В славной истории ленинградского управления КГБ остается немало лакун, еще не все эпизоды деятельности ленинградских чекистов в достаточной мере освещены, хотя этого и заслуживают. Книга московского исследователя Петра Дружинина «Дело Константина Азадовского: Документальное исследование» (М.: Новое литературное обозрение, 2016) заполняет одно из белых пятен.

Главный герой книги – известный ленинградский филолог Константин Азадовский (род. 1941), арестованный в декабре 1980 г., осужденный в начале 1981 г. и отправленный на Колыму, в ИТК в Магаданской области, а после отсидки начавший распутывать ту детективную историю, в которую его «упаковало» УКГБ. И писать жалобы, добывая документы. Документы за 12 лет борьбы Азадовскому удалось добыть уникальные, они-то и легли в основу книги.

В 1971 г. Азадовский защитил кандидатскую диссертацию по творчеству австрийского драматурга Франца Грильпарцера, а в 1975 г. стал заведующим кафедрой иностранных языков Мухинского училища. Уже с 1976 г. оказался под негласным надзором КГБ «за антисоветские высказывания», хотя ни диссидентом, ни антисоветчиком Азадовский никогда не был, но к официальной власти и идеологии, конечно, относился скептически, с позиции пассивного инакомыслия. Тем не менее интерес КГБ к нему рос, и с осени 1978 г. на Азадовского уже завели ДОР – дело оперативной разработки «с окраской «антисоветская агитация и пропаганда с высказываниями ревизионистского характера»».

Однако причина интереса к Азефу (псевдоним, присвоенный Азадовскому в КГБ) проста: не агитация и ревизионизм, а контакты с иностранцами, с филологами, которые приезжали в СССР. Такие контакты для Азадовского – часть работы, а для сотрудников 5-й службы КГБ (борьба с идеологическими диверсиями противника) – признак антисоветизма.

В знаменитом «архиве В.Н. Митрохина», разоблачающем деятельность КГБ, есть материал, названный «Признаки антисоветизма». Секретным указом Президиума Верховного совета СССР от 25.12.1972 Контора получила право выносить гражданам официальное предостережение. В «Инструкции о применении официального предостережения» перечислены основания: от «распространения политически вредных измышлений в устной форме» до «контактов советских граждан с иностранцами или попытки установить таковые, если характер и форма этих контактов дает основание полагать возможное использование их во враждебных целях». Признаки же «враждебных действий» суть: «прослушивание передач зарубежного радио, восхваление западного образа жизни, увлечение идейно-порочной литературой, рассказ политических анекдотов, сбор биографических сведений о лицах, необоснованно репрессированных в прошлом, контакты с иностранцами, приобретение литературы у них…»  Всего 19 признаков.

На языке КГБ Азеф, свободно владеющий иностранными языками и общающийся с иностранцами, – это опасный антисоветчик почти по всем 19-ти признакам. Но вот беда: «В процессе работы по ДОР легализованных материалов о проведении Азадовским враждебной и иной противоправной деятельности получить не представилось возможным» (из доклада председателю КГБ СССР В.М. Чебрикову от 28.09.1988). И тогда чекисты с горячим сердцем и холодной головой организовали провокацию: в конце декабря 1980 г. своими чистыми «дзержинскими» руками подбросили наркотики сначала жене Азадовского, Светлане Лепилиной, а потом и ему прямо на квартиру.

Поскольку началась перестройка и на жалобы Азадовского в 1988-м и в последующие годы КГБ уже приходилось отвечать конкретно и пофамильно, выяснилась в деталях – причем из ответов самого КГБ – вся тайная механика провокации.

У жены Азадовского был знакомый, иностранец Хасан, представлявшийся испанским студентом. Он был агентом 5-й службы УКГБ по кличке Берит, которого в ноябре 1980 г. «подставили» (термин из доклада Чебрикову) Лепилиной. Агент соврал, что срочно уезжает, и попросил встретиться в кафе, чтобы передать лекарство для каких-то знакомых. На самом деле Берит передал завернутую в фольгу анашу весом 4 грамма. Факт передачи был зафиксирован сотрудниками 5-й службы А.В. Кузнецовым и И.В. Ятколенко. С анашой Светлану тут же задержали (при участии сотрудников УКГБ В.И. Архипова и В.В. Шлемина) и повели в отделение милиции.

Но это была только первая часть провокации. Анаша у жены – повод провести обыск на квартире Азадовского и найти наркотик там, чтобы обвинить и его. Накануне обыска, согласно плану операции, к Азадовскому зашел его знакомый – тоже агент 5-й службы УКГБ по кличке Рахманинов (в миру Михаил Орехов, музыкант из Малого театра оперы и балета). Зашел, попросил попить воды, а когда Азадовский вышел на кухню, на книжную полку положил пакетик с анашой весом 5 граммов и удалился. Естественно, что когда на следующий день к Азадовскому явились с обыском – наркотик сразу нашли.

