Текстильный алфавит современного искусства

И в древних мифах самых разных народов, и в современном обыденном языке мы находим множество текстильных метафор [1]. Даже такой базовый элемент, как нить, предстает во множестве обличий и смыслов — связывая, разъединяя, угрожая, спасая, запутывая, прокладывая путь. Что и говорить о ткани, представляющей собой сцепление бессчетных нитей, каждая из которых прочерчивает свою собственную неповторимую траекторию, и в то же время все вместе они образуют четкую структуру, порой упорядоченную на нескольких уровнях: здесь и сам способ переплетения, и рисунок. Это ли не универсальный образ включения человека в общество — когда целое неизменно больше суммы частей (что не уменьшает значимости каждой), индивидуальность укладывается в паттерн, а повторение создает различия. Хорошо известно этимологическое родство слов «текстиль» и «текст»: ткань также выступает эффектной метафорой сплетения слов и сюжетных линий, да и в целом связи всего со всем. Паучьей нити уподобил Уолт Уитмен мысль поэта, соединяющую между собой разные сферы бытия [2]. Со «смертью автора» эта связующая функция переходит к читателю/зрителю, который превращается в своего рода ткацкий станок, машину по сборке смыслов: «то пространство, где запечатлеваются все до единой цитаты, из которых слагается письмо» (Барт 1989: 389).

Поэтому уверения кураторов выставки «Ткань процветания», будто их подход предполагает взгляд на одежду вне контекста моды [3], выглядят некоторым лукавством (ил. см. во вклейке 2). Прагматика их понятна: независимо от того, как лично для вас решается вопрос, является ли мода искусством (и ставится ли он вообще), в последние десятилетия сложилась определенная концепция художественных выставок, посвященных фигурам выдающихся модельеров, которую едва ли возможно игнорировать — и от которой необходимо было дистанцироваться в рамках данного проекта. Сложившийся способ показа связан с акцентированием роли дизайнера моды как художника, работающего в специфической технике, созданием идеальных образов или же, напротив, проблематизацией и деконструкцией представления о прекрасном. Нередко модельер предстает также в качестве коллекционера и патрона искусств; формальные переклички между предметами одежды и арт-объектами, демонстрируемыми на выставке, закрепляют их статусное равенство, эквивалентность в символическом и товарном обмене.

Производимые таким образом значения элитарности, причастности к узкому кругу «знатоков», обладающих высоким уровнем экономического и культурного капитала, как и включение режима эстетического любования, были бы не к месту в экспозиции «Ткань процветания», исследовавшей повседневный опыт, память (историческую и личную, в том числе о трагических событиях), структуры неравенства и утопические проекты. Несмотря на это — или именно поэтому, — выставка стала крайне важным и глубоким высказыванием о моде. Ведь одежда и мода, от-кутюр и масс-маркет, производство, потребление и утилизация — это нити из одного клубка, пусть даже концы их можно обнаружить на разных континентах. Обращаясь к еще одной из вездесущих текстильных метафор, можно говорить в данном случае о лицевой стороне и изнанке моды: ощупывая подкладку, мы получаем новый угол зрения и подход, расширяем и усложняем свои представления, но вещь остается той же самой. Другая приходящая на ум аналогия — повседневная одежда, в изобилии представленная на выставке, как «обрезки» символической ткани, из которой выкраиваются гламурные модные образы [4] (несмотря на экологические и этические тренды последних лет, индустрия моды в целом пока еще далеко не отвечает идеалам устойчивого развития, поэтому подобных «обрезков» выходит на порядок больше, чем того, что принято считать целевым продуктом — то есть, собственно, модой).

Среди подобных абстрактных построений очень важно не потерять из виду еще одно свойство ткани: она материальна, имеет определенную плотность, вес и текстуру, — и даже в фигурах речи, переносные значения которых, казалось бы, развоплощают ткань, нередко актуализируется именно этот смысл, отсылка к чувственно переживаемой, конкретной, предметной реальности. Тактильное измерение может быть более или менее важно для моды, но, как правило, в центре внимания остается вознесенный над прозаической действительностью зрительный образ, в котором словно отрицается земное притяжение и упраздняется время. Ткань же, материальная основа этого образа, взывает ко всем нашим чувствам: шелестит, приглашает прикоснуться, дарит теплом или прохладой, струится по ветру или ложится тяжелыми складками; подвластная гравитации и старению, она соразмерна нашему телу во времени и пространстве.

«Ткань процветания», о которой идет речь на выставке, реальна и метафорична одновременно. Это высшая цель общественного развития, заявленная в философии Джереми Бентама и будто бы достижимая благодаря капиталистическому производству (которое, в его безудержной продуктивности, кураторы выставки иронически уподобляют индуистскому божеству Кришне, по легенде сотворившему бесконечную ткань в ответ на мольбу царевны Драупади, чьей наготе грозило осквернение). Но это же и конкретные предметы одежды, как правило, отнюдь не воплощающие в себе великолепие идеала, а потому способные служить его критике. Это опыт беженцев, нелегальных рабочих, жертв политических кризисов и техногенных катастроф. Это реальность художественного образа, обладающего вполне осязаемым эффектом присутствия.

Далее мы рассмотрим некоторые из устойчивых риторических фигур, укорененных в конкретных материальных объектах и способах работы с тканью, которые можно назвать лейтмотивами выставки.

Продолжение в печатной версии журнала и на Bookmate