Культурное наследие можно рассматривать и использовать как ресурс символического капитала. В различные исторические периоды соответственно актуальным ценностям и стилистическим предпочтениям из архивного резервуара выбирались и использовались отдельные его части.

Следует различать периоды, более высоко оценивающие наследие как ресурс культурных ценностей, и периоды, пренебрегающие наследием, когда конструкция ценностей и идентичности происходит прежде всего на основе девальвации ценностей прошлого и четкого противопоставления ему. Лучший пример последней ситуации — радикальный/революционный модернизм начала XX века: авангард. В этой перспективе настоящее время можно рассматривать как эпоху прямо противоположную такого рода пренебрежению наследием.

Архив – это хранилище интеллектуального наследия, знаний о прошлом, о правилах и законах, на которых основано существующее государство, общество, культура. Только путем включения в архив свидетельства и знания о прошлом обретают статус факта и символическую ценность. От них — от их актуальности и надобности — можно (временно) отказываться, больше не рассматривая их как наследие или считая их ненужным или мешающим наследием, но, пока они включены в архив, они могут быть вновь реактуализированы.

Как инструмент государственной власти архив одновременно служит сохранению государственных тайн (Geheimhaltung von Herrschaftswissen) и конструированием государственной идентичности с помощью документов и свидетельств о его истории.

Актуальные исследования архива как (государственной) институции и ее механизмов обратили внимание на случаи, когда архив — обычно в контексте резкого изменения ситуации — превращается из инструмента государственной власти в инструмент сопротивления этой власти, перестает работать как официальная память, подтверждающая легитимность государства, и становится антипамятью, свидетельством несправедливости, нелегитимности власти и государства. С точки зрения государства архив в такой ситуации превращается в нежеланное наследие.

Архивы ГУЛАГа — это хранилище знаний о деятельности государственной власти, которое в постсоветское время превратилось в хранилище свидетельств о преступлениях. Не только для государства, — но в первую очередь для него, — этот архив представляет собой нежеланное наследие, которое очень трудно — и вообще не очень хочется — интегрировать в официальный нарратив отечественной истории.

Для (больших) нарративов, с помощью которых конструируется культурная или национальная идентичность, делается выбор из архива (который сам по себе уже основан на процедурах селекции). Выбор позволяет игнорировать то, что считается нерелевантным, или то, что мешает или противоречит той версии истории, которую хочется рассказать.

Художественная литература, обрабатывающая исторический материал, тоже выбирает и рекомбинирует выбранное. Среди таких произведений можно отличать те, которые употребляют архив для выбора и рекомбинации, от тех, которые осмысляют архив как таковой, вместо того чтобы сделать выбор и рассказать линейную историю.

В своем докладе я хочу обратить внимание на две тенденции современной художественной литературы на тему ГУЛАГа: главная нарративная стратегия первой состоит в попытке интегрирования истории ГУЛАГа в национальный нарратив, в то время как примеры второй тенденции стараются обратить внимание на неинтегрируемость архива/памяти ГУЛАГа. Представители второй тенденции обращают внимание на проблематику самого архива как такового как нежеланное и в целом интегрируемое наследие, которое, напротив, препятствует конструкции целостного нарратива. И как раз в них — как, например, в романе Сергея Лебедева «Предел забвения» — архивная тематика инсценируется с помощью арктической вечной мерзлоты, которая оказывается естественным архивом, где — в отличие от архива как культурной институции — сохраняется все, несмотря на человеческую волю, стремящуюся сохранить или, наоборот, уничтожить память о жертвах и палачах, об исторических фактах в целом.