В новой книге Андрея Зорина наглядно показано, как литература может погубить человека. И что нужно делать для того, чтобы этого не произошло

Считается, что Андрей Тургенев послужил прототипом Ленского. А. Зорин уточняет, «что таившийся в Андрее Тургеневе Онегин убил своего Ленского». Тем более что обстоятельства смерти Тургенева таинственны и непонятны: запутавшись в любовных отношениях, он сгорел за два дня сильнейшей простуды. Гулял под дождем, лег спать в мокром мундире, заболев, ел мороженое, а вот врача позвать позабыл. Если это и самоубийство, то какое-то странное, хотя и напрямую отсылающее к обстоятельствам гибели гётевского Вертера. Его Тургенев знал наизусть и даже пытался переводить на русский. Впрочем, не перевел. Бросил. Тургенев ничего не заканчивал, за что брался. При жизни его вышло всего три стихотворения и горсть переводов. Неопубликованное наследие Андрея Тургенева, прожившего 22 года, немногим больше. Главная ценность, оставшаяся от «пилотного экземпляра романтической эпохи», как его называет А. Зорин, — письма и дневники (до сих пор целиком не опубликованные) 1799—1803 годов, исследованные самыми выдающимися филологами: от Александра Веселовского и Юрия Лотмана до Владимира Топорова и Вадима Вацуро.

Интерес великих литературоведов к достаточно проходной фигуре понятен. Во-первых, Андрей Тургенев — фигура незатасканная. Во-вторых, биографические и эпистолярные бумаги «обычного человека» позволяют проникнуть в эпистему (свод представлений)

пограничной эпохи перехода от классицизма к романтизму, проходящей, как показывает Зорин, по жизни конкретной личности. Тургеневу было просто нести груз обстоятельств (влюблен в младшую сестру, обещанную его старшему брату, хотя жениться заставляют на средней), когда они легко ложились на готовые литературные образцы. Из того же Гёте или же из Руссо, Шиллера или Стерна (ну или же Карамзина, чьи произведения создали матрицу восприятия просвещенному обществу рубежа столетий). Гибель Тургенева, считает А. Зорин, связана с тем, что наступали новые времена, а текстов, подсказывающих, как себя вести, еще не было.

Судьба и дневник Андрея Тургенева возникают лишь во второй половине этой остроумной книги, за название которой автор благодарит Льва Рубинштейна. В первых главах А. Зорин объясняет, что такое «эмоциональная история» и почему ее так интересно изучать: все наши эмоции и реакции на них живут в культуре и вызваны членством в «эмоциональных сообществах», а также матрицами, которые культура вырабатывает с помощью искусства. Дальше А. Зорин массу страниц посвящает источникам, влиявшим на мироощущение своего героя. Здесь и русский придворный театр, и книги Карамзина, адаптировавшего к русским осинам особенности западного мировосприятия. Главным действующим лицом оказывается сама императрица, сочинением пьес боровшаяся с тайными обществами и пытавшаяся воспитывать самостоятельно мыслящих, «внутренне ориентированных» людей.

Все эти эпизодические герои, реконструированные по книгам и первоисточникам, изящно отыгрываются во второй части «Появления героя», превращающегося из блестящей филологической монографии в увлекательный роман. Книга А. Зорина — не только глубокое исследование, но и публицистическое выступление на злобу дня. Кажется, годы труда и сотни проанализированных страниц нужны ему, чтобы сформулировать насущное: сегодня «человека, пытающегося руководствоваться набором исходных принципов, вытесняет в качестве господствующего типа человек, строящий свое поведение на основе меняющихся ожиданий ближайших референтных групп».