55 книг, которые надо купить на non/fiction. Выбор Игоря Гулина и Лизы Биргер (Коммерсантъ Weekend)

Места

Дмитрий Александрович Пригов

Издание самого большого собрания классика московского концептуализма началось пять лет назад. Устроено оно не по хронологическому или жанровому признаку, а как бы тематически: каждый том объединяет пучок мотивов, выделