Экспериментальное исследование практик вышивания чернобыльских «бабушек»

Введение

Цель этого исследования — детально описать культуру вышивания, а также связанную с ней стойкость и постепенное угасание локального сообщества. Как художник, я считаю это исследование вкладом не только в историю и практику вышивания, но и в антропологию, социологию и культурологию. Моя статья также служит свидетельством того, какой эффект самая грандиозная в мире ядерная катастрофа оказала на пережившее ее сообщество.

В 1986 году вскоре после самой масштабной в мире ядерной катастрофы более 350 000 человек — 130 000 с территорий поблизости Чернобыльской атомной станции и 220 000 из облученных зон на территории Белоруссии, Украины и России — были эвакуированы или перемещены (Chernobylwel.com 2018). В 1987 году 140 бездетным семьям было разрешено вернуться в их прежние дома. На сегодняшний день на этих территориях проживает всего 128 «самоселов», 80% из которых — женщины (по этой причине я и использовала слово «бабушка» в заглавии статьи). Это число стремительно сокращается. Самоселы — это небольшое сообщество, члены которого изолированы даже друг от друга и проживают на всей обширной территории зоны отчуждения (считающейся непригодной для обитания на протяжении 10 — 65 000 лет) c окружностью радиусом 30 километров, в центре которой — Чернобыльская атомная станция имени Ленина. География, история, социальное происхождение, а также желание самоселов вернуться на прежнее место обитания — все эти факторы способствуют маргинализации этого сообщества. Место обитания служит для них источником идентичности (Rowles & Chaudhury 2005).

К. Л. Пёрвис-Робертс, С. А. Вернер и И. Фрэнк отмечают в исследовании, посвященном ядерным испытаниям на Семипалатинском полигоне в Казахстане: «деревенские обитатели — группа, наиболее скептически настроенная по отношению к потенциальным рискам» (Purvis-Roberts, Werner & Frank 2007). Чернобыльские самоселы не верят в опасность радиации, потому что «ее не видно» (конфиденциальный источник, 2017), и считают, что положительный психологический эффект жизни в родном доме перевешивает возможный вред для здоровья. Между тем в процитированном выше исследовании указывается: «люди, подверженные воздействию невидимых загрязнителей окружающей среды, например радиации, переживают психологическую травму из-за болезней, причину которых они не могут установить». Этот парадокс, по-видимому, связан с разным уровнем медийной осведомленности в западной и восточной культурах. Однако последние исследования демонстрируют, что продолжительность жизни у односельчан самоселов, не вернувшихся на прежние места обитания, на 10 лет ниже, чем у вернувшихся (конфиденциальный источник, 2017).

Локус является имманентным условием существования нашего проекта. Специфика пространства, выбранного самоселами для жизни, играет в нем ключевую роль. «Укорененность» самоселов создала естественную и подсознательную связь между местом и людьми (Arefi 1999). Чернобыльская зона отчуждения — уникальная территория. Семантика катастрофы полностью подчинила себе пространство Чернобыля. «Места хранят память событий», — писал Джеймс Джойс (Dean & Millar 2005). Упоминание Чернобыля вызывает ассоциации с ядерной катастрофой, а не с конкретным пространством. Это, несомненно, верно в отношении зоны отчуждения, но не является определяющим фактором для оставшихся в ней жителей. Для них, в соответствии с естественными и традиционными идеями этноса, идентичности, культуры (Vidal & Perteghella 2018), Чернобыль — это родной очаг, место, где они родились и выросли. Такое видение обусловлено их набором культурно обусловленных реакций и ценностей Экспериментальное исследование практик вышивания чернобыльских «бабушек» (Pallasmaa 2003). Чувство принадлежности, личная и коллективная память, семейное наследие и богатая история определяют огромную культурную значимость этого локуса, которому в недалеком будущем суждено исчезнуть.

