что отступление от главной мысли в одном аспекте — литературном — могло бы обогатить книгу. Тут мы возвращаемся к риторическому вопросу, заданному в начале рецензии, и обращаем внимание на то, что в поле зрения автора не попал низовой роман и представленное в нем «народное» суждение о моде. Этот жанр (мы прежде всего думаем о «Повести о приключении аглинского милорда Георга...» Матвея Комарова с его многочисленными экфрасисами, но можно найти и другие примеры) вполне серьезно рассматривал национальные типы красоты и поведения и превращал костюм персонажа в средство его социальной, нравственной и даже онтологической характеристики. Движение исследовательской мысли от описательного текста к воображаемой картинке могло бы дополнить и развить мысль о взаимосвязи слова и образа, еще четче и яснее обозначить переход от смехового отношения к моде к ее «присвоению».

Еще одним важным источником знаний о моде в России XVIII века, рассмотренным К. Бордэриу, являются так называемые сборники рецептов, или косметические сборники. Советчики в бытовых делах, они также помогали в вопросах ухода за собой. Они прокладывали дорогу от повседневного и обыденного к изящному, пытаясь продлить его век. Сборники рецептов, возникнув в Европе раннего Нового времени в связи с алхимическими опытами, приходят в Россию в тот момент, когда «секрет» получает научное объяснение и становится профессиональным медицинскими советом. Так, «Щеголеватая аптека», «Дамский врач», «Наставник красоты» обучают практикам ухода за телом, гигиене, диетам, пишут о пользе физических упражнений, устанавливая еще не вполне очевидную в то время связь между красотой и здоровьем. Как и все рассмотренные ранее тексты, эти трактаты являются переводами или компиляциями из иноязычных изданий. В основном это немецкие и французские сочинения, которые предлагают два разных подхода к красоте — естественно-природный и «косметический». Этот последний, ассоциирующийся с аристократической культурой роскоши, избытка, кажимости, во многих сборниках высмеивается и противопоставляется простому и экономному способу ухода за собой, требующему лишь натуральных и легкодоступных средств. Важная для Екатерины II идея упорядочения моды и регламентации мира прекрасного находит в таких сборниках рецептов и соответственно у их читателей своеобразный отклик.

Глава 3 посвящена первым попыткам осмысления в Европе и России понятия «мода» и иным связанным с ней социальным и культурным феноменам. Диалог культур создает единое пространство, в котором обсуждаются и осуждаются кокетки и щеголи (петиметры), роскошный и разгульный образ жизни, восхваляются простая красота и добродетельность. Это пространство зачастую носит характер утопии. Такова природа моды, постоянно устремленной в будущее, и таково требование самой рациональной эпохи Просвещения. Примеры «модных» проектов, представленных в книге, разнообразны: от антиутопического «Предсказания на 1872 год», сулящего наступление хаоса после установления царства роскоши, до выдуманной во Франции конца 1770-х годов Академии моды, вписывающей моду в широкий контекст социальных, политических и интеллектуальных преобразований.

Вовлеченность России в общеевропейский обмен новыми фасонами и тенденциями, которую обнаруживает Ксения Бордэриу, — значимое открытие. Но гораздо более важным является определение, которое дает характеру обмена исследовательница. Вопреки живучему мифу о «франкоцентричности» Европы XVIII века, она показывает, что в восприятии чужой культуры, выступавшей в роли наставницы, Екатерина II, ее окружение, ее единомышленники руководствовались собственными предпочтениями и национальными интересами. Принимая необходимое и привлекательное, высмеивая чрезмерное, они создавали новые образцы моды, которые оказывались актуальными и в Петербурге, и в Париже. В представлении Ксении Бордэриу взаимоотношения российской, французской, немецкой и английской культурных моделей эпохи Просвещения становятся диалогом равноправных, равнозначных и равноудаленных сторон.