«Кроссовочный кризис». Трансгрессивная репутация спортивной обуви в повседневном гардеробе

Сегодня в Москве, зайдя в магазин любого спортивного бренда, легко услышать вопрос консультанта: вам кроссовки для спорта или для жизни? В зависимости от ответа, вас направляют к разным стойкам. Сама мысль, что человеку может понадобиться спортивная обувь «для жизни», как будто уже не кажется удивительной. Кроссовкам посвящают свои материалы ресурсы о моде, их упоминают в сборниках советов по стилю не только для мужчин, но и для женщин (см., например: Batliwalla 2016). Однако чуть более пристальный анализ этих материалов заставляет задуматься. Почему мы до сих пор сохраняем верность устойчивому культурному представлению, что обувь «для города» должна быть какой-то особенной и не любые кроссовки могут быть признаны подходящими? Вопреки всем дифирамбам в адрес кроссовок со стороны модной прессы, вопрос, насколько уместна спортивная обувь вне спортивной площадки, по-прежнему поднимается — как минимум в повседневном дискурсе о костюмных нормах. В этой статье я постараюсь разобрать, из чего складывается антимодная и антистатусная репутация спортивной обуви и на какие архетипические клише опираются эти представления.

Проникновение специализированной спортивной обуви в повседневные костюмные практики началось задолго до современного «бума на athleisure», с которым моду на кроссовки часто, но, как представляется, не вполне справедливо связывают. Однако в разные исторические периоды существовали разные представления о ее контекстуальной уместности. Набор социальных ситуаций, в которых кроссовки воспринимаются как подходящий или как минимум привычный элемент, с течением времени постоянно расширялся, как менялось, пусть медленно и не повсеместно, и отношение к ним. В то же время смелые обобщения модной прессы, уверяющей, что «кроссовки теперь можно носить в любых ситуациях», применительно к реальным повседневным практикам и сегодня представляется значительным преувеличением.

В этой статье я рассматриваю представления о том, что кроссовки в повседневном гардеробе — это «некрасиво» или «неуместно» как культурный конструкт, и пытаюсь разобраться, как он формируется. С этой точки зрения интерес представляет консервативная сторона дискурса о кроссовках — почему и в каких ситуациях спортивной обуви говорят не «да», а «нет». Одна из причин, как представляется, такова: в течение долгого времени кроссовки считались элементом «антимоды» и не воспринимались как статусная обувь.

Кроссовки и мода

В январе 1980 года New York Times опубликовала подборку фотографий Билла Каннингема, запечатлевших новое явление на улицах города: женщин в длинных меховых шубах и кроссовках. Текст к фотоподборке не без иронии спрашивает: «Интересуетесь, какая обувь подошла бы к тем роскошным соболям, ради покупки которых вы продали лодку и машину и заложили дом? Как насчет кроссовок?» Далее отмечается, что «конечно, кроссовки могут быть не к месту на более формальных вечерних мероприятиях. Однако для определенных занятий днем — таких, как поход за мороженым или в книжный магазин — трудно найти что-то практичнее. Кроме того, «кроссы — это шикарно»[1] (Footwear 1980).

Другая статья того же 1980 года (что важно, размещенная в разделе «Мода») фиксирует похожие тренды уже на летних улицах Нью-Йорка: некоторые женщины носят кроссовки с шелковыми платьями и габардиновыми костюмами, а бизнесмены-мужчины сочетали костюмы в тонкую полоску с кроссовками Adidas. Комментарий автора отражает неоднозначную реакцию на подобные эксперименты: «Когда в 1976 году Карл Лагерфельд показал кроссовки в своей кутюрной коллекции, все смеялись. Образ был воспринят как что-то вроде пародии: кто мог представить, что женщина станет носить спортивную обувь с приличным платьем или костюмом? Это казалось просто забавным, но породило нечто большее, чем хихиканье. То, что казалось абсурдным четыре года назад, сегодня претендует на то, чтобы быть авангардом» (Stanfill 1980).

Многие публикации в нью-йоркской прессе объясняли возникновение новой моды на кроссовки в городе апрельской транспортной забастовкой 1980 года, заставившей многих ходить на работу пешком. Однако правильнее будет считать забастовку лишь одной из причин. Вероятно, для кого-то она действительно стала последним аргументом, однако правильнее говорить о наличии комплекса «триггеров», включавших беговой бум 1970-х и начавшийся еще в 1960-х общий поворот к «ненарядности» (casual), заставивший пересмотреть многие положения формального дресс-кода[2]. Неслучайно практика носить кроссовки с шубами была зафиксирована еще до забастовки.

Формально можно сказать, что спортивная обувь на законных основаниях попадает в категорию «модной» в середине 1980-х, когда изменение ее статуса фиксирует модная пресса, а бренды вроде Gucci, ассоциирующиеся с одеждой высокого класса, начинают предлагать «дизайнерские» кроссовки. Осенью 1988 года New York Times цитирует Донну Каран: «Все носят кроссовки. Для прогулок. Для спорта. Для комфорта. Что еще остается сказать о кроссовках? Только то, что они вошли в моду» (Morris 1988).

Казалось бы, появление на сцене модных брендов должно было снять все вопросы, однако этого не произошло. Присвоение модой — один из способов легитимации вещей в поле нормативных костюмных кодов, однако этот процесс всегда требует времени на адаптацию и «устаканивание». Есть много свидетельств, что в 1980-х поля функциональной спортивной одежды и моды воспринимались как непересекающиеся: при описании продукции спортивных брендов пресса все еще использовала уточняющее слово jock, означающее товары, ориентированные на серьезных спортсменов. На протяжении всего десятилетия на страницах той же New York Times продолжался спор о статусе спортивной обуви. Градус непонимания колебался от более высокого в письмах читателей или колонках на социальные темы до более осторожного тона в материалах, посвященных моде. Не было единого мнения, чем все-таки являются кроссовки: модным предметом гардероба, как предлагал новый взгляд, или сугубо утилитарной вещью, как считалось раньше? В 1986 году в одной из статей кроссовки называли «невзрачными, но утилитарными — как Фольксваген «Жук» для ног[3]. В другой заметке описывается обувь, которая сочетается с вошедшими в моду мешковатыми удлиненными шортами: «топ-сайдеры для поклонников классики, сандалии для элиты, а кроссовки и спортивные носки — для обычный парней» (Street fashion 1986)[4].

