Историк Борис Колоницкий рассказывает, как в 1917 году царей сменили вожди, и почему это было неизбежно

В 2017 году мы обречены прочесть множество работ о Русской революции, корректирующих или даже меняющих наше понимание ключевого события отечественной истории. Книга петербругского историка Бориса Колоницкого — одна из таких. Историк предпринял ревизионистское исследование истоков формирования культа «вождя», с которым обычно соотносят имена Владимира Ленина и Иосифа Сталина. Но вождизм сформировался еще в 1917 году, в «свободные» восемь месяцев Временного правительства.

Публицисты, писатели и политики, которые потом годами будут рассказывать об установивших диктатуру большевиках, оказывается, прикладывали силы к формированию образа безальтернативного революционного лидера в лице Александра Керенского. Колоницкий объясняет это тем, что тысячелетняя авторитарная традиция не могла исчезнуть одномоментно, и вполне логично, что на место царя пришли вожди. Выводы Колоницкого, надо сказать, местами читаются как актуальная публицистика: культ безальтернативного оппозиционного лидера неизбежно превратится в культ очередного вождя, если общество не будет долго работать на изживание антиавторитарных тенденций.

Открытая Россия публикует отрывок из книги Бориса Колоницкого «„Товарищ Керенский“: антимонархическая революция и формирование культа „вождя народа“ (март — июнь 1917 года)»

В 1917 году Керенского многие именовали «борцом за свободу». Например, 26 июля 1917 года представители Куженкинского гарнизона приняли постановление:

«...все любящие свою родину элементы страны должны сплотиться около Временного правительства, оказывая ему полную поддержку и доверие в надежде, что коалиционное правительство во главе с таким испытанным борцом за свободу трудящегося народа, каким является общий любимец, наш товарищ КЕРЕНСКИЙ, положит всю свою жизнь на защиту родины и революции от дерзких поползновений как со стороны внешнего врага, так и со стороны врагов революции справа и слева».

Составители этой резолюции использовали тактику легитимации, которую можно обнаружить и в других текстах того времени: политический лидер достоин поддержки, ибо он испытан годами борьбы за свободу народа, его безупречная революционная репутация служит залогом верности политического курса правительства, которое он возглавляет.

Действия Керенского в предшествующие годы и в особенности в дни переворота способствовали формированию подобной репутации. Неудивительно, что во многих приветствиях, посылавшихся ему в марте 1917 года, он именовался «борцом за свободу». Как уже отмечалось, конференция эсеров Петрограда, состоявшаяся в первые дни марта, приветствовала «стойкого, неустанного борца за народовластие». «Шлем сердечный привет борцу за свободу. Да благословит Вас небо на будущий подвиг», — обращались к Керенскому в то время некоторые политические ссыльные. Показательно, что так описывали министра ветераны революционного движения, и это имело особый вес в глазах политизирующихся масс.

Порой таким термином — «борец за свободу» — обозначалась специализация Керенского. В частности, национальные организации именовали его «славным борцом за свободу России и ее народностей». Авторы других резолюций приветствовали политика как борца за социальное освобождение. Керенского называли «борцом за свободу трудящегося народа», «испытанным борцом за счастье и волю трудового народа», «неутомимым борцом и защитником обездоленного народа и его свободы» и «борцом за свободу униженных и оскорбленных». Во многих иных резолюциях революционный министр именовался «борцом за свободу», «борцом за свободу народа», «борцом за освобождение родины», «дорогим и неутомимым борцом за свободу и право». Особое значение придавалось стажу его активной политической деятельности и верности избранному политическому курсу: Керенского нередко называли борцом «испытанным», «неутомимым», «неустанным», «стойким».

Как мы уже видели, биографы Керенского в 1917 году создавали и подтверждали его революционную репутацию и тем самым обосновывали его право на политическое лидерство в условиях революции. Правда, так называли не одного только Керенского: статус противника «старого режима» становился важным ресурсом политической легитимации, поэтому разных лидеров той поры их сторонники именовали «борцами за свободу».

