«Консерваторы, а не либералы». Сергей Сергеев о лучшей книге про славянофилов («Горький»)
В советское время изучать труды и идеи «московских славян», по понятным причинам, было непросто, но даже после полного устранения идеологических препятствий полноценной обобщающей работы по этой теме, написанной отечественным ученым, так и не появилось. Зато появилась переводная: по просьбе «Горького» Сергей Сергеев рассказывает о только что изданной и лучшей в своем роде книге «В кругу консервативной утопии. Структура и метаморфозы русского славянофильства», написанной в 1964 году поляком Анжеем Валицким.
Это печально, но приходится признать: лучшие книги по истории русской политической мысли XIX — начала XX века написаны иностранцами. Уж как в СССР канонизировали (точнее, душили в объятиях) Герцена, а ни одна советская монография о нем не сравнится по глубине анализа и широте историко-культурного контекста с работой Мартина Малиа (при всей спорности некоторых ее положений). Что же говорить о «ренегатах» и «контрреволюционерах» вроде Петра Струве, о котором и вовсе ни одной отечественной книги не было и нет до сих пор! Русский читатель должен черпать знания об «Иоанне Крестителе всех наших возрождений» (так Струве величал Горький) в блистательном двухтомнике Ричарда Пайпса. Казалось бы, что может быть почвеннее, «русее», чем славянофильство Хомякова, Киреевских, Аксаковых? Но наиболее фундаментальное сочинение о нем написано представителем народа, который в нашем историческом самосознании нередко воспринимался (и воспринимается) как один из главных врагов, — поляком Анджеем Валицким, правнуком повстанца 1863 года, внуком петербургского зубного врача, учеником русского философа Сергея Гессена.
Причины этого прискорбного положения дел понятны. До Октября
Что касается конкретно славянофилов, то они, конечно, считались «инославными» (и совершенно справедливо), но все же не такими отпетыми, как тот же Струве. Не дожившие до большевиков, они с последними не боролись, и, следовательно, их «реакционность» не была абсолютной. Кроме того, имелся еще один крайне деликатный момент. В споре западников и славянофилов советские коммунисты ретроспективно вроде как держали сторону первых, поскольку советский марксизм формально являлся вариантом западничества. Но у русского коммунизма была и теневая сторона: социалистическая революция в России прошла по-народнически, а не по-марксистски, а народничество, по согласному мнению Бердяева и Плеханова, незаконное дитя славянофильства. Да и дальнейшее бытие первого в мире социалистического государства мало сопрягалось с реалиями западного мира, настраивая скорее на мысли об «особом пути». Большой вопрос, насколько самобытнические веяния определяли сознание политического руководства СССР, однако нельзя не заметить, что уже с начала
Но только в
Таким образом, накануне перестройки ситуация с научным изучением славянофильства выглядела как будто и неплохо (забавно, но о западничестве к тому времени не вышло ни одной монографии!), были даже переизданы некоторые славянофильские тексты (опять-таки по ведомству эстетики и литературной критики), но ни все вместе, ни тем более по отдельности указанные выше работы не давали целостного представления об изучаемом феномене. Речь шла или о более или менее важных частностях или об относительной реабилитации «московских славян» с точки зрения «правоверия». Главный посыл лучших исторических работ от статьи С. С. Дмитриева 1941 года до упомянутой выше книги Н. И. Цимбаева: славянофилы — не реакционеры-крепостники, а своеобразные либералы, которых можно не только клеймить, но и — конечно, оговариваясь насчет их «классовой ограниченности» — изучать. Для убедительности такого вывода требовалось: 1) не придавать большого значения философско-исторической концепции славянофилов и, напротив, 2) выпячивать их прогрессивную практическую деятельность накануне и во время Великих реформ, а также 3) отсекать любых компрометирующих их «эпигонов» вроде Данилевского и Леонтьева.