Почему мы ставим вопрос о том, в каких отношениях находятся между собой «мода» и «кроссовки» — вместе со всем, что они олицетворяют?

Ирэн Андреева в своих воспоминаниях отмечает, что «когда-то бывшее непреложным правило» о необходимости иметь специальные вечерние туфли «разрушено кроссовками» (Андреева 2009: 147). Впрочем, очевидно, что в подобных случаях слово «кроссовки» — не только конкретный тип обуви, но и символ, эффектный риторический прием. Они традиционно воспринимаются как один из символов современности и бунта против консервативной иерархичной системы наряду с джинсами. Но что дает людям основание делать вывод, что «кроссовки» победили ту моду, о которой так тоскуют в эпоху быстрой моды и масс-маркета? Или даже «убили» моду, которая в этом дискурсе уподобляется Римской империи, погибшей от рук менее развитых варварских племен?[5]

Элизабет Уилсон заключает, что мода — это «такая одежда, в которой главное — быстрая, непрерывная смена стилей» (Уилсон 2012: 20). При этом существуют также пространства «антимоды» или «другой» моды — вестиментарные практики, не подверженные столь же быстрым переменам либо формирующиеся как оппозиционные по отношению к системе потребления, диктующей необходимость постоянных перемен. Элементы этих практик могут быть заимствованы у той моды, которую имеет в виду Уилсон под системой непрерывной смены стилей, но в чистом виде они всегда будут восприниматься как нечто постороннее ей.

Чтобы разобраться, почему спортивная обувь воспринимается как элемент «антимоды» или «другой моды», обратимся к тому, в каких отношениях находятся между собою спорт и мода вообще. Взаимное влияние этих двух форм культуры вроде бы является общепризнанным фактом. Многие исследователи сходятся во мнении, что история одежды в XX веке — это, говоря словами Элизабет Уилсон, «миграция спортивной одежды в город» (там же). А Кристин Бар называет двумя главными вестиментарными инновациями столетия джинсы и спортивный костюм (Бар 2013: 269)[6]. С другой стороны, мода и спорт до сих пор в определенном контексте воспринимаются как антагонисты. Лигайя Салазар во вступлении к каталогу выставки «Fashion v Sport»[7] указывает на распространенное представление о моде и спортивной одежде «как диаметрально противоположных концах культурного производства» и упоминает «дихотомию между присущей спорту вневременностью и постоянно меняющейся природой моды» (Salazar 2008).

В западной культуре мода возникла в системе, где искусство делилось на высокое и прикладное, которое котировалось не столь высоко. Как минимум со времен Чарльза Уорта от-кутюр, как наиболее престижный сегмент модного производства, стремится ассоциировать себя со сферой высокого искусства, как живопись или архитектура. В данном случае перед нами не стоит задачи в очередной раз поднять вопрос о правомерности подобных притязаний моды — лишь указать на важное в контексте нашего разговора самоопределение.

Таким образом, мода как культурный институт склонна понимать себя как более престижную сферу дизайна в сравнении с другими индустриями, связанными с производством костюма. В то время как суть производства спортивной обуви, как и обуви вообще, подразумевает ее определение скорее как высококвалифицированного ремесла. По мнению дизайнера и художника Марка Эко, сегодня это можно также проследить на примере сопоставления моды (как высокого искусства) и индустриального дизайна (как преемника ремесла). «До определенного момента — до того, как индустрия начала двигать границы того, куда дизайн может вознести спортивные товары, — кроссовки относились к сфере промышленного дизайна, а не моды. Если и когда Тинкер Хетфилд создавал высокие баскетбольные кроссовки, сторожа-привратники моды[8] считали это всего лишь работой промышленного дизайнера. Зато когда Louis Vuitton и Марк Джейкобс делают по сути то же самое (и даже копируют), они называют это модой?» (цит. по: Semmelhack et al. 2015: 57). Это можно считать типичным примером дискуссии о гегемонии в культурной сфере — в данном случае о праве определять, что есть «модный» продукт.

Стоит также вспомнить, что в системе, где культура разделяется на «высокую» и «низкую», искусство традиционно причисляется к первой группе, в то время как спорт традиционно помещается в разряд низовой культуры[9]. С этой точки зрения мода и спорт действительно могут восприниматься как находящиеся на «противоположных концах культурного производства». При этом мода в силу двусмысленности собственного положения в системе искусств оказывается, вероятно, особенно чувствительна к подобным сопоставлениям.

Как отмечают Адам Гечи и Вики Караминас, спорт как концепт, существующий внутри индустрии моды, всегда в большей степени имел отношение к абстрактной идее, чем к практической утилитарности (Geczy & Karaminas 2015). А связанные с ним рекламные нарративы часто отсылают к универсальным темам модного дискурса: богатству, здоровью, удовольствию и успеху. Здесь также уместно вспомнить тезис Энн Холландер о том, что мода заимствуя что-то, отвергает его первоначальные значения, поскольку в таких заимствованиях ее интересует лишь эстетический потенциал формы как пространство для экспериментов и возможность добиться новых визуальных эффектов (Холландер 2015).

На уровне семантики костюма еще одной проблемой в контексте присвоения спортивной обуви повседневной/неспортивной модой стала репутация кроссовок как символа удобства[10]. Под влиянием культурных стереотипов вопрос физического комфорта во многих случаях противопоставляется «модному» или «нормативному». За обувью в культуре помимо практической функции традиционно принято закреплять символическую роль, и между ними часто происходит конфликт. Исследователи костюма находят подтверждение этому в разных культурах, где статусная обувь часто была непрактична и не слишком удобна (Persson et al. 2015: 12–13). Культурные стереотипы, унаследованные прежде всего из аристократической и буржуазной культуры, также предписывают смотреть на костюм как на инструмент самодисциплины. Ведь тело цивилизованное долго воспринималось как тело дисциплинированное. Одним из средств достижения этой цели был костюм, задающий техники тела, санкционирующий одни жесты и ограничивающий другие. В свою очередь, комфортная одежда и обувь воспринимаются как нечто, что может привести к отсутствию дисциплины тела и дисциплины вообще. По этой причине они вызывают беспокойство и даже культурно и социально стигматизируются. Одна из читательниц блога Man Repeller признавалась, что так и не смогла, несмотря на все аргументы модных медиа, найти место для спортивной обуви в своем гардеробе: «Я отказалась от кроссовок довольно давно… Я просто чувствовала себя слишком старой и неопрятной, когда носила их… То, что придает высокой худой девушке естественный вид, словно она не прикладывала никаких усилий, делало меня, выражаясь словами моего бойфренда 20-летней давности, „похожей на бездомную“» (Syrett 2016).