Я впервые столкнулась с феноменом самоселов, познакомившись с Леонидом [1] во время туристической поездки (иллюстрации см. во вклейке 1), изучая феномен «темного туризма», практику посещения мест, связанных со смертью и/или разрушением (Stone 2011), и последствия катастрофы, заметные и сегодня. Этот опыт, а также рассказанные Леонидом истории, потряс меня и зародил во мне желание изучать самоселов и их идентичность в социологическом, экономическом, культурном, историческом и географическом контекстах (Baker 2018).

Используя антропологические методы, я изучала заинтриговавшее меня сообщество путем погружения в его среду. Я открыла способы коммуникации при помощи практики ручной вышивки — универсального языка. Используя такие методики исследования, как исследование посредством дизайна, размышление в действии (reflection-in-action) и размышление о действии (relfection-on-action), качественное включенное наблюдение (Muratovski 2016), я реализовала проект «Вышивка как язык», в ходе которого я изучала «бабушек» и взаимодействовала с ними в их естественной среде. У себя дома они чувствуют себя свободно и уверенно и охотнее готовы поделиться своей жизненной историей до, во время и после катастрофы.

Сейчас все они достигли пожилого возраста и живут, по большей части, одни в пустыне заброшенных деревень (ил. 2). Их средний возраст — 80 лет, самой старшей из них — 91, самой молодой — 56, их численность сокращается. «Бабушки» считают, что у них нет будущего и что правительство «ждет, когда они все умрут», ведь это будет «решением всех проблем» (конфиденциальный источник, 2017). Каждый год количество самоселов уменьшается. К моему глубокому сожалению, две из них умерли в этом году.

Это исследование представляется мне особенно важным и своевременным, поскольку его субъекты (самоселы) вымирают, а вместе с ними — их сообщество, их жизненный уклад, сложившийся в зоне отчуждения в области Киевщины на севере Украины. Самоселы, их персональные нарративы, свидетельства их жизненного опыта (в том числе — вышивка) вскоре исчезнут навсегда. По этой причине крайне важно зафиксировать их историю для грядущих поколений.

Будучи первым художником, работающим с «бабушками» над этим проектом, а также частым посетителем, гостем, педагогом, координатором и коллегой, я в первую очередь стремилась изучить, какое место текстиль и вышивание занимали в системе традиций этого сообщества и его культуре. Я стремилась использовать вышивание и обмен навыками для создания и налаживания контактов и сближения группы разобщенных людей при помощи совместного шитья. Подобно британскому проекту Thread Bearing Witness (Kettle 2018) мой проект нацелен на работу с разрозненным сообществом, состоящим из изолированных людей, и помогает им наладить связи посредством прямого взаимодействия.

Моя первостепенная задача заключалась в том, чтобы возродить интерес «бабушек» к вышиванию. Большинство из них активно занимались вышиванием в возрасте между 14 и 18 годами. Сейчас они говорят: «Я слишком стара», «У меня нет времени», «Этим занимаются по молодости», чтобы подготовиться к свадьбе и собрать приданое для мужнего дома (конфиденциальный источник, 2017). Рождение детей и изнурительная работа в колхозах изменили ситуацию (50% продолжили вышивать, но гораздо менее активно). Сейчас, не получая помощи от государства, они в первую очередь озабочены выживанием. Другая причина, по которой они отказались от вышивания, — физические ограничения, такие как плохое зрение (зачастую спровоцированное эффектами радиации) и/или ревматизм, артрит, шишки на пальцах и утрата навыков, вызванная, несомненно, годами тяжелого физического труда (ил. 3).

Альтруистическая цель моего проекта заключалась в том, чтобы дать «бабушкам» повод вновь заняться вышиванием, процессом, приносящим им радость и умиротворение, составить им компанию (многие из них не видятся ни с кем на протяжении долгого времени) и проявить интерес к той части их жизни, которая не связана с ядерной катастрофой, которая, в свою очередь, не должна определять их идентичность.

