В июне 1926 года американка, ветеран обеих квакерских миссий в Россию, Анна Хейнс получила повестку из ОГПУ с требованием прийти к ним в определённый день и час. Историю её похода на Лубянку описал Фред Триттон, английский квакер, побывавший в 1926 в Советской России. Всё это англичанин изложил на бумаге уже после того, как покинул СССР. Ведь все работавшие в России квакеры отлично понимали, что письма, посланные обычным способом — по почте — просматриваются советской цензурой.

Итак, в назначенный день и час Анна Хейнс пришла на Лубянку, где ей устроили допрос. Анна знала русский, но сочла разумным согласиться на услуги предложенного переводчика. Вопросы были странные. При том, что квакеры официально работали в Москве с 1920 года — уже 6 лет — её спрашивали: «Почему Друзья приехали в Россию? Где они работают? Почему они выбрали именно Бузулук? Какова была суть первоначального соглашения? Сколько денег они тратят», — и так далее, и тому подобное. Поскольку Анна не была начальницей (директор Московского квакерского центра Дорис Уайт была на тот момент в отпуске — в Англии), конкретные факты и цифры она сообщить не могла. Допрашивавший чекист слегка удивился, и спросил, а кто же у вас начальник? Получив ответ, он стал выяснять, какие отношения у квакеров с сектантами. Он интересовался, много ли среди сектантов тех, чьи взгляды были схожи с взглядами квакеров, в особенности в отношении войны. Анна Хейнс отвечала, что у квакеров нет официальных отношений с сектантами, и что она лично не посещала никакие собрания религиозных групп в России.

Все остальные вопросы были приблизительно в таком же ключе: товарищ в фуражке изображал из себя наивного и неинформированного чудака. Дивясь странным вопросам, Анна спросила, почему её вызвали. На это ей было сказано, что для ОГПУ вполне естественно желание лично познакомиться с тем, кто находился в России такое длительное время, с такими людьми, как она. Такое объяснение могло бы показаться правдивым только наивному иностранцу, но Анна Хейнс была, что называется, стреляным воробьём. Однако даже с её пониманием ситуации в стране, она после допроса ломала голову — почему советские власти так интересуются взаимоотношениями квакеров с сектантами. Квакеры решили, что эта линия была выбрана чекистами для того, чтобы — лично ли Анне Хейнс, или организации Общества Друзей — дать приказ покинуть Россию. Квакеры даже допускали, что Дорис Уайт могут не пустить в Россию после отпуска.

Однако этого не произошло: ещё одна загадка в истории взаимоотношений большевиков и квакеров. Это был единственный случай вызова в ГПУ за все 10 лет послереволюционного периода пребывания квакеров в России.

Квакеры полагали, что их планы по организации работ по новым направлениям могут заставить ГПУ успокоиться. Фред Триттон писал, что он слышал от многих в Москве, что училище для медсестёр на балансе квакеров будет иметь огромное значение: все, кто как-то был связан с Друзьями, с их работой в Москве и по стране, были полны энтузиазма в отношении этого проекта.

Показательно, что Триттон подчёркивал, что Друзьям за рубежом невозможно понять, что такое ОГПУ в стране большевиков, что даже наркомы и преданные коммунисты говорят о чекистах шёпотом, «поскольку эта организация обладает неограниченными полномочиями, если мы говорим о жизни и свободе русских. Иностранцев они могут вышвырнуть из страны практически без предупреждения».

Хоть квакерея Анна Хейнс и уверяла на допросе чекистов, что связей с сектантами нет, Фред Триттон много общался с Владимиром Чертковым, частым гостем квакерского центра в Борисоглебском переулке. И сам Владимир Чертков, и его сын говорили англичанину, что были бы очень рады, если бы Друзья помогли в воссоздании практики молитвенных собраний в квакерском духе, подобных тем, что когда-то проводились в помещении Вегетарианского общества в Газетном. Чертковы предлагали свести квакеров с некоторыми религиозными группами, чьи взгляды схожи с Обществом Друзей. Интересно, что Чертков тогда показал Триттону списки русских отказчиков за период с июля 1922 по июль 1926. Там было 192 кейса — за весь этот период, и в основном — как сказал Владимир Григорьевич — всё для отказчиков кончалось заключением под стражу. Наверняка эта информация, которой Чертков поделился с квакерами, чекистами была бы сочтена шпионской.

Интересно, что Фред Триттон в своих рассуждениях порой демонстрировал удивительную наивность, когда речь заходила о работе квакеров в России. Он, например, предлагал послать в СССР квакера, который считался бы «прикреплённым к Квакерскому центру в Москве», но не работающим в Центре. Тогда — по мнению Триттона — этот человек, без того, чтобы компрометировать Центр, мог бы контактировать с группами сектантов, ходить на молитвенные собрания. Нельзя без улыбки читать предположения англичанина, что это не вызвало бы жёсткой реакции со стороны ГПУ в отношении Квакерского центра, хотя он и не сомневался в том, что такие действия не остались бы незамеченными на Лубянке. Подводя итог, он разумно предполагал, что если бы чекисты того пожелали, то им бы не составило труда считать квакеров, иностранную религиозную организацию, носителями пропаганды сектантства.

Буквально накануне отъезда Фреда Триттона в Англию, в Квакерский центр в Борисоглебском зашёл один русский, который — как писал встретившийся с ним англичанин — прожил в России год. До этого визитёр долгое время жил за границей. Он — по его словам — был поражён великими духовными стремлениями русской интеллигенции, и рассказал квакеру, что сам он лично был знаком с одним молодым коммунистом, который с полной отдачей работал на благо революции, был умным писателем, хорошим организатором. Однако в последнее время этот молодой большевик стал ощущать глубокую депрессию по причине того, что он называл «пустотой жизни», и это привело его к самоубийству. Гость сказал, что ему известно много подобных случаев, и он предложил план того, как — по его мнению — квакеры могли бы помочь в противостоянии пустоте жизни. К слову, заметим, что в 1925 г. среди умерших большевиков суициденты составили 14 % при средней статистической цифре суицидов 1% как причины смерти.

Надо отдать должное мистеру Триттону: он опасался, не является ли визитёр засланным агентом, хотя и писал: «Я ощущаю его искренность и неподдельное желание что-то сделать. Жалко, что мы не можем ничего предпринять в таких вот ситуациях, даже если это и не совпадает с направлениями нашей работы». Дальнейшее развитие событий показало, что вызов Анны Хейнс в ОГПУ и её спокойная манера ведения беседы не имел негативных последствий. Слежка за Друзьями в Москве наверняка продолжалась, но Квакерский центр оставался в столице ещё пять лет, до июня 1931 года.