Хотя модные медиа нередко провозглашают кроссовки символом победившего удобства, в действительности покупатель чаще всего вынужден искать компромисс, балансируя между двумя системами ценностей. Риторика превентивной медицины и заботы о себе в определенной степени расшатала привычные нормы, однако не перевернула ситуацию полностью. Как отмечает Роуван Бэйн, «даже в нынешние озабоченные здоровьем времена, влияние моды и желания выглядеть хорошо слишком часто перевешивают заинтересованность в благополучии и хорошем самочувствии нашего тела» (цит. по: Persson et al. 2015: 68).

Когда человек делает очевидный выбор в пользу удобства, с точки зрения системы ценностей «моды и стиля» это может восприниматься как сарториальное пораженчество. Иллюстрацией этому может служить история Виктории Бэкхем. Когда зимой 2017 года ее впервые заметили на публике в спортивной обуви, это стало громким информационным поводом. Очевидно, такой выбор восприняли как идущий вразрез с философией, которую Бэкхем транслировала раньше. Издание People посчитало, что с 2007 года даже в аэропорту Викторию не удавалось сфотографировать в чем-то кроме обуви на каблуках, и заключило, что «если бы кто-то мог прожить жизнь в соответствии с мантрой „мода прежде функции“, это была бы Бэкхем» (Kratofil 2016). Хотя и не лишенная иронии, такая подача материала создавала у читателей ощущение чего-то экстраординарного, конца эпохи: последний бастион традиционный моды сдался на милость кроссовкам.

Значимой также оказывается риторика банальности, в которой кроссовки выступают как синоним антимоды и антистатуса. Среди героев, представляющих собой стереотипное воплощение сарториальной непритязательности, встречаются, например, «мама в кроссовках» (mom in tennis shoes) и «папа из пригорода» (suburban dad), он же «разведенный папаша» (divorced dad), на ногах которых подразумевается спортивная обувь. Согласно распространенным представлениям, эти категории людей не следуют модным трендам. Их социальный статус нельзя назвать низким, однако он и не настолько высок, чтобы простить это пренебрежение и воспринимать его как «антимодное» модное заявление. Этим «мама в кроссовках» отличается от, например, «гендиректоров в худи», о которых пойдет речь ниже.

Когда политик Патти Мюррей получила назначение на высокую позицию в сенате США, издание Athlantic озаглавило посвященную этому статью «Из „мамаши в кроссовках“ в одного из самых влиятельных демократов»[11] (Wilson 2011). Определение mom in tennis shoes принадлежит самой Мюррей: в начале политической карьеры она позиционировала себя как «человек из народа», способный стать голосом простых людей с рядовыми заботами, и благодаря этому в 1992 году стала первой женщиной-сенатором от штата Вашингтон[12]. Игра слов, которую можно увидеть во многих материалах о Мюррей, напоминает, что с точки зрения статуса (одного из важнейших качеств, трансляцию которого приписывают костюму) образ mom in tennis shoes традиционно ассоциируется с не самой высокой ступенью социальной — и сарториальной — лестницы.

Почему образы мамы в кроссовках, папы из пригорода или пенсионера на отдыхе в модном дискурсе воспринимаются как маргинальные и стигматизируются? Автор пособия для журналистов и писателей Дональд Мюррей использует понятие «клише восприятия»: узкие рамки, через которые воспринимается окружающий мир (Murray 2000). По мнению автора, к «клише» люди прибегают в ситуации, когда у них мало времени на принятие решения (например, когда дедлайн). Одно из таких устоявшихся архетипических клише: пригороды всегда унылы (как жертвы всегда невинны, бюрократы ленивы и т.д.). Мюррей говорит в первую очередь о журналистской работе, но очевидно, что такие «клише» через используемые СМИ нарративы проникают и в практику их аудитории. Поэтому пригороды, среда обитания «мам в кроссовках», часто воспринимаются как пространства «антимоды», а кроссовки как атрибут стиля пригородов — как ее воплощение.

Что может наделить функциональную одежду или аксессуар статусом «модной вещи» и уравнять негативные культурные коннотации? На примере «дизайнерских» кроссовок можно сделать вывод, что такого эффекта позволяет добиться некая символическая «добавочная стоимость». «Кроссовки от-кутюр» помогли решить важную задачу — дать заинтересованному потребителю неспортивную спортивную обувь. Связь с миром «высокой моды» добавляла ей символический капитал, которого до определенного момента не было у спортивных брендов. Получая такую «символическую надбавку», продукт перестает восприниматься частью аудитории как культурно или социально трансгрессивный.

Со временем стратегию «добавочного символического капитала» стали использовать спортивные бренды. Сотрудничество с дизайнерами из мира «большой моды» помогает сократить символический разрыв между пространствами моды и спорта. Неслучайно в качестве «партнеров» они часто выбирают дизайнеров, имеющих репутацию «интеллектуальных» и «авангардных». В качестве примеров можно вспомнить коллаборацию Puma и Hussein Chalayan или Converse c Maison Margiela или Comme des Garçons. Знаток кроссовочной культуры Гэри Аспден назвал такие «коллаборации с третьей стороной» «взаимовыгодным обменом ценностями и активами» (Aspden 2016), где главным активом спортивных брендов в этой системе взаимоотношений считаются производственные ресурсы и система распространения. Говоря о сотрудничестве с Риккардо Тиши, представитель Nike Джарретт Рейнольдс отметил, что «в этом и состоит красота коллаборации — мы можем помочь привести Риккардо в мир спорта, который является нашим экспертным полем. С другой стороны, его видение продвигает наш дизайн туда, куда мы бы не смогли добраться самостоятельно» (Nike 2016).