«Формы активности, доступные людям с ограниченной мобильностью и прогрессирующими в результате возраста физическими и ментальными ограничениями, оказывающие положительное влияние на их качество жизни, крайне важны» (Kenning 2015).

Мои художественные практики связаны в первую очередь с феноменологией вынужденного перемещения и общественной коллективной памятью мигрантов поневоле. Особенно меня интересуют опустение, память (в особенности о повседневной жизни), место, утрата. Исследование чернобыльского локуса помогло мне расширить мою исследовательскую методологию.

Моя позиция — периодически приезжающего исследователя, установившего личные отношения с субъектами исследования, — была сопряжена с определенным антропологическим риском — риском субъективности. Однако она же стала способом достичь высокого уровня аутентичности и искренности. «Достижение искренности в коммуникативной ситуации отнюдь не тривиальная и не второстепенная задача. Для возникновения искренности разговор должен базироваться на взаимном доверии и уважительном обмене адекватно считываемыми сообщениями» (Fox 1997).

Вышивка — одно из самых популярных ремесел в этой местности. Совместное вышивание оказалось удобным способом установления близких отношений с «бабушками» в ситуации отсутствия у нас общего языка. Во время этой практики выражения лица и язык тела становятся особенно выразительными и понятными. Общее занятие способствует возникновению тесного физического взаимного опыта. Будучи художником, работающим с текстилем, я получила вескую и понятную причину сблизиться с «бабушками» и выстроить с ними доверительные отношения. Вышивание уравняло нас, сделав частью своеобразного сестринства. Для меня было честью заниматься вышиванием вместе с ними. Возвращение «бабушек» к вышиванию провоцировало острую ностальгию, чувство причастности к сообществу, воспоминания об ушедшей молодости и напомнило им не только о важной традиции, но также об их женственности и о давно утраченном чувстве обустраивания домашнего очага и семейной жизни.

Результат этого исследования связан с множественностью его форматов, о чем свидетельствуют успешная коллективная передвижная выставка, которую посетило более 12 000 человек, многочисленные публикации и мое участие как организатора в международном проекте, расположенном на Украине, направленном на распространение информации о самоселах и их жизни. Моя задача как художественного директора заключается в планировании, координации и реализации культурных и художественных проектов, в рамках которых я познакомилась и была тепло принята чернобыльскими «бабушками».

Процесс: вышивание как культура

Моя просьба о совместном вышивании с «бабушками» способствовала принятию меня в их сообществе. Результат нашей совместной работы трудно переоценить. Для других эта группа — чуждая культура, которую нельзя понять, не разделив вместе с ними их коллективную травму. Культурная значимость этой группы людей, этого места особенно велика в связи с растущей угрозой ее вымирания. Степень сохранности культуры сельской Украины в сообществе самоселов поразительна. Их образ жизни и является этой культурой. Они сохранили множество историй о колхозах, в которых крестьяне вели натуральное хозяйство, будучи доярками или работая на земле всей деревней (Encyclopediaofukraine.com 2018). Получая в качестве оплаты долю от собранного, они работали от рассвета до заката, делились схемами вышивки и шили вместе в обеденное время. Изучая самоселов, я сконцентрировалась не только на их различиях, но и на сходствах между ними. Маргиналы почти всегда чужды не только окружающим, но и друг другу, они, по выражению Мишеля Фуко, те, «чья форма меняется с развитием истории знания» (Kearney 2003). Положительная черта инаковости заключается в том, что она подталкивает ее носителя искать сходство с другими маргиналами. Например, общая любовь к вышивке может стать важным объединяющим фактором. Со временем, по мере повторения и благодаря взаимному обучению, интенсивность близости между членами группы возрастает. Вышивание становится для них способом конструирования собственной идентичности. Искусство «бабушек» — это важный элемент их культуры, и оно, как это видно по их вышивке, тесно связано с народным искусством и является частью их идентичности.