В марте многие жители России сочли нужным поздравить с успехом революции Родзянко, председателя Государственной думы и ее Временного комитета. При этом авторы поздравлений не всегда точно представляли себе статус Родзянко: его именовали «главой свободного государства Российского», «главой свободной России», «министром-президентом», «председателем Временного правительства». Родзянко называли «борцом за свободу» и «освободителем России», а иногда даже «вождем свободы». Некоторые обращения к Родзянко использовались впоследствии для характеристики других вождей, в том числе и Керенского: председателя Государственной думы называли, например, «гением Свободной России». Чаще же Родзянко именовали «первым гражданином» — «первым свободным гражданином свободной страны», «лучшим гражданином», «первым гражданином свободной России». Так, присяжный поверенный И. Балинский приветствовал Родзянко следующим образом: «Да здравствует Государственная дума... Да здравствует на долгие годы ее славный председатель, первый и достойнейший между равными гражданами гражданин свободной России».

С именем Родзянко были связаны и некоторые первые проекты политики памяти эпохи революции. Так, Городская дума Екатеринослава третьего марта поспешила увековечить память о своем земляке, крупном землевладельце края: в зале Думы решили установить мраморную статую Родзянко, городская площадь получила его имя, а кроме того, планировалось в центре города воздвигнуть памятник Освобождению, со статуей Родзянко в середине композиции.

Представители различных политических партий также прославляли своих лидеров, напоминая об их революционном прошлом. Особенно активно этот прием укрепления и подтверждения авторитета использовался в тех ситуациях, когда партийные вожди оказывались под огнем критики со стороны своих оппонентов. Например, эсеры осуждали нападки консервативной и либеральной прессы на Чернова, которого они именовали «виднейшим борцом за свободу и счастье трудового народа».

Когда же объектами яростной критики стали Ленин и «ленинцы», большевики сочли нужным опубликовать несколько биографических очерков, освещавших участие своего лидера в революционной борьбе. Они заявляли: «Нельзя ссылаться на ложные грязные обвинения против т[оварища] Ленина, т[ак] к[ак] Ленин старый партийный вождь, вождь не мартовский...». Сама формулировка могла рассматриваться и как скрытая критика политиков, выдвинувшихся лишь в дни Февраля, — упрек, который ветераны движения, казалось, могли адресовать и Керенскому.

После свержения монархии конструирование революционной биографии было распространенным приемом укрепления авторитета политических лидеров, представители различных течений именовали своих вождей «истинными» и «испытанными» «борцами за свободу», а соответствующий статус враждебных политиков подвергался сомнениям, критиковался, опровергался.

И все же именно для создания репрезентации Керенского образ «борца за свободу» был особенно важен. И он сам, и его сторонники, как мы уже видели, уделяли немало внимания выстраиванию такой репутации: ни один другой политический лидер не удостоился в то время стольких биографических очерков, созданных дружественными ему авторами.

К тому же иногда сторонники министра выделяли особый, более высокий статус Керенского по сравнению с другими «борцами за свободу». Так, председатель Борисоглебского землячества Харьковского университета вскоре после свержения монархии приветствовал «первого среди великих борцов за волю». И в последующие месяцы некоторые современники указывали на особое место Керенского в ряду «борцов за свободу». К примеру, 10 июля министру была направлена телеграмма о том, что организация социалистов-революционеров Молитовской фабрики «приветствует Вас, первого борца свободной революционной России, выражает Вам, в лице Вашем Временному правительству, — полное доверие». Представитель же Могилевского Совета крестьянских депутатов, приветствовавший Керенского 20 мая, именовал его ни больше ни меньше как «апостолом революции и освободителем крестьянства».

В некоторых текстах той поры молодой политик рассматривался в качестве уникального, даже единственного освободителя страны. Это отношение проявлялось в письмах и резолюциях, адресованных Керенскому и осенью 1917 года: «Вы тот, кому вся Россия обязана освобождением от царского гнета». В другом случае министр описывается как главный освободитель страны, руководитель «борцов за свободу». Некий унтер-офицер П.М. Романов, пожелавший сменить свое родовое имя, напоминавшее теперь о «старом режиме», обращался к нему так: «Прошу вас, великий борец!!! За весь народ, который нес этот хомут и ярмо, вы уже, господин Керенский, во главе со всеми другими явились великим освободителем этого гнета и сняли это ярмо...».