Обыск проводили пятеро – двое сотрудников уголовного розыска О.Н. Арцибушев и Н.Н. Хлюпин, а также трое чекистов: В.И. Архипов, В.В. Шлемин и П.Г. Поздеев. Причем в протокол обыска сотрудники КГБ, прикидывавшиеся милиционерами и назвавшиеся вымышленными фамилиями, включены не были, что сразу показалось Азадовскому подозрительным. П.Г. Поздеев, сотрудник 5-й службы УКГБ, занимался борьбой с идеологическими диверсиями, на обыске оказался для того, чтобы наметанным глазом найти антисоветские материалы, рукописи и книги. Кстати, позже он стал куратором Ленинградского отделения Союза писателей РСФСР, а потом и его членом, чтобы изучать писателей методом включенного наблюдения. Много позже Азадовский случайно встретил Поздеева в Доме писателя и тогда узнал, кто он такой на самом деле.

После обыска 19 декабря 1980 г. сразу последовал арест, затем следствие, суды и срокá: Азадовскому – два года, его жене – полтора. Поскольку Азадовский был широко известен, в частности, как публикатор переписки Рильке – Пастернака – Цветаевой, как автор научных работ о Блоке и Клюеве, его арест и суд над ним не прошли в безмолвии. Протесты посыпались со всех сторон, протестовали ленинградские академики М.П. Алексеев и Д.С. Лихачев, русская культурная эмиграция: Иосиф Бродский, Сергей Довлатов, Сергей Дедюлин… Коллеги из ФРГ, Дании, Швеции, Швейцарии, Великобритании. Об Азадовском писали в газетах по всему миру. Было понятно, что на самом деле Азадовский – политзек, «узник совести».

Особая история – подробно описанное пребывание Азадовского в лагере в Сусумане, откуда он был освобожден 18 декабря 1982 г. Но еще важнее его борьба за реабилитацию и разоблачение ленинградских чекистов-провокаторов, начатая сразу после освобождения. В итоге Азадовский и его жена были сначала оправданы, а потом реабилитированы. Причем нужно было не просто расшифровать чекистов и доказать, что наркотики подбросили, но и что Азадовские стали жертвами политических репрессий. Этот факт в отношении Азадовского был признан окончательно и официально прокуратурой СПб в 2001 году.

Естественно, что до перестройки это было бы невозможно в принципе, да и в перестройку КГБ сопротивлялось отчаянно. Но Азадовский целенаправленно бил в одну точку с упорством маньяка, причем начал это делать еще в то время, когда реальных надежд на то, чтобы добиться правды, не было. Бойцовский характер, несгибаемость и принципиальность не позволяли поступать иначе. В XVI веке его сожгли бы на костре; в конце ХХ века Азадовский победил КГБ. Случай совершенно уникальный: в результате 12-летней непрерывной атаки со стороны Азадовского генералы-чекисты были вынуждены не только признаться в том, что в «Большом доме» задумали, подготовили и осуществили провокацию, итогом которой стало осуждение невиновных людей, но и назвать фамилии всех организаторов и исполнителей провокации. Стало известно, что ДОР находился в производстве у А.В. Кузнецова и Ю.А. Безверхова, а руководили начальник отделения Ю.А. Николаев и начальник отдела В.П. Алейников. И все они «за допущенные серьезные нарушения и неправомерные действия заслуживают дисциплинарных взысканий».

Это я процитировал документ, который 22 декабря 1988 г. был утвержден начальником УКГБ по Ленинграду и ЛО В.М. Прилуковым. В итоге Алейников и Николаев получили по строгому выговору, а Безверхов, Кузнецов, Архипов и Шлемин – по замечанию. Уголовные дела, которых добивался Азадовский, возбуждены не были. В России не было и нет ответственности за исполнение любых преступных приказов, т.е. за работу государственной машины подавления-уничтожения не отвечает никто. Потому она и остается в сохранности, готовая к новым действиям.