Этот процесс можно сравнить с механизмом артификации[13]. По аналогии с превращением не-искусства в искусство здесь происходит превращение того, что еще недавно считалось не-модой в моду, в результате чего повышается сарториальная заметность спортивной обуви, ее символическая ценность и материальная стоимость (кроссовки из подобных коллабораций традиционно стоят дороже).

Однако даже появление fashion sneakers не мешает воспринимать поля спорта и моды как два противоположных конца культурного производства. Да и было ли одобрение кроссовок со стороны моды таким безоговорочным, как это иногда представляют? Вроде бы приняв кроссовки, мода пытается включить их в собственную систему координат. Спортивной обуви не только присваивают новые значения, для нее формулируются правила правильного и неправильного использования, напоминающие по форме старый жанр модных инструкций. Так, дискурс модных медиа вместе с идеей одобрения спортивной обуви воспроизводит идею о том, что к кроссовкам в повседневном гардеробе все же нужно относиться с осторожностью. В числе самых популярных рекомендаций: выбирать кроссовки для повседневного и тем более делового гардероба из строго определенных категорий, избегать моделей, предназначенных для серьезных занятий спортом (high-performance), ухаживать за кроссовками так же тщательно, как за обычной обувью, не носить одни и те же модели во время тренировок и в повседневной жизни. Одновременно через идею «модного faux pas» потребителю напоминают весь тот список «зол», который может ассоциироваться с кроссовками: банальность, излишняя спортивность, принадлежность к «низкой культуры», антистатус.

Редактор издания Mr Porter Дэн Руквуд представляет свой вариант такого списка как «несколько полезных указаний, чтобы вы точно не допустили ошибку и не выглядели как менеджер среднего звена по дороге на работу во время массовой транспортной забастовки» (Semmelhack et al. 2015: 39). Здесь в роли «модной страшилки» фигурирует еще один типичный образец банальности — человек, который вынужден долго ехать на работу и ставит комфорт превыше стиля.

В материале «Как носить кроссовки на работу (И избежать неприятных последствий» издание Complex[14] апеллирует к негативным ассоциациям, которые спортивная обувь способна вызвать у других. Например, отмечает, что ощущение неряшливости костюма (символом которой часто выступают неправильные кроссовки в сочетании с плохо сидящими брюками) в деловой обстановке может спровоцировать негативные выводы о деловых качествах его обладателя. Поэтому читателям рекомендует «для работы» выбирать кроссовки нейтральных цветов (белого, черного, темно-синего, серого или коричневого) или полностью черные модели без контрастной подошвы: «…чем меньше они привлекают внимания, тем лучше. Ведь цель — носить кроссовки и избежать неприятных последствий, а не сообщить миру, что правила нарушаются» (Welty 2015).

Журналист и блогер Ханна Рочелл на правах эксперта по стилю сообщает в своей книге, что любит «смешивать спортивную обувь с чем-то элегантным, чтобы не выглядеть так, будто на самом деле иду в спортзал» и носит скейтерскую обувь со строгими брюками, а кроссовки — с юбкой-карандаш (Rochell 2014).

Неслучайным представляется тот факт, что виды обуви, которые уже вышли из употребления в большом спорте, получают в модном контексте дополнительное репутационное преимущество — например, кеды с парусиновым верхом и резиновой подошвой, которые сегодня ассоциируются с ретро и бунтом (в том числе против моды). В каком-то смысле модой становится то, что уже перестало быть спортивной обувью.

Устойчивые культурные конструкты на уровне повседневных практик до сих пор мешают воспринимать спортивную обувь как в полном смысле слова «модную». Норвежская журналистка и исследователь моды Анна-Мария Гранде, собираясь на презентацию свой книги в Москве, переобулась из кроссовок в ботильоны на каблуках. На вопрос почему Гранде ответила, что таким образом она старалась создать у аудитории впечатление человека, более компетентного в вопросах моды, «потому что каблуки — значит мода»[15].

Кроссовки и статус

Вовлеченность в модную систему переменчивых стилей — не единственное, что определяет отношение людей к костюмным практикам или вещам. Другим важным критерием, помимо актуальности и новизны, является статус, точнее сообщение о статусе, которое можно прочитать в костюме.

Вопреки распространенному представлению даже современный костюм не избавлен от социальных маркеров. Несмотря на общую демократизацию вестиментарных норм на восприятие костюма в повседневном бытовом контексте по-прежнему оказывают влияние устойчивые культурные представления. Поэтому часто даже вещи и практики, которые приобрели статус «модных» как одобренных авторитетами индустрии моды, вопреки заверениям профильных медиа, рисующих картину их безусловного приятия, воспринимаются настороженно или даже отрицательно. Книга «Как одеться для успеха» Джона Т. Моллоя, например, содержит главу с красноречивым названием «Почему модные дизайнеры опасны» (Why fashion designers are dangerous) (Molloy 1976). В представлении рядового потребителя эти практики или предметы могут нести информацию о нежелательном статусе и потому тревожить. Как сформулировал Дик Хебдидж, «нарушение авторитетных кодов, посредством которых организуется и воспринимается социальный мир, обладает силой провокации» (цит. по: Хебдидж 2008).

Руководства, содержащие советы относительно гардероба, часто апеллируют к впечатлению, которое костюм потенциально способен производить на других людей. Ирвинг Гофман описал этот тип взаимодействия в работе «Представление себя другим в повседневной жизни». Гофман опирается на представление, что «скрытый нерв всякого взаимодействия — это желание каждого его участника контролировать и управлять реакциями других присутствующих» для получения желаемого результата (Гофман 2000: 35). Костюм как часть «внешнего вида» является одним из элементов «социального переднего плана» (или личного переднего плана). При этом его можно рассматривать как в контексте «произвольного самовыражения» (ведь человек в большинстве случаев выбирает то, что на нем надето), так и в контексте самовыражения непроизвольного (там же: 34). Как отмечают Гофман, а также Пьер Бурдье, на предпочтения человека могут оказывать влияние традиции его социальной группы, культурный капитал, усвоенный в процессе воспитания и т.д.

Гофман считает, что значение, которое присваивается элементам социального переднего плана, часто приобретает форму архетипического клише: социальный передний план институционализуется в виде обобщенных стереотипных ожиданий и становится «коллективным представлением» и «самозаконным фактом» (там же: 59–60).