Они преимущественно вышивают на белых льняных или полотняных полотенцах (рушниках или накутниках), средняя длина которых составляет 250 сантиметров. Эти полотенца сопровождают людей с рождения до смерти. Обычно короткие края расшиты и украшены тесьмой, связанной крючком, или же выполнены из фабричного синтетического кружева из Киева. По центру полотенец зачастую идет узор. Мотивы и узоры обычно взяты либо с головных платков (причина, по которой многие узоры в разных деревнях практически идентичны), традиционных картин или же куплены у деревенского жителя, который умел рисовать и воспроизводил флоральные мотивы. Последние представляют собой уникальные локальные образцы, не встречающиеся в других регионах. Руководствуясь традицией, многие «бабушки» используют схожие мотивы и техники вышивания. Вышивки наделены ритуальным, главным образом — религиозным значением [2]. Эти вышивки иллюстрируют ценности сообщества. У 100% «бабушек» были вышитые льняные полотенца для их сундуков с приданым, 25% считали их необходимым элементом для замужества. Эстетическое измерение является непременным элементом вышивки, так как зачастую полотенца используются для украшения интерьера. 100% помещали их вокруг икон, которые есть в каждом доме. Я пыталась узнать символику места, отведенного вышивке в доме, а также понять аллегорику образов и узоров на ней, но «бабушки» не знают или не помнят этого. Их в первую очередь привлекала красота вышитых цветов (ил. 5).

Вышивка подобного рода есть в доме каждого самосела, сотни образчиков этого искусства находятся в заброшенных домах в зоне отчуждения. Большая часть из них сшита из хлопчатобумажных нитей, самого дешевого материала. Некоторые из них сшиты из шерсти. Изза дороговизны материала шелковые экземпляры крайне редки. Исследователи отмечают, что в украинской вышивке использовалось более двухсот разных стежков (Nizegorodcew, Bystrov & Kleban 2011). На чернобыльской территории для ручной вышивки цветов (свидетельствующей о любви «бабушек» к природе) используют свободный стиль, вышивание крестиком, художественную гладь или континентальный шов (уникальные для каждого объекта). В других частях Украины на вышивках подобного типа превалируют геометрические узоры или изображения животных. Цветы, ветки и листья символизируют чистоту и процветание семьи, непрекращающееся обновление и бесконечность. Калина символизирует бессмертную красоту и часто встречается на женственных и ассоциирующихся с молодостью вышивках. По традиции навыки вышивания передавались от матери к дочери, однако почти половина «бабушек» сообщила мне, что они научились вышивать в школе. Вышивка была неотъемлемой частью их жизненного уклада. Так, Анна с ностальгией рассказывала мне, как она выращивала лен, пряла из него материю, затем отбеливала/обесцвечивала ее, разложив на залитом солнцем поле, затем превращая ее в кроватный подзор с красивым флоральным узором. Такая вышивка тесно связана с чувствами утраты и глубокой ностальгии.

Процесс: вышивание как язык

Цель выбранной методологии и процесса совместного творчества заключалась в изучении роли, которую вышивание играет в жизни чернобыльских «бабушек». Используя совместное вышивание, наш общий интерес, я стремилась пересечь барьер языка, традиций, культуры и географии и, в антропологическом смысле, превратить своих субъектов в коллег, компаньонов и партнеров. По ходу развития исследования моей важной целью стало изучение функции вышивки «бабушек» в культурной и исторической перспективе. Путь к более глубокому пониманию этого феномена лежал в «полевой работе» и использовании методики включенного наблюдения, разработанной Францем Боасом, одним из основоположников антропологии, заинтересованным в разнообразии культур. Итак, чтобы создать общий опыт, в центре которого находилось бы вышивание, я провела совместные сеансы вышивания с пятью «бабушками» один на один (ил. 7).