Именно применительно к Керенскому подобное обращение использовали даже пропагандисты австро-венгерской армии, стремившиеся распространять антивоенные настроения в рядах своих противников. В австрийской листовке, адресованной русским солдатам-фронтовикам, содержалась ссылка на министра, якобы заявлявшего ранее о своем желании прекратить военные действия: «Ваш верный товарищ Керенский, как освободитель народа, взял всю власть в свои руки и обещал народу, что война скоро кончится».

Следует напомнить, что и сам Керенский в публичных выступлениях неоднократно ссылался на свои революционные заслуги и использовал этот прием чаще, чем другие видные политики.

Наконец, молодой министр, со своей стороны, тоже активно участвовал в создании культа «борцов за свободу». К этому его иногда подталкивало и общественное мнение. Так, общее собрание торговых служащих Тюмени, состоявшееся 5 марта, обратилось к нему со следующим посланием: «...в великий день выборов в городской Совет рабочих депутатов [собрание] просит вас, дорогой Александр Федорович, передать наш привет святым мученикам и борцам за свободу Екатерине Константиновне Брешковской, Вере Николаевне Фигнер, Николаю Морозову, другим ветеранам освободительного движения и сказать им, что мы жизнь положим за идеалы, к которым они стремились». В этом обращении именно Керенский упоминается как достойнейший представитель нового поколения революционеров, именно он уполномочивается выступать перед лицом легендарных предшественников, «святых мучеников», символизирующих братство «борцов за свободу». В других же приветствиях молодой политик даже упоминается в одном ряду со «святыми мучениками». Всероссийский съезд учителей, например, постановил приветствовать Керенского, Брешко-Брешковскую, Фигнер, Плеханова «и других деятелей революции» (показательно, что текст этого приветствия был напечатан в главной газете партии социалистов-революционеров). Молодой политик занял почетное место в ряду признанных ветеранов революционного движения, и в такой ситуации все усилия по созданию культа «борцов за свободу» были для Керенского особенно выгодными. К тому же формирование этого культа соответствовало основному вектору создания новой политики памяти после Февраля.

Революционная Россия должна была переписать свою историю, создавая картину прошлого, пригодную для политического использования в изменившейся ситуации. Одни события прошлого следовало забыть, другие — радикально переосмыслить; все политические и политизированные организации неизбежно втягивались в реализацию различных проектов политики памяти, а иногда и инициировали их. Порой же партийные деятели разного уровня просто не могли не реагировать на спонтанные действия толпы, которая уничтожала памятники деятелям «старого режима» и требовала смены названий эпохи «царизма». Следовало дать новые имена улицам, различным учреждениям и населенным пунктам, необходимо было позаботиться о создании новых монументов и подумать о судьбе старых захоронений революционеров и слуг «старого режима», нужно было воздать должное павшим «борцам за свободу» и приветствовать здравствующих ветеранов революционной борьбы. Особенно часто меняли названия военные корабли. Так, знаменитый броненосец «Князь Потемкин Таврический», название которого после известного восстания было изменено на «Святой Пантелеймон», в 1917 году по требованию команды получил имя «Борец за свободу».

Столкновение конкурирующих проектов культурной памяти не стало в 1917 году главным фронтом политического противостояния, но в многочисленных конфликтах относительно памятных мест и мест памяти проявлялись разные аспекты борьбы за власть. В то же время роль инициатора соответствующего проекта могла быть важным — подтверждающим авторитет — ресурсом для политиков и администраторов, военачальников и членов всевозможных комитетов. Вырабатывая свою политику памяти, они опирались на развитую политическую культуру революционного подполья, имевшую давнюю традицию прославления, сакрализации своих героев и мучеников. Во время революции некоторые пропагандистские тексты, созданные ранее, переиздавались (немало соответствующих брошюр было опубликовано в 1905–1907 годах), после свержения монархии появлялись и новые биографии. Особенно активно действовали в этом отношении социалисты-революционеры, прославлявшие в 1917 году своих товарищей по партии, известных террористов. Статус «борцов за свободу» приобретали и другие деятели русской истории; так, А. Н. Радищев и ранее уже именовался первым русским борцом за свободу. В других случаях первыми борцами за свободу называли декабристов.