Историки костюма традиционно рассматривают обувь как носитель социальной информации, источник данных о вкусах владельца и его представлениях о собственной идентичности. Юния Кавамура обобщила эти представления, написав: «Обувь сообщает, кто мы есть, чем мы зарабатываем на жизнь и как мы думаем» (Kawamura 2016: 20). Несколько упрощая, можно также сказать, что ноги — это часть тела, на которую традиционно смотрят в поисках ответа на вопрос, кто перед вами. Мы привыкли воспринимать костюм как что-то, что может быть «прочитано» другими и стать источником важной информации о них самих. Поэтому под влиянием культурной инерции склонны присваивать практически любой обуви то или иное значение. Например, воспринимать обувь как статусную или антистатусную. Хелен Перссон убеждена, что «значение обуви, привитое через сказки, мифы и фольклор из детства и через ее культурную значимость как идентификатор статуса и привилегий, прошедшую через века, так глубоко укоренилось, что мы больше не анализируем и не рефлексируем первоначальные значения» (Persson et al. 2015: 21).

В числе архетипических клише, повлиявших на репутацию кроссовок в неспортивном/повседневном и деловом контекстах, можно выделить устойчивые ассоциации с детской и подростковой обувью, а также с костюмом маргинальных сообществ (в том числе криминальных).

Детство и «кроссовочный кризис»

В США спортивная обувь в повседневном контексте стала ассоциироваться с детской и подростковой обувью после Второй мировой войны (Semmelhack et al. 2015: 63). К тому моменту развитие промышленности и освоение новых производственных центров с более дешевой рабочей силой превратили многофункциональную спортивную обувь из текстиля и резины в доступный элемент костюма, и это стерло из памяти ореол рафинированной респектабельности, который некогда окружал туфли для лаун-тенниса. Кеды и кроссовки стали частью экипировки для уроков физкультуры, а затем превратились в элемент костюма для внеучебного времени. При этом спортивная обувь долго оставалась привязанной к неформальному контексту: на другие уроки в 1950-е и 1960-е в американских школах в спортивной обуви могли не пустить.

В 1960-е New York Times отмечала, что баскетбольные кеды на резиновой подошве «в настоящее время являются символом полноценного вступления в отрочество (boyhood)» (Bender 1962). «Проблемы (с материнской точки зрения) начинаются примерно в то же время, когда сын учится читать и писать. Между шестью и восемью годами, попадая в школу, где он получает возможность наблюдать за старшими и подражать им, мальчик обычно требует баскетбольные кеды». Дети стремились носить кеды «в школу, церковь и даже в кровать» еще до того, как по возрасту начинали играть в баскетбол. Статья также цитирует тринадцатилетнего подростка, который сообщил, что «они удобные и они круче (чем простая обувь)» (Ibid.).

Архетипические клише, связывающие стремление носить спортивную обувь в нетипичных для этого ситуациях и юный возраст, оказываются удивительно живучими. Описывая свою реакцию на нашумевшую обложку журнала Sports Illustrated с заголовком «Кроссовки или жизнь?», журналист New York Times отмечает: «Первая реакция — это смех. Для начала, абсолютно нелепая, совершенно невероятная идея, что кто-то действительно может жить или умирать или быть убитым за пару обуви, которая изначально была придумана для детей, чтобы те снашивали ее, рассекая по округе, или для взрослых — чтобы те играли в теннис или стригли газон или мыли машину» (Berkow 1990). На этом примере мы видим, что кроссовки функционируют как описанная Бартом форма означающего для означаемого концепта (детства, банальности, спорта, неформального досуга и т.д.) (Barthes 2013: 37).

Ассоциации со стилем не-взрослых людей мешают, когда речь заходит о статусе. Ребенка или подростка традиционно не воспринимают как зрелую личность, способную принимать решение и нести ответственность. Традиционная риторика жизненного успеха предполагает, что в определенном возрасте нужно отказаться от всего детского и «повзрослеть» — перейти к взрослым практикам, в том числе и в костюме. До определенного момента вырасти для мальчиков действительно означало начать одеваться, как папа, и ходить на работу. То, что представлялось естественным и приемлемым для детей — например, носить спортивную обувь постоянно и в любых ситуациях, а также придавать ей слишком большое значение, долго казалось недопустимым для взрослых. Даже сегодня симпатии к обуви и одежде определенного рода, в том числе спортивной, принимают за нежелание выходить из детства — или как знак того, что человек близок к тому, чтобы снова в него впасть.

Решению проблемы статусности отчасти способствовал рост цен на спортивную обувь в 1970–1980-х. Как отмечала New York Times, в 1970-е джинсы, кроссовки и футболки, которые в предыдущее десятилетие были частью «обыденной униформы», стали «горячими дизайнерскими вещами»: теперь, отмечает автор, люди обратились к беговым кроссовкам, которые могут стоит по 50 долларов за пару (при наличии других вариантов спортивной обуви за 10 долларов) (Decades 1980). Однако то, что казалось невообразимым для простой обуви для детей и подростков, было вполне приемлемо для «модного продукта». Так, высокая цена отчасти помогла кроссовкам избавиться от репутации унылой, простой и общедоступной обуви для всех. Поэтому сложно сказать, выбирали ли нью-йоркские женщины в шубах кроссовки ради удобства или воспринимали их как символ демонстративного потребления.

В 1970–1980-е изменившиеся цены и новая иерархия в поле спортивной обуви, где дешевые модели из резины и текстиля больше не считались самыми желанными, в сочетании со стереотипами мышления провоцировали конфликты между родителями и детьми. Эллен Штейн признавалась: «Когда я смотрю на ноги моих детей, я с болью вспоминаю, что инвестиции в их кроссовки за последние несколько лет к настоящему моменту превысили стоимость нашего дома» (Stein 1986). Женщина констатирует, что «даже трехлетки стали жертвой желания иметь кожаные кроссовки, эту в полном смысле слова главную обувь 1980-х» (Ibid.).