Мои методы анализа включали исследование через практику (research through practice), концептуализированное Кристофером Фрэйлингом (1993), и наблюдения за творческим процессом других — исследование практик (research «into» practice). Вдобавок, опираясь на мою собственную художественную практику, я прибегла к методике экспериментального исследования, чтобы достичь более адекватной оценки в реальной обстановке. Итак, вышивание стало для меня коммуникативным медиумом, позволившим мне лучше узнать этих женщин (я хотела не просто записывать и документировать их практики, а приобрести более интимный и менее вуайеристический опыт). Это исследование помогло мне лучше понять сокровенные подробности жизни «бабушек». Я стремилась доказать, что общая любовь к какому-либо занятию (в данном случае — вышиванию) и процесс совместной работы способствуют созданию прочной дружбы и установлению взаимоотношений, позволяющих достичь более аутентичных, честных и глубоких результатов даже в отсутствие общего языка (ил. 8).

Тот факт, что мы не говорим на одном языке, оказался неважен; акт прикосновения, малейшее телесное выражение теплоты играют важную роль. В ходе работы у нас возникло чувство общности. Такие исследовательские методы, как исследование посредством дизайна (research through design), размышление в действии (reflection-in-action), размышление над действием (research-on-action), так же как включенное наблюдение, увенчались незамедлительным успехом. Пребывание в доме у «бабушек» оказалось физическим, интимным и крайне позитивным опытом. В отсутствие общего языка, выражения лица и язык тела стали особенно выразительными и понятными. Совместное вышивание дало мне повод стать ближе к ним и способствовало укреплению наших отношений.

Мы работали над единственным объектом. Я объяснила каждой «бабушке», что она вышьет один фрагмент, следующий вышьет другая и так далее. В итоге мы создали коллективное произведение искусства, призванное сплотить чернобыльское сообщество благодаря общим интересам и опыту. Наше произведение было достаточно большим, чтобы мы могли одновременно работать над ним вдвоем. Помимо этого, я подарила им небольшие вышивальные наборы с тканью одного мотива. Они были крайне обрадованы такому подарку, прижимали образцы шерсти к груди, радостно держали ножницы и были в восторге от иголок, очков для чтения и фонариков. Это доставило мне невероятное удовольствие. Мне было важно индивидуально работать с каждой из них, чему способствовала изоляция, в которой они жили.

Завязывая знакомство, я дарила каждой «бабушке» сделанный мной фотоальбом (ил. 9), визуальное свидетельство моих предыдущих визитов, демонстрирующее мой «профессиональный» интерес к их жизни и вышиванию, и пример того, к каким исследовательским результатам может привести наш контакт. Такое начало знакомства было призвано показать: ядерная катастрофа не находится в центре моего исследования. Благодаря этому женщины более охотно открывались мне и делились историями личного характера. В этой ситуации переводчик становился необходим.

В ходе моего исследования я прибегла к помощи посредника. Это была фигура с определенной репутацией в сообществе, которая выступала как переводчик, объясняла смысл проекта и гарантировала, что «бабушки» полностью поняли, в чем им предлагают участвовать. Я не учла, что самоселы могли быть неспособны читать или писать из-за плохого зрения, потому что этот навык давно ими не использовался или потому что, как это было, например, с бабой Оленой, они забыли, как пишется их фамилия, ведь за 70–80 лет жизни им почти не приходилось подписываться (ил. 10).

Достоинства и недостатки методологии

Предварительное знание локуса и контакты, обретенные в ходе предыдущих поездок, помогли мне определиться с выбором субъектов и мест. Посредник заранее рассказал «бабушкам» обо мне. Проведенное вместе время способствовало возникновению взаимного доверия. Я четко обозначила свои намерения с начала проекта. Отсутствие общего языка оказалось своеобразным преимуществом, так как оно способствовало возникновению комических спонтанных непредвиденных ситуаций, способствовавших нашему сближению. Наш общий интерес к вышиванию помог мне пересечь культурные и поколенческие границы и стать частью локального сообщества. Благодаря тому что мы находились у «бабушек» дома, они видели во мне отсутствующую дочь и охотнее делились навыками и историями.

