Столица без государя

Отношения императора со столицей не заладились с самого начала. Катастрофически не подготовленный к царствованию Николай II видел в Петербурге источник опасности — оплот терроризма и разброда, город, в котором торжествует нахальная буржуазия и необразованный пролетариат. Возвращаясь в столицу из своей резиденции в Петергофе, государь любовался электрическими фонарями на Исаакиевском мосту, но испытывал раздражение от дымных плюмажей, которые густо заполоняли пасмурное небо: в домах уже топили, чаще всего дровами. Дымные облака государь называет папахами и видит в них символ презираемого им «общественного мнения».

Едва переехав в Зимний дворец, царская семья оказалась в центре скандала. Александра Фёдоровна пожелала разбить сад на участке земли у южного фасада здания, обращённого к Адмиралтейству. Земля принадлежала городской думе, императрицу это не интересовало. Не считая денег, она занялась обустройством своего нового развлечения, обнесла сад вычурной кованой решёткой и приказала установить гранитный фонтан. Между городскими властями и Министерством двора начался конфликт, связанный с вопросами электрификации и реконструкции спорной территории. Петербургское общество оказалось возмущено поведением императрицы, её начали называть горбом царя и тихо ненавидеть за эгоизм, надменность, истеричность и абсолютную власть над своим слабовольным супругом. В России не нужно беспокоиться о репутации, считала Александра Фёдоровна: народ почитает царей за божество, а сплетнями высшего общества можно пренебречь.

Историкам не известен ни один проект Николая II по модернизации или украшению Санкт-Петербурга. Зато монарх с большим энтузиазмом отстраивал Царское Село, где обосновался вместе с семьёй после рождения наследника в 1904 году. Его нет в Петербурге 9 января 1905 года, когда толпы рабочих ждут появления императора на Дворцовой площади — царский стяг остаётся спущенным. На следующей год его ждут в Таврическом дворце, но Государственную думу он посетит лишь спустя десять лет после её созыва. На торжествах, посвящённых 200-летию Петербурга, Николай II почти всё время находится в императорском шатре: в отсутствие харизмы обособленность становится единственным признаком богоизбранности. Заполняя анкету при переписи населения, ещё в 1897 году в графе «занятие» Николай укажет: «Землевладелец. Хозяин земли русской». Он усугубляет свою изоляцию, удаляется от пугающего образа города-цареубийцы, суетных министерств и неприятных гражданских масс — царь подотчётен не перед обществом и правительством, но только перед самим Богом (в этом его, помимо всего прочего, убеждает потерявшая связь с реальностью супруга).

«Живописный Петербург»

В 1898 году в Петербурге открылся журнал «Мир искусства». За шесть лет существования он значительным образом изменил мифологию города. Во главе издания стоял талантливый художник и теоретик Александр Николаевич Бенуа и харизматичный антрепренёр Сергей Павлович Дягилев.

Начало XX века — время, когда многие древние города Европы — Париж, Рим, Флоренция, Авиньон — теряют свой исторический облик, переживают активную застройку. Так, немецкий археолог и историк Адольф Фуртвенглер указывал, что парадоксальным образом рост коллекций крупных музеев пропорционален разрушению памятников, построек или целых кварталов, обломки которых и формируют музейные фонды. Таким образом Фуртвенглер развивает идею британского теоретика Джона Рёскина о том, что городские ансамбли могут быть «самостоятельными сюжетами исторического наследия», достойными охраны и уважения.

Проводником этой политики в России стал Бенуа. Его статья «Живописный Петербург» представила город как стилистически цельный ансамбль шедевров эпохи классицизма. Рассказывая о римской строгости петербургских памятников, обличая вычурный новострой и яркие витрины магазинов, Бенуа выступал против торжествующих на тот момент вкусов: при Александре III произошёл «националистический» поворот в культуре, барокко и классицизм XVIII века попали в опалу как не соответствующие «русскому» стилю. Бенуа не только удалось задать общепринятое нынче представление о Петербурге и его культурных богатствах при помощи публикаций в журналах «Мир искусства» и «Художественные сокровища России», но и повлиять на историю русской школы искусства в целом, активно развивая новую на тот момент дисциплину — историю русской живописи.