В конце 1970-х — 1980-е родители часто описывали связанные со спортивной обувью практики детей как нечто совершенно им непонятное. Отношение к кроссовкам воспринимается как своего рода водораздел между поколениями детей и родителей. По представлениям школьников того времени, статусные кроссовки не должны были выглядеть поношенными, поэтому мальчики каждую неделю чистили их старыми зубными щетками и средствами для обуви. Некая Марта А. Майлс описывает свою эмоциональную реакцию на это: «Мне становится дурно при мысли о начищенных кроссовках» (Miles 1986). В то же время женщина вспоминает, что в ее школьные годы существовал свой «объект желания» — Правильная Юбка (The Right Skirts), которая имела определенный цвет, украшение, должна была обладать определенными перформативными качествами — и «все это не имело совершенно никакого смысла» для ее матери. Но к детской спортивной обуви, как ей представляется, относились в те времена гораздо проще. Недопонимание, случившееся между Томми, сыном ее мужа от первого брака, и двумя парами его родителей из-за нежелания покупать дорогие Правильные кроссовки (The Right Sneakers), она называет «Кроссовочным кризисом» (Sneaker Crisis) (Ibid.).

В колонке под названием «Кроссовки на снегу, галоши в прошлом» (Sneakers in the Snow, Galoshes in the Past) Джеральд Эскенази рассказывает, что его сыновья отказываются носить галоши (а также перчатки и головные уборы) и даже в снег выходят на улицу в кроссовках, что приводит его в ужас и недоумение: «Они практически идут под снегом босиком». «То, что я ношу галоши, так же четко маркирует мой возраст и принадлежность к определенной эпохе, как употребление слова dungarees вместо jeans или тот факт, что я не могу смотреть MTV без чувства тошноты», — заключает автор (Eskenazi 1985).

Представляется, что проблема, породившая это ощущение «поколенческого разрыва», заключалась не столько в самих практиках, связанных со спортивной обувью, сколько в меняющемся отношении к ней. Многие дети 1970–1980-х уже не будут стремиться отказаться от кроссовок в повседневном гардеробе, когда подрастут, и сменить их на модельные туфли в прямом и переносном смыслах. И в этом, пожалуй, состоит его ключевое отличие от поколения своих родителей.

Новые образцы

В конце 1980-х — начале 1990-х бум компьютерных технологий частично поколебал традиционные представления о том, как может выглядеть успешный человек. Этот «стиль Силиконовой долины» включал в себя такие приметы неформального костюма, как футболки, джинсы и спортивная обувь, поскольку в сарториальном смысле на него, как считается, оказали влияние гранд-субкультуры и скейтерский стиль. Как отмечает Элизабет Семмельхак, в этот период «одежда, ассоциирующаяся с детством, стала новым знаком мужского успеха» (Semmelhack et al. 2015: 146).

Этот стиль компьютерных вундеркиндов кардинальным образом отличался от манеры одеваться Уолл-стрит и консервативных представлений, которые транслировались литературой жанра dress for success. Квинтэссенцией той костюмной нормы был правильно подобранный строгий костюм и рубашка, а также начищенная обувь консервативных моделей и неброских цветов. Отсылкой к буржуазной костюмной традиции можно считать строгое нормирование контекстуальной уместности вещей и практик. Так, по мнению Моллоя, даже правильно подобранный «костюм для отдыха» является «приемлемой одеждой для американского джентльмена, только когда его надевают для отдыха и никогда — для бизнеса» (Molloy 1976: 173).

В 2000-е и затем в 2010-е «детскую одежду» как символ мужского успеха снова сделало актуальной новое поколение публичных фигур из it-индустрии, которые получили от New Yorker коллективное наименование «СЕО в худи» (the hoodie-wearing C.E.O.) (Hutson 2013). Марк Цукерберг появлялся на собственных публичных выступлениях в шлепанцах Adidas, в них же его фотографировали просто идущим по улице. Сергей Брин на одной из презентаций Google был замечен в легкой беговой обуви Vibram с пятью пальцами, которую окрестили «обувью сумасшедшей обезьянки» (crazy monkey shoes). Именно в это время массовая аудитория обратила пристальное внимание на стиль Стива Джобса, частью фирменной униформы которого были серые кроссовки New Balance.

Впрочем, эти практики не изменили парадигму кардинальным образом, скорее создали альтернативные варианты. По большому счету, именно статус этих мужчин и размер их банковского счета оправдывал непривычную манеру одеваться, как в XIX и начале XX века таким оправданием могло служить, например, аристократическое происхождение. Комментируя обувь Брина, один обозреватель, носивший аналогичную модель во время беговых тренировок, отмечал: «Они (туфли) определенно делают вас похожим на фрика. Однако есть подозрение, что жало презрения и насмешек несколько притупляется от того факта, что у этого человека есть миллиарды и миллиарды долларов. В моем случае люди просто смеются, пока я бегу, и я плачу. А пот скрывает слезы» (Biggs 2009). Посвященная «CEO в худи» статья New Yorker по сути приравнивала нарушение вестиментарных стереотипов к таким явлениям, как «жевание с открытым ртом, нарушение правил дорожного движения и выражение непопулярных мнений», и констатировала, что «парни с высоким статусом чувствуют себя свободными нарушать правила» (Hutson 2013). Таким образом, создается впечатление, что с точки зрения большинства такое вестиментарное поведение — по-прежнему скорее аномалия, чем новая норма в полном смысле.

Кроссовки и криминал

Кроссовки и другие элементы спортивной униформы часто ассоциируются с костюмом маргинальных сообществ, в том числе имеющих криминальную репутацию. Как показывает практика, в разных культурах существует свой набор негативных значений, связанных со спортивной одеждой и обувью. В зависимости от контекста, речь может идти о британских футбольных фанатах, французских этнических меньшинствах из неблагополучных районов, американских городских бандах или российских гопниках. Для всех этих сообществ, которые традиционно ассоциируются с антиобщественным поведением, характерно (или было характерно на определенном этапе) стремление присваивать себе элементы спортивной униформы, делая их узнаваемой частью своего стиля. В результате британский, российский, французский или американский обыватель могут разделять сходные стереотипы восприятия, хотя каждый из них будет иметь в виду своих маргиналов.

Так формируется еще один стереотип мышления, который побуждает воспринимать спортивную обувь в повседневном контексте с точки зрения трансгрессии статуса. Перечисляя такие элементы стиля афроамериканской молодежи, как широкие посаженные низко джинсы или спортивные штаны, Эйлин Рибейро отмечает, что «такие вещи, сами по себе довольно невинные, накладывают на носящего их определенное клеймо» (Рибейро 2012: 221).