При реализации проекта было необходимо учесть множество факторов, в частности — физические возможности «бабушек», а также их степень уверенности в себе. Для многих «бабушек» работа с пустым или с частично вышитым полотном была устрашающей задачей. Средний возраст «бабушек», с которыми я работала, — 78 лет. Одна из них не занималась вышиванием уже 69 лет. Почти все «крестьянские» вышивки, которые я видела в зоне отчуждения, включали флоральные мотивы. Используя методику исследования при помощи дизайна, я разработала упрощенный флоральный мотив с учетом локальной эстетики. Чтобы сохранить элемент аутентичности и работать с крупным форматом, я использовала иглы с самым большим ушком, которое смогла найти. Жесткая ткань, для которой не было нужды использовать пяльцы, значительно облегчила процесс вышивания, сделав его менее трудоемким.

Один из недостатков этого исследования заключается в эфемерности его объекта — вышивках. Их значительная часть все еще находится в пустых заброшенных домах в зоне отчуждения. Это одни из немногих оставшихся там объектов. Текстиль было запрещено вывозить в ходе эвакуации 1986 года, так как он, предположительно, удерживал пыль и радиоактивные частицы. Эвакуированным было обещано скорое возвращение, так что они взяли с собой лишь самое необходимое. Оставшиеся вышивки принадлежат к узкому кругу предметов, не вызывающему интереса у мародеров. Они обладают ценностью только для владельцев и творцов, что отчасти объясняется сходностью вышивок между собой. Зыбкость и недолговечность образцов, найденных в заброшенных деревнях, делают задачу по их сохранению особенно важной.

Хотя из зоны отчуждения нельзя ничего вывозить, я полагаю создание архива из этих объектов, имеющих региональное значение и объединенных общим стилем, задачей первостепенной важности. Их необходимо спасти ради их бывших владельцев, а также ради широкой публики. На эти ткани ушли миллионы часов работы, любви и надежды. Их образцы хранятся в музее «Чернобыль» и в Национальном музее украинского народного декоративного искусства в Киеве, однако они не выставлены на широкое обозрение, возможно, потому что их не считают заслуживающими внимания публики. Я бы хотела поделиться выдающимися образцами домашнего вышивания, выставляя работы чернобыльских «бабушек», которые я считаю красивыми и заслуживающими внимания даже без оглядки на личность их творцов (ил. 11). Однако мой проект может стать объектом критики в контексте полемики о культурной апроприации и фетишизации/ объектификации другого.

Одним из вопросов проекта был: «Кому это надо?» Мне. Интерес, проявленный международной публикой, доказывает, что я не одинока. «Ваша работа очень важна» (в частной переписке: Fermano, 2019), «провоцирующая на размышления и блестяще демонстрирующая стойкость человеческого духа перед лицом трагедии» (в частной переписке: Easby, 2018).

Мой проект способствует альтруистическому вовлечению людей. В его центре не только вышивки «бабушек», но и далеко идущие последствия катастрофы. Возможное отсутствие общественного интереса никогда не было сдерживающим фактором, а лишь возможным препятствием по поиску средств на долгосрочный проект. Больше никто не занимается подобными исследованиями. Мой проект крайне масштабен и превратился в работу всей моей жизни. Другие исследователи, посещающие зону отчуждения, исследуют уровень радиации, природу или возможные риски для здоровья. Никто не изучает повседневность, быт, текстиль — эти сюжеты считают слишком тривиальными. Вышивание — это «занятие для бабушек» (конфиденциальный источник, 2016), оно наделено стигмой. Подобно вязанию, оно часто воспринимается с оттенком негативности, как нечто «старомодное, уродливое, связанное со скупостью, с бытом, как удел женщин» (Turney 2012).