Между тем еще в 1964 году в «братской социалистической Польше» вышла книга о русском славянофильстве, уникальная и по охвату материала, и по тщательности анализа, и по стройности синтеза, — «В кругу консервативной утопии. Структура и метаморфозы русского славянофильства» философа-русиста Анджея Валицкого. Но только сегодня, спустя 55 лет (!), она в полном объеме (в 1991 году ИНИОН микроскопическим тиражом выпустил ротапринтный сборник избранных глав из нее) появляется на русском (итальянский и английский переводы были сделаны еще в
Почему она не вышла у нас после 1985 года — большая загадка. Почему-то издатели выбирали другие книги Валицкого, учебник по истории русской мысли и монографию о философии права русского либерализма. Если же говорить о доперестроечных временах, то ситуация совершенно ясна: «Круг» не вписывался в рамки советского «правоверия». Книга была не то чтобы антимарксистской, но несомненно — немарксистской. Маркс и Ленин в ней, кстати, обильно цитируются, но не как «отцы церкви», изречения которых должны узаконивать выводы автора, а просто как влиятельные интеллектуалы, чье мнение имеет значение для понимания широкого исторического и философского контекстов исследуемой темы. Это были не ритуальные отписки, а вполне органические фрагменты научной работы. Даже сегодня интересно читать страницы «Круга», посвященные неожиданным параллелям во взглядах Маркса и Хомякова, Киреевского, Достоевского. Но гораздо большее значение для концепции книги играли другие авторитеты, вполне «инославные» — полузапретные в СССР Макс Вебер и Карл Мангейм и практически неизвестный советским гуманитариям Фердинанд Теннис. Идеи и понятийные категории именно этих мыслителей стали для Валицкого ключевыми при формулировании главного тезиса его книги.
Польский ученый не только нашел у Вебера и Тенниса, как и у Маркса, совпадения со славянофильскими трактовками тех или иных исторических феноменов, но и использовал «инославную» методологию для понимания самого учения «московских славян». В первую очередь речь идет про теорию Тенниса о Gemeinschaft («общности», «общине») и Gesellschaft («обществе»). Gemeinschaft — грубо говоря, «традиционное общество», основанное на «органических» связях, Gesellschaft — опять-таки, грубо говоря, «современное общество», основанное на «рациональных» связях. Славянофильство в таком контексте — одна из форм защиты Gemeinschaft против Gesellschaft, родственная другим европейским консервативным идеологиям позапрошлого столетия, возникшим «как ответ на рационалистически-индивидуалистическую философию Просвещения, Великую французскую революцию и индустриальную революцию в Англии», — например, немецкому романтизму. Пресловутый же славянофильский «либерализм», столь старательно реконструировавшийся советскими исследователями, автор книги называет «архаическим» и подчеркивает, что это был «либерализм» «в самом общем, туманном смысле этого слова; с либерализмом как исторически определенным общественным мировоззрением, мировоззрением буржуазным, он, в сущности, не имел ничего общего». Но, определив славянофильство как яркую разновидность европейского консерватизма, Валицкий не предал их обязательной марксистско-ленинской «анафеме», но академически, спокойно и вдумчиво проанализировал и, как уже говорилось выше, нашел у них «странные сближенья» с социалистическими учениями (не только марксизмом, но и народничеством): получалось, что все это разные формы «антикапиталистических утопий».
Отсюда напрашивался другой важный вывод: славянофильство, при всем своем пафосе «особого пути» и отталкивания от «гниющей Европы», явление именно европейской культуры. Такой тезис — не новость для русской мысли, об этом писали и Василий Розанов, и Николай Бердяев. А впервые на родство славянофильства и немецкого романтизма указал Федор Степун в статье 1910 года (эта работа, видимо, осталась для автора «Круга» неизвестной, во всяком случае ссылок на нее в книге нет). Но не забудем, что в
Подобную книгу не мог написать советский ученый (то есть теоретически мог, но только «в стол»). Впрочем, неплохо представляя себе узкий круг специалистов
Анджей Валицкий
В 1960 году ему, молодому философу и социологу, в рамках программы Фонда Форда довелось провести год на Западе. Он стажировался в Гарвардском, Колумбийском и Калифорнийском университетах, где познакомился с Ричардом Пайпсом и Джеймсом Биллингтоном, Гербертом Маркузе и Мартином Малиа, Александром Керенским и Глебом Струве, Питиримом Сорокиным и Георгием Флоровским (Валицкого подводит память, и он называет его Сергеем — жаль, что переводчик и редактор не исправили такую досадную описку). Именно во время этой стажировки он сделал первый набросок знаменитой книги, апробированный в качестве лекции в Беркли и опубликованный в California Slavic Studies. Потом был Оксфорд, где перспективного поляка опекал сам сэр Исайя Берлин. В 1964 году Валицкий благополучно защитил книгу в качестве докторской диссертации в варшавском Институте философии и социологии, после чего продолжал быть «выездным», и, например, в 1967 году вел научный семинар совместно с Берлиным (кстати, позднее лично редактировавшим английский перевод «Круга»). Новая книга польского ученого, о народничестве, вышла в Оксфорде. Если кто-нибудь расскажет мне похожую историю о советском философе
В СССР рецепция идей, высказанных в «Круге», оказалась почти нулевой. Они полностью противоречили «либерализирующему» славянофильство мейнстриму, но, с другой стороны, по самой своей методологии не могли обрадовать и немногих замшелых догматиков, продолжавших настаивать на «реакционности» «московских славян». Странно, если бы пылких адептов «русской партии», мнивших себя наследниками Хомякова и Аксаковых, вдохновили аргументы в пользу европейского выбора России. Советские же «западники» от любых проявлений русского национализма шарахались, как черт от ладана. Так что неудивительно, что в отечественных работах по славянофильству Валицкий упоминался крайне редко.