И тем не менее впервые удалось неопровержимо, путем письменных признаний, полученных из самого Комитета, доказать, что сотрудники 5-й службы УКГБ (идеологическая контрразведка) совершили уголовные преступления: подлоги, фальсификацию доказательств виновности и т.д. Причем речь идет не о древнесоветских временах, не о 1937 годе, и это делает книгу абсолютно уникальной. Тем более что все персонажи детектива живы, более того, некоторые активно работают или до недавнего времени работали на ответственных постах. Так, например, Александр Кузнецов (род. 1954), который в 1979–1996 гг. служил в органах госбезопасности и дослужился до заместителя начальника УФСБ по СПб и ЛО, с 11 февраля 2014 г. является вице-президентом банка «Россия» по инфраструктурным проектам. Другой «производитель» ДОР, Юрий Безверхов (род. 1945), с февраля 2004 г. является первым заместителем руководителя аппарата Государственной Думы. Наконец, Владимир Шлемин дослужился до звания генерал-лейтенанта и должности начальника департамента обеспечения правопорядка на закрытых территориях и режимных объектах МВД РФ (в 2010 г. его уволил Д. Медведев).

И вот теперь эти персонажи смогут прочитать о себе в книге, где приведены факты их личного участия в политических репрессиях конца 1970-х – 1980-х гг., в беззакониях, которые творила в Ленинграде тайная политическая полиция. Пусть вспомнят свою славную тревожную чекистскую молодость.

 

Из переписки К. М. Азадовского с М. Н. Золотоносовым:

Константин Маркович,

я как-то сразу не подумал о возможной связи Вашего ареста с биографическими обстоятельствами Копелева, с которым Вы были знакомы с 1960-х гг. Две биографии логично сочетаются.

Во-первых, окончательно персоной нон грата Копелев стал в 1977 г.  - соответственно в сент. 1978 заведено ДОР на Азефа.

Во-вторых, в 1980 г. появилась статья:  Астапенко С. Иуда в роли Дон-Кихота // Советская Россия. 1980. 3 февраля. И в ноябре 1980 г. по приглашению Генриха Бёлля Копелев с Орловой выехали на год в Германию, а 22 января 1981 г. лишены сов. гражданства. См. секретное письмо Андропова в ЦК КПСС от 12 августа 1980 г. о разрешении на выезд в США к дочери Литвиновой М.Л. Копелеву и Орловой с последующим лишением гражданства: http://www.bukovsky-archives.net/pdfs/dis80/pb80-2.pdf

Соответственно Вас арестовали 19 декабря 1980 г.

Копелеву назначили принуд. эмиграцию, Вам как "молодому" - наркотик и топтать зону.

Может быть, в КГБ была какая-то разработка германистов? Связь не улавливаете? В Москве стригут ногти - в Ленинграде рубят пальцы...

 

Доброе утро, Михаил Нафталиевич!

Насчет Копелева, поверьте, я думал, и он тоже думал (как сам говорил мне в Кельне в 1988 году). Прямая связь здесь, скорее всего, отсутствует, разве что знакомство, общий круг и т.п. «Контакты» интересовали их в первую очередь…

Гораздо ближе к моему – дело Левы Друскина, о чем в книге Дружинина говорится подробно. Тут просматривается некая общность. Даже обыск производил тот же мент – Арцыбушев (доверительно сообщивший мне по окончании шмона, что он тоже «из интеллигентной семьи» и родственник его – известный художник…). Это был период оживления чекистской деятельности в Л-де и, возможно, по всей стране (связываю это с Афганистаном). В Л-де их особенно интересовал Союз Писателей, куда я подал документы в 1979 году и как раз в то время был успешно провален (вспомните в этой связи симпатичную фигуру Поздеева).

Ну а слова «германистика» они вообще не знали.

Насчет высылки Вы, наверное, правы: «молодость» могла сыграть свою роль. Копелев был уже, конечно, «маститый», пользовался немалой известностью, издал несколько книг на Западе, был исключен из КПСС и ССП, жил в Москве, а главное – был близким другом Генриха Бёлля. И не только Бёлля. А, кроме того, уже побывал в Гулаге – это тоже учитывалось. Копелев принадлежал к диссидентскому движению (хотя и не любил, когда его впоследствии именовали «диссидентом»).  А я был все же далек от диссидентства, притом что само это понятие – крайне расплывчатое. См. об этом: Азадовский К. Генрих Бёлль и советские «диссиденты» // Литература и идеология. Век двадцатый (научная серия «Литература. Век двадцатый». Вып. 3). М., 2016. С. 160–173).

Отправлять же в Гулаг Леву Друскина, инвалида-колясочника, было бы слишком хлопотно и, я бы сказал, слишком броско (по вегетарианским временам). Проще было его отправить в Вену. А я был  действительно моложе, относительно здоров и не был знаком с Генрихом Бёллем. К моим друзьям принадлежали в то время Саша Лавров (еще даже не кандидат наук), Кама Гинкас и Гета Яновская (сидевшие без работы), литературный трутень Бродский (которого впоследствии международная закулиса поощрила Нобелевской) и прочие эмигранты и отщепенцы, вроде Славинского…