К этой категории предметов часто относят и кроссовки. Американский писатель Мичал Дензел Смит, описывая свое появление в баскетбольных кроссовках на дебатах в одном из центров изучения «черной» культуры в Гарлеме, подчеркивает: «Я, можно считать, в некотором роде бросил их людям в лицо. Потому что я знаю, что люди ассоциируют кроссовки с отсутствием интеллекта, отсутствием социальных обязательств, с чернокожей молодежью, со сбившейся с пути чернокожей молодежью» (Kurutz 2016). Можно констатировать, что подобные стереотипные ассоциации сохраняются за вещами, даже когда сама «мода маргиналов» становится достоянием широких слоев населения, не связанных с породившими ее сообществами.

В американской культуре криминальная репутация кроссовок и других элементов спортивного гардероба закрепилась в 1980-х, когда яркая и массивная спортивная обувь, спортивные куртки и кепки ассоциировались со стилем наркодиллеров и криминальных группировок. Проинтервьированный журналом Sports Illustrated заключенный одной из тюрем отмечал: «Я могу проехать по улице и указать члена банды просто по тому, как он или она одеты… Мы видим парня в хорошо скроенных брюках, симпатичном свитере и лоферах. Вы не сможете убедить меня, что он — член банды. Но когда вы покажете мне парня, одетого, скажем, в джинсы Levi’s, ковбойскую куртку или кепку Raider или соответствующую обувь, вот он будет членом банды. Вы можете сказать это просто по дресс-коду» (Rebelo 1990). В то же время собеседник издания отмечает, что «обувь, куртки и головные уборы — это просто символы; у всех есть символы», однако не одежда или обувь приводит молодых людей из группы риска в банды (Ibid.). На рубеже 1980–1990-х ситуацию усугубили случаи ограблений и убийств, причиной которых стали статусные предметы спортивной униформы: кроссовки, куртки и кепки профессиональных и студенческих команд. Они спровоцировали широкую дискуссию в прессе, а New York Times назвала «воров, которые убивают ради крутой одежды», «растущим городским страхом», а сами происшествия — «извращенным показателем самых горячих локальных фешен-трендов» (Schmidt 1990).

Негативные значения распространились и на другие практики, связанные с афроамериканским или испаноамериканским сообществами американских городов: хип-хоп, рэп, брейк-данс, граффити. Джанис Брэйс-Гован и Хелен Бур-Вудман говорят о концептуализация чернокожего мужчины в кроссовках как угрозы «американской благопристойности» и приходят к выводу, что «связь между кроссовками и культурой рэперов вовлекает кроссовки в социоисторический дискурс, который рассматривает афроамериканского мужчину как преступника, ассоциирует его с насилием и агрессией. Его преступления происходят на улицах, где стереотипно он воспринимается как опасный член банды, хулиган, который угрожает чувствительности среднего класса, конкретно, белого среднего класса» (Brace‐Govan & Burgh‐Woodman 2008: 99).

Разные попытки преодолеть или переосмыслить эти стереотипы мышления имели, как правило, ограниченный успех. Проблема «маргинального» костюма особенно отчетливо проступает тогда, когда его элементы оказываются присвоены модой и вовлечены в систему переменчивых стилей, которые она предлагает. В 1981 году глава правительства штата Нью-Йорк обратился к транспортному управлению с просьбой убрать из метро рекламу кроссовок Pro-Keds как «отражающую негативные расовые стереотипы». На фото, о котором шла речь, были изображены пять молодых темнокожих парней в расписанном граффити вагоне метро, танцующие под музыку из большого переносного магнитофона, один из них также держал в руках баскетбольный мяч (Subway Sneaker 1981). Так, эксплуатируя моду на маргинальность, рекламный дискурс одновременно напоминает и закрепляет негативные значения и стереотипные ассоциации, которые присваиваются элементам костюма.

Маргинальные сообщества, попадающие в поле зрение моды, не обязательно связаны с «черной» культурой, этническими меньшинствами и городом. Например, скейтбординг, также имеющий бунтарскую репутацию, в отличие от баскетбола или хип-хопа, традиционно ассоциируется с «белыми ребятами» и не-мегаполисами. Эта репутация в значительной степени способствовала спросу на скейтерскую обувь среди тех, кто никогда не стоял на доске.

В то же время ассоциации с вестиментарной культурой маргинальных сообществ и потенциально криминальной средой все еще остаются двусмысленным знаком. Неслучайно консервативные советы на тему «как одеться, чтобы преуспеть» содержат призывы избегать вещей, благодаря которым даже в костюме человек выглядит, как мафиози или «гангстер из Чикаго». Как отмечает Эйлин Рибейро, «мы не можем просто, как нам хотелось бы, дистанцироваться от накопленных обществом традиций и представлений о костюме как некоем символе нравственности» (Рибейро 2012: 217). Присвоение элементов стиля маргинальных элементов, даже если оно происходит под влиянием моды, с консервативных позиций может восприниматься как признак «упадочной неряшливости» (выражение Эйлин Рибейро), инфантилизма или разрушения системы привычных социальных обязательств. Так моральные представление об одежде вынуждают людей воспринимать даже малейшие послабления в этой области как признак «нездоровья» общества, упадка культуры и первую ласточку архетипической страшилки — необратимых перемен, контролировать или остановить которые потом будет уже невозможно.

Литература

Андреева 2009 — Андреева И. Частная жизнь при социализме. Отчет советского обывателя. М.: Новое литературное обозрение, 2009.

Бар 2013 — Бар К. Политическая история брюк. М.: Новое литературное обозрение, 2013.

Гечи, Караминас 2015 — Мода и искусство / Ред. Гечи А., Караминас В. М.: Новое литературное обозрение, 2015.

Гофман 2000 — Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М.: КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2000.

Джил 2013 — Джил Э. Лимузины для ног. Риторика кроссовок // Обувь: от сандалий до кроссовок / Ред. Макнил П., Риелло Дж. М.: Новое литературное обозрение, 2013. С. 281–295.

Рибейро 2012 — Рибейро Э. Мода и мораль. М.: Новое литературное обозрение, 2012.

Уилсон 2012 — Уилсон Э. Облаченные в мечты: мода и современность. М.: Новое литературное обозрение, 2012.