В статье С. С. Дмитриева «Славянофилы» в
Я вовсе не хочу сказать, что все советские штудии по славянофильству ничего не стоят в сравнении с трудом польского ученого — в лучших из них собрано много важных сведений о литературной, общественной, хозяйственной деятельности «московских славян», широко задействованы архивы, почти не используемые Валицким. Но в концептуальном отношении они провинциальны и унылы. (Подробнее об отечественной историографии славянофильства любознательный читатель сможет узнать из содержательного послесловия к «Кругу», написанного Андреем Теслей — кстати, автором отличной новейшей биографии Ивана Аксакова.)
И дело не только в концепциях, не только в том, что трактовка славянофилов как консерваторов гораздо лучше аргументирована, чем представление о них как о разновидности либералов. В отличие от советских монографий, книга Валицкого может быть интересна не исключительно специалистам, но и широкому кругу читателей с гуманитарными интересами. Прочитав ее, легко составить себе представление о главных славянофильских идеологемах и о специфике мышления и дискурса Хомякова, Ивана Киреевского, Константина Аксакова. О пореформенном, «практическом» славянофильстве в книге сказано не очень много, но все же общий его очерк дан. Таким образом, целостная картина истории важнейшего направления русской мысли нарисована. Ни в одной отечественной работе такой картины, увы, нет!
Кроме того, «Круг» ценен тщательно прописанным идеологическим контекстом, в котором развивалось славянофильство. Подробно рассказывается о предыстории славянофильской проблематики — от М. М. Щербатова до П. Я. Чаадаева, об особенностях мировоззрения западников, оппонентов «московских славян», о рецепции славянофильских идей в русском панславизме, почвенничестве Аполлона Григорьева и Достоевского, историософии Константина Леонтьева, философии Владимира Соловьева, о сложных, противоречивых связях славянофильства с его внебрачным ребенком — народничеством. Опять-таки ни одна отечественная книга не представит нам все это «в одном флаконе». Не говорю уже о ясности и стройности авторской мысли, не замутненной приспособлением к догматам «правоверия», прозрачности языка, которым все это выражено, за что нужно поблагодарить и переводчика — известного полониста К. В. Душенко (из замеченных мною мелких ошибок: фамилия автора биографии А. И. Кошелева — Колюпанов, не Колупанов).
Разумеется, Валицкий не закрыл эту тему. Его концепцию и в целом, и в частностях можно уточнять, дополнять или, напротив, оспаривать. В последние годы в России начался подъем интереса к славянофильству, что вряд ли случайно: вопрос о нашей цивилизационной идентичности звучит сегодня не менее остро, чем в эпоху Николая I. Издательство Пушкинского Дома и издательство «Росток» опубликовали несколько ценнейших выпусков из серии «Славянофильский архив», вышли или выходят собрания сочинений Ю. Ф. Самарина и И. С. Аксакова. Надеюсь, на основе этого во многом нового материала со временем родится русский ответ Анджею Валицкому. А пока поблагодарим автора за прекрасную польскую книгу, проникнутую любовью к русской культуре и надеждой на «преображение... России в духе европейских ценностей».