Особенности украинского политического контекста значительно затрудняют возможность доступа к изучаемой зоне. Ситуация нестабильна и труднопредсказуема. Я планирую все крайне тщательно, но исходя из прошлого опыта, я знаю, что нужно всегда быть готовой к резким переменам. По этой причине мне сложно предсказать будущее проекта и его финальный результат. Курирование работ и окружающего их нарратива ставит передо мной новый круг проблем. Я убеждена, что широкое распространение собранной информации, в особенности среди молодой аудитории, и сохранение ее для грядущих поколений — это задача первостепенной важности. Обеспечить источники финансирования для проекта — первостепенное условие для реализации озвученных задач.

Выводы

Эти выводы базируются на скромной выборке, состоящей из восьми «бабушек», чуть более 6% от всех самоселов. Я пришла к ним в ходе квалитативного исследования, собирания данных путем тесного взаимодействия и прямого контакта с [исследуемой] культурой, что дало мне возможность более детального анализа, чем если бы я работала с большей выборкой.

Основной фокус моего исследования и этой статьи — быт чернобыльских «бабушек» и «дедушек», все еще живущих в заброшенных деревнях в зоне отчуждения, а также их взаимоотношения с вышивкой. Такая оптика способствовала установлению близких взаимоотношений и задала тон моему исследованию. Я стремилась понять, как общий интерес (вышивание) в контексте методологии экспериментального исследования (action research) может способствовать возникновению тесных связей между исследователем и его объектом. Методология экспериментального исследования дала мне доступ к новым данным о специфическом локусе и сообществе, обладающем набором уникальных особенностей и находящемся на грани вымирания, чьи артефакты и традиции необходимо сохранить. Коммуникация при помощи вышивания и обмен навыками способствовали нашему сплочению и тем самым решению поставленных задач.

Интервью, посвященные роли культуры и традиции вышивания в жизни «бабушек», стимуляция их интереса к вышиванию, вновь возникший повод заняться вышиванием, — все это вселяло в них чувство уверенности и наполняло их радостью. Они чувствовали гордость от того, что их работа удостоилась высокой оценки.

Мое исследование показало, что достичь персонального и глубокого знания было проще в домашней обстановке и с исследователем, к которому субъекты испытывали доверие. Совместное занятие служило налаживанию контакта, означало отказ от ситуации формального интервью и свидетельствовало о моем глубоком и искреннем интересе к практикам бабушек. Процесс совместного вышивания сблизил нас и позволил делиться опытом в более естественной атмосфере. В отсутствие общего языка прикосновение, действие, язык тела, стали играть особенно важную роль, они служили телесной параллелью физического акта вышивания. Помощь посредника/переводчика дала мне возможность получить подробную информацию о том, зачем, когда и как вышивали «бабушки», что позволило мне лучше понять их прошлое и традиции. Переводчик также помог мне понять, как глубоко «бабушек» тронул тот факт, что внешний наблюдатель мог счесть их и их вышивки интересными и заслуживающими изучения.

Успех этого исследования во многом обусловлен альтруистичностью и щедростью его субъектов, безвозмездно предоставивших образцы своих работ для всеобщего обозрения. Текстильные артефакты и данные о региональных текстильных практиках были собраны и сохранены для будущих поколений и для всех, кто интересуется вышиванием. Фотографическое сопровождение создало необходимый контекст, превратив объекты в свидетельства исчезающей культуры. Собранный материал будет исследован, организован и представлен на выставках. Мое исследование подтвердило две гипотезы: вышивание представляет своеобразную форму языка; интерес к нему может быть вновь возбужден даже после многих лет отсутствия практики при правильном подборе инструментов и техник.

Риск чрезмерной эмоциональной вовлеченности и вытекающей из нее субъективности (Muratovski 2016) не был для меня актуален, так как мое исследование не преследует научных целей. Я считаю вовлеченность потенциальным достоинством. Я намереваюсь вновь навестить бабушек. Без этого мой проект был бы лишен необходимой глубины и смысла. В ходе этих поездок я продолжу работать над укреплением наших отношений, а также привезу фрагменты работы небольшого размера, с которыми «бабушкам» будет удобно работать. Такой формат работы и открытость к обратной связи и идеям бабушек дает им возможность формировать будущее проекта. Опыт работы с «бабушками» вдохновил мою собственную работу, расширив мои художественные практики до невиданного масштаба, и дал неожиданные и разнообразные плоды. Среди них можно назвать объекты из текстиля, принты и вышивки, фотографии, видео и фильмы, художественные инсталляции, графику, написание и публикацию статей и книг, создание архивов и ювелирных объектов. Эти практики были сопряжены с использованием широкого круга разнообразных техник.