Хебдидж 2008 — Хебдидж Д. Субкультуры. Значение стиля. Главы из книги // Теория моды: одежда, тело, культура. 2008. № 10. С. 129–175.

Холландер 2015 — Холландер Э. Взгляд сквозь одежду. М.: Новое литературное обозрение, 2015.

Aspden 2016 — Aspden G. The Evolution of Collaboration Culture // Crepe City Magazine. 2016. Is. 002. P. 174–175.

Barthes 2013 — Barthes R. The language of fashion. Bloomsbury, 2013.

Batliwalla 2016 — Batliwalla N. The New Garconne: How to Be a Modern Gentlewoman. Laurence King Publishing, 2016.

Bender 1962 — Bender M. Shift to low sneakers still plagues mothers // The New York Times. 1962. October 26.

Berkow 1990 — Berkow I. The Murders Over the Sneakers // The New York Times. 1990. May 14.

Biggs 2009 — Biggs J. This season, crazy monkey shoes are the new hotness at the Chrome OS event // techcrunch.com. 2009. November 19. techcrunch.com/2009/11/19/this-season-crazy-monkey-shoes-are-the-new-hotness-at-the-chrome-os-event/ (по состоянию на 24.01.2018).

Bluestone 1999 — Bluestone D. Academics in Tennis Shoes: Historic Preservation and the Academy // Journal of the Society of Architectural Historians. 1999. Vol. 58. No. 3. Pp. 300–307.

Brace‐Govan & Burgh‐Woodman 2008 — Brace‐Govan J., de Burgh‐Woodman H. Sneakers and street culture: A postcolonial analysis of marginalized cultural consumption // Consumption, Markets and Culture. 2008. Vol. 11. No. 2. Pp. 93–112.

Decades 1980 — Decades and dollars // New York Times. 1980. January 1.

Eskenazi 1985 — Eskenazi G. Sneakers in the Snow, Galoshes in the Past // New York Times. 1985. February 17.

Footwear 1980 — Footwear fit for a fur // The New York Times. 1980. January 21.

Geczy & Karaminas 2015 — Geczy A., Karaminas V. Fashion’s Double: Representations of Fashion in Painting, Photography and Film. Bloomsbury Publishing, 2015.

Hutson 2013 — Hutson M. The Power of the Hoodie-Wearing C.E.O. // newyorker.com. 2013. December 17. www.newyorker.com/business/currency/the-power-of-the-hoodie-wearing-c-e-o (по состоянию на 24.01.2018).

Kratofil 2016 — Kratofil C. Victoria Beckham “Can’t Do” Heels Anymore (Let’s Pay Tribute to Her Most Insane Footwear While We Mourn) // people.com. 2016. February 25. people.com/style/victoria-beckham-cant-do-heels-anymore-lets-pay-tribute-to-her-most-insane-footwear-while-we-mourn (по состоянию на 24.01.2018).

Kurutz 2016

Miles 1986 — Miles M. About Long Island // The New York Times. 1986. July 27.

www.nytimes.com/1986/07/27/nyregion/about-long-island.html (по состоянию на 24.01.2018).

Molloy 1976 — Molloy J.T. Dress for success. PH Wyden, 1975.

Morris 1988 — Morris B. Donna Loves Sneaks // The New York Times. 1988. October 2.

Murray 2000 — Murray D. Writing to deadline Murray D.M. Writing to deadline: The journalist at work. Heinemann Educational Books, 2000.

Nike 2016 — Nikelab X Rt: Training Redefined. news.nike.com/news/riccardo-tisci-training-collection (по состоянию на 24.01.2018).

Persson et al. 2015 — Persson H. (ed.). Shoes: Pleasure and pain. V&A Publishing, 2015.

Rebelo 1990 — Rebelo K. You see a red rag, shoot // Sports Illustrated. 1990. May 14. www.si.com/vault/1990/05/14/121991/you-see-a-red-rag-shoot (по состоянию на 24.01.2018).

Rochell 2014 — Rochell H. En Brogue: Love Fashion. Love Shoes. Hate Heels: A Girl’s Guide to Flat Shoes and How to Wear them with Style. Saltyard Books, 2014.

Salazar 2008 — Salazar L. (ed.). Fashion and Sport. Victoria & Albert Museum, 2008.

Schmidt 1990 — Schmidt W. A Growing Urban Fear: Thieves Who Kill for “Cool” Clothing // The New York Times. 1990. February 6. www.nytimes.com/1990/02/06/us/a-growing-urban-fear-thieves-who-kill-for-cool-clothing.html (по состоянию на 24.01.2018).

Semmelhack et al. 2015 — Semmelhack E., Garcia B., Lepri E., Willis P., Hatfield T. Out of the Box: The Rise of Sneaker Culture. Skira Rizzoli, 2015.

Stanfill 1980 — Stanfill F. Sporting about town // New York Times. 1980. August 3.

Stein 1986 — Stein. Topics // New York Times. 1986. February 16. www.nytimes.com/1986/02/16/nyregion/topics-016786.html (по состоянию на 24.01.2018).

Street fashion 1986 — Street fashion. Just right for tar beach: baggies // New York Times. 1986. July 13.

Subway Sneaker 1981 — Subway Sneaker Ad Is Assailed by Cuomo // New York Times. 1981. September 16. www.nytimes.com/1981/09/16/nyregion/subway-sneaker-ad-is-assailed-by-cuomo.html (по состоянию на 24.01.2018).

Syrett 2016 — Syrett A. Are Sneakers Dead to You, Too? 2016. August 03. www.manrepeller.com/minor_cogitations/sneakers-trend-dead.html (по состоянию на 24.01.2018).

Welty 2015 — Welty M. How to Wear Sneakers to Work (and Get Away With It) // Complex. 2015. March 9. www.complex.com/sneakers/2015/03/how-to-wear-sneakers-to-work (по состоянию на 24.01.2018).

Wilson 2011 — From “Mom in Tennis Shoes” to One of the Nation's Most Powerful Democrats // www.theatlantic.com. August 11 2011. www.theatlantic.com/politics/archive/2011/08/from-mom-in-tennis-shoes-to-one-of-the-nations-most-powerful-democrats/243458 (по состоянию на 24.01.2018).