КЕВИН М.Ф. ПЛАТТ (УНИВЕРСИТЕТ ПЕНСИЛЬВАНИИ, США). КРОВЬ И КОСТИ КАК КУЛЬТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ: О ПОЛЬЗЕ МАССОВОЙ ТРАВМЫ

Опубликованная в 1976 году повесть Юрия Трифонова «Дом на Набережной» — рассказ о довоенном детстве и послевоенном студенчестве нескольких друзей, живших в доме, известном как Дом правительства (он расположен через реку от Кремля) и неподалеку от него. Традиционно эту повесть читают как смелое произведение, раскрывающее историческую и автобиографическую правду, как текст, который уточнял и расширял возможности отображения эпохи сталинизма в позднесоветском обществе. Этот подход, однако, не отражает сути повести, которую стоит рассматривать не как историю о сталинистском прошлом, но как репрезентацию трифоновского настоящего, как критику позднесоветских механизмов публичного дискурса и индивидуальной памяти, имеющих отношение к традиции государственного насилия; критику того типа коллективной социальной принадлежности, которая основывалась на публичном непризнании этой традиции. В основе моего прочтения повести Трифонова — описание постсоветского публичного дискурса и общественной немоты в отношении к коллективному насилию сталинизма; особое внимания я уделяю «первосцене» постсталинской истории и памяти — так называемому «секретному докладу», сделанному Никитой Хрущевым в 1956 году. Истории травмы и массового насилия часто описывают как тяжкое бремя для последующих поколений — можно вспомнить теоретические и исторические работы, посвященные последствиям Холокоста и коллаборационизма в Европе. Однако, как я покажу в своем анализе «секретного доклада» и повести Трифонова, истории массового насилия и кровопролития могут, как это ни парадоксально, сыграть «позитивную» или «конструктивную» роль в общественной и политической жизни. Я собираюсь продемонстрировать, что в позднесоветскую эпоху политические субъекты конструировались вокруг строгого молчания о последствиях коллективной травмы раннесоветского периода. Иными словами, культурное наследие массового насилия лежало в основании социальной стабильности и политического режима позднесоветской эпохи, когда жизнь более или менее регулировалась определенными законами.