Создание культа «борцов за свободу» соответствовало и общественным запросам, что оказало воздействие на развитие массовой культуры. Показательно, например, появление новых кинематографических лент «Бабушка русской революции (Мученица за свободу)» (фильм о Е. К. Брешко-Брешковской), «Борцы за свободу», «Солнце свободы (Слава борцам за свободу)», «Смерть лейтенанта Шмидта» и др. Память о «борцах за свободу» была востребована в то время зрителем, читателем, потребителем, и это создавало фон для реализации проектов политики памяти.

Нередко необходимость похорон участников революции приводила к появлению новых символов и ритуалов, при этом использовалась революционная традиция. Вследствие захоронений и перезахоронений противников «старого режима», в результате других символических действий менялась культурно-политическая топография населенных пунктов, что влияло и на ритуалы революционных торжеств, и на сценарии политических акций. Городские политические пространства перекодировались, появлялись новые места политической сакрализации. Процесс формирования местных культов «борцов за свободу» использовался разными политическими силами — революционное прошлое было важным ресурсом в борьбе за власть. Некоторые местные акции такого рода приобретали общенациональное значение. Революционные власти Севастополя послали специальную экспедицию, которой удалось найти останки лейтенанта П. П. Шмидта и других участников восстания 1905 года. В торжественной обстановке перезахоронение «борцов за свободу» было совершено в Севастополе. Важную роль в этой церемонии играл командующий Черноморским флотом адмирал А. В. Колчак, который первым шел за гробом «борца за свободу»; похороны превратились во впечатляющую оборонческую демонстрацию. Вряд ли действия Шмидта в 1905 году соответствовали представлениям адмирала об офицерской чести, но он наверняка осознавал политическую необходимость организации торжественного перезахоронения революционеров. После Февраля Колчаку некоторое время удавалось сохранять дисциплину на флоте, чему способствовали и его авторитет признанного флотоводца, и его умение сотрудничать с местными комитетами, и способность адмирала прагматично использовать риторику, символику, ритуалы революции для достижения своих целей. Казалось, что относительно «здоровый» Черноморский флот под его руководством может стать центром патриотической мобилизации. Этому должна была способствовать и политика памяти: адмирал и его сотрудники напоминали стране о выдающейся роли Черноморского флота, и особенно Севастополя, в истории страны. Оборона города в дни Крымской войны и восстания эпохи Первой российской революции обосновывали право командования и комитетов флота выступать в роли авторитетного общенационального центра. Некоторые же поклонники адмирала Колчака шли еще дальше и представляли его как продолжателя дела лейтенанта Шмидта. Современные биографы командующего Черноморским флотом, как правило, не упоминают о его участии в создании культа «борцов за свободу», да и сам Колчак вряд ли был рад участвовать в прославлении героев революционного движения, однако и он, и его сторонники понимали практическую необходимость таких действий и поддерживали их своим авторитетом.

Культ павших «борцов за свободу» прагматически использовали и другие сторонники продолжения войны. Так, 25 марта, при открытии Седьмого съезда конституционно-демократической партии, депутаты почтили память борцов, «положивших свою голову за народную свободу и открывших нам путь к развитию нашей деятельности...». Видный же представитель партии князь П. Д. Долгоруков включил в число «борцов за свободу» и российских военнослужащих: «Я предлагаю вам объединить священную память борцов за свободу извне, от внешнего врага, со священной памятью борцов за свободу России от внутреннего врага и почтить эту священную память объединенным молчаливым и торжественным вставанием». Депутаты, разумеется, откликнулись на этот призыв. Если социалисты, прославляя своих «борцов за свободу», подчеркивали их участие в борьбе за социальное освобождение («борцы за свободу трудового народа»), то либералы стремились соединить риторику освободительного движения и язык патриотической пропаганды военного времени. Наличие различных, порой конкурирующих проектов создания культа «борцов за свободу» говорило и о распространенности этого культа, и о потенциале его политического использования. Сам же факт того, что представители буквально всех политических сил — от сторонников Ленина до поклонников Колчака — участвовали в создании данного культа, свидетельствовал о временном консенсусе относительно проекта памяти, сакрализующего павших революционеров.

Сергей Простаков