Облик дефицита: мода в трудные времена

Введение: длина юбок и тяжелые времена

В 1926 году экономист Джордж Тейлор сформулировал, возможно, самую простую и соблазнительную из всех теорий о моде — теорию длины юбок. Тейлор бы наверняка вошел в историю в связи с какими-то другими своими заслугами; его ранние работы способствовали установлению академической дисциплины трудовых отношений в США, как теоретик трудовых отношений он сыграл важную роль и в послевоенное время (New York Times 1972). И все же Тейлор обречен остаться в памяти именно как ученый, усмотревший связь между длиной женских юбок и экономическими циклами.

Индекс длины юбок нельзя назвать не чем иным, как очень широким обобщением соотнесенности некоторых фасонов в моде с условной периодизацией экономических тенденций ХХ века — за рамками этого обобщения от него мало что остается, разве что удивительно живучая городская легенда и штамп, постоянно воспроизводимый журналистами и блогерами. Несколько попыток, направленных на подкрепление этой теории числовыми данными, давали противоречивые результаты. В 1971 году Мабри старательно соотнес длину юбок с пропорциями, взяв за основу фотографии из US Vogue, Harper’s Bazaar, Good Housekeeping и Ladies’ Home Journal, сопоставив затем полученные данные с промышленным индексом Доу — Джонса (Mabry 1971). Позже ван Барвейк и Франсез пытались соотнести длину юбки, измеряемую по пятибалльной шкале (1 — мини-юбка, 5 — юбка макси в пол), в старых выпусках журнала L’Officiel с хронологией экономических кризисов в США, опираясь на данные Национального бюро экономических исследований (van Baardwijk & Franses 2010). После героических попыток сократить объем данных в обоих исследованиях наметилось какое-то соотношение, хотя что именно полученные результаты говорят о связи между модой и экономикой, остается неясным. Представление о единственной признанной длине юбки для каждого периода едва ли приемлемо даже по отношению к более конкретной и категоричной системе моды середины ХХ века. В эпоху готовой одежды, социальных медиа, множества локальных вариантов моды, тенденций, относящихся к ее отдельно взятым областям, и отрицания авторитетов в сфере моды (и даже изредка встречающихся женщин в брюках) попытка установить какую-то одну определенную длину юбки, характерную для каждого периода, сопровождается тем, что можно вежливо назвать статистическим шумом[1].

Однако, несмотря на всю тщету усилий построить эконометрическую модель публичной демонстрации женских ног, индекс длины юбок захватывает воображение в более широком плане, поскольку, пусть и примитивно, указывает, что должна существовать какая-то связь между модой и экономическими условиями. За этим индексом скрывается ряд более важных и сложных вопросов относительно того, как различные системы моды и прежде всего само содержание моды — облик, значение и использование предметов одежды — реагируют на периоды лишений и достатка. Эти вопросы редко становятся непосредственным предметом исследования при изучении моды или экономики. Исключением является давний интерес к «дефицитной моде» времен Второй мировой войны и ее последствиям. Этот пример моды в ситуации постоянной нехватки вещей и иногда и в более тяжелых обстоятельствах, наряду с ассоциирующейся с ним мифологией об ответном всплеске стиля нью-лук, задает определенный горизонт ожиданий относительно взаимодействия дефицита и моды. Однако, как недавно отметил Оуэн Хатерли, размышляя о ностальгии по моде и в целом по дизайнерским решениям «Британии эпохи дефицита», характерное для середины ХХ столетия отношение между трудными временами и культурой во многом было уникальным (Hatherley 2016). Полемизируя с тем, как «в дефицитном 2015 году мечтают о дефицитном 1945‑м», Хатерли подчеркивает существенные различия между неолиберальной эпохой с глубоко присущим ей чувством незащищенности и «совершенно другими, ничуть не похожими временами, которые с этой эпохой роднит лишь либеральное употребление слова „дефицит“» (Ibid.: 12).

Эта статья не является попыткой изобрести более изощренный индекс длины юбок; замечания Хатерли указывают, как опасно сводить формы культуры или экономические условия к линиям графика или переменным в модели множественной регрессии. Мода 1947 года «ничуть не похожа» на моду 2017-го, как очевидна и огромная разница между «эпохой дефицита» и «дефицитом номер два». Вместо этого мы рассмотрим более общие подходы к соотнесению отдельных модных тенденций и экономических циклов или кризисных периодов. В первых двух разделах анализируются непростые отношения теории моды и экономики. Экономисты, как правило, склонны интерпретировать моду определенным образом; по иронии судьбы, в исследованиях, прямо заявленных как часть «экономической теории моды» (которую обычно ассоциируют с микроэкономическим моделированием), влияние крупных кризисов или макроэкономических циклов часто не учитывается. Теория моды настороженно или даже враждебно относится к мысли о воздействии на моду экономических факторов. Такому отношению противопоставлены исследования, в которых подробно анализируется исторический контекст моды, — здесь мы исходим из предположения, что изучение того, как выглядела мода послевоенного периода, может дать для понимания моды трудных времен больше, чем какие-то отдельные стилистические отголоски дефицитной моды. В заключительном разделе мы исходим из этого довода, опираясь на другие тематически близкие статьи, но не чтобы построить новую статистическую или причинно-следственную модель, связывающую цены на бирже, статистику экономического роста или уровень безработицы с конкретными фасонами или стилями, а чтобы высказать предположение, как именно мы можем понять «облик дефицита».

Перевод с английского Татьяны Пирусской

Продолжение в печатной версии журнала