В период отмены крепостного права главным страхом Александра III и его советников оставались крестьянские мятежи, взрывы народного недовольства. Но, несмотря на волнения в деревне, основная консолидация протеста происходила в городах, где было достаточно образованных и готовых к действиям людей, возмущённых несправедливостью крестьянской реформы, и совершенно недостаточно места для прибывающей из деревни «голытьбы». Вопреки ожиданиям, законодательное усиление крестьянской общины в итоге не смогло удержать крестьян на своих участках.

Небывалый индустриальный рост, спрос на рабочую силу и столыпинские реформы усилили переход людей из деревни в город в начале XX века — к  1914 году население столицы почти на 75 % состояло из деревенских выходцев. Приток необразованных и нищих крестьян воспринимался многими как нашествие. Возможно, именно наличие оказавшихся вне общинного мира деревенских жителей объясняет боевой настрой петербургского пролетариата.

Прохладное отношение Николая II к столице, а также постоянное соперничество и неразбериха в полномочиях между городским самоуправлением, Государственной думой и правительством препятствовали обустройству и модернизации города — на момент 1899 года траты на благоустройство и городское управление Петербурга составляли примерно десятую часть от трат Парижа и четвёртую часть от трат Берлина. В черте столицы располагаются казармы и промышленные предприятия — местные чиновники не знакомы с политикой зональности, которая станет одним из ключевых постулатов урбанистики и уже активно внедряется в крупных европейских городах. С начала века и до прихода большевицкой власти в городе безуспешно пытались начать прокладку канализации. Ужасные гигиенические условия способствовали стремительному распространению холеры во время эпидемий 1908–1910 годов. «Босяцкий» народ презрительно относился к развешенным повсюду плакатам с предупреждениями и продолжал пить сырую воду. Так же императрица Мария Фёдоровна, несмотря на предупреждения врача, отвергла идею по установке «системы очистки льда» в Аничковом дворце — двор продолжил пользоваться сырьём, заготовленным на складе рядом «с заразным отделом дворцового госпиталя». В Европе последняя вспышка холеры была зафиксирована в 1849 году.

Мифологический Петербург

Достоевский называл Петербург искусственным и умышленным городом. Во время его закладки Пётр I пошёл наперекор европейским представлениям об обустройстве столиц: Петербург был оторван от исконно русских земель и расположился прямо у вражеской границы со Швецией в расчёте на то, что близость к Европе откроет его для новых знаний и опыта. Трагические события 1825 года разрывают связь между властью и интеллигенцией. Миф Петербурга начинает развиваться в русле болезненной и призрачной двойственности: «величие и жестокость, красота и нищета, поэзия и кнут». История Петербурга, со слов Достоевского, отягощена «грузом проклятых вопросов», неразрешимых противоречий.

Бенуа утверждал, что, с одной стороны, в Петербурге царит затхлый дух «подлости и вялости», почитания мундира и «чернильной психологии». С другой — лишь ему присущ «какой-то европеизм, какое-то тяготение к общественности», внушённая Петром неутолимая жажда культуры: «Роль неблагодарная и неэффектная, но обладающая суровым величием».

Многие писатели с разных сторон подходили к обогащению петербургского мифа, не в силах игнорировать его таинственный и холодный магнетизм: это и «город пышный, город бедный» Александра Пушкина, роковая мистическая сущность которого оказалась сформулирована и описана в «Медном всаднике»; и абсурдное пространство чинов, мундиров и статусов Гоголя; геометрически расчерченная улицами и проспектами обитель слухов и провокаций в ожидании большой катастрофы у Белого. Именно после выхода его романа «Петербург» Александр Блок задаётся вопросом, почему люди начиная с 20-х годов XIX века вновь в вновь думали «об одном и том же» — мифе Санкт-Петербурга.

Подготовил Алексей Павперов