В ходе реализации проекта меня преследовали ощущение срочности и сопряженное с ощущением тревоги чувство хрупкости, стремительно убегающего времени. «Бабушки» стареют и можно предположить, что через десять лет их уже не будет. Для меня важно сохранить и возродить забытое и утраченное, законсервировать память об исчезающих текстильных культурах, ремеслах и, самое важное, о тех, кто иначе был бы забыт.

Проект «Вышивание как язык» может быть распространен и на другие зоны и сообщества. Он может оказать особенно благотворное влияние на живущих в одиночестве людей и стать средством сближения в том случае, когда дистанция и коммуникативные (языковые) проблемы препятствуют этому процессу.

Перевод с английского Филиппа Лекманова

Литература

Arefi 1999 — Arefi M. Non-place and placelessness as narratives of loss: Rethinking the notion of place // Journal of Urban Design. 1999. Vol. 4 (2). Pp. 179–193.

Baker 2018 — Baker C. An Anthropological Investigation of the Chernobyl Babushka // Perspectives in Art & Design. 2018. [Online]. 1, 2. www.northernperspectives.co.uk.

Dean & Millar 2005 — Dean T., Millar J. Place. London: Thames and Hudson, 2005.

Fox 1997 — Fox C. The authenticity of intercultural communication // International Journal of Intercultural Relations. 1997. Vol. 21 (1). Pp. 85–103.

Kearney 2003 — Kearney R. Strangers, Gods, and monsters. London: Routledge, 2003.

Kenning 2015 — Kenning G. Fiddling with Threads: Craft-based Textile Activities and Positive Well-being // TE XTILE. 2015. Vol. 13:1. Pp. 50–65.

Kettle 2018 — Kettle A. «Thread Bearing Witness» [online]. Thread Bearing Witness. threadbearingwitness.com.

Muratovski 2016 — Muratovski G. Research for designers — a guide to methods and practice. London: Sage Publications Ltd., 2016.

Nizegorodcew, Bystrov & Kleban 2011 — Developing Intercultural Competence through English: Focus on Ukrainian and Polish Cultures / Ed. by Y. Bystrov, A. Nizegorodcew, M. Kleban. Krakow: Jagiellonian University Press, 2011.

Pallasmaa 2003 — Pallasmaa J. Identity, Intimacy and Domicile — notes on the phenomenology of home // The Home; Words, Interpretations, Meanings and Environments. Avebury, Aldershot, 2003. Pp. 131–147.

Purvis-Roberts, Werner & Frank 2007 — Purvis-Roberts K. L., Werner C. A., Frank I. Perceived Risks from Radiation and Nuclear Testing Near Semipalatinsk, Kazakhstan: A Comparison Between Physicians, Scientists, and the Public // Risk Analysis. 2007. Vol. 27. Pp. 291–302.

Rowles & Chaudhury 2005 — Rowles G., Chaudhury H. Home and identity in late life. N. Y.: Springer, 2005.

Stone 2011 — Stone P. Dark tourism: towards a new post-disciplinary research agenda // International Journal of Tourism Anthropology. 2011. Vol. 1 (3/4). P. 318.

Turney 2012 — Turney J. Making Love with Needles: Knitted Objects as Signs of Love? // Textile. 2012. Vol. 10:3. Pp. 302–311.

Vidal & Perteghella 2018 — Vidal R., Perteghella M. Translation as Movement: Migration and Notions of «Home» // Open Cultural Studies. 2018. Vol. 2 (1). Pp. 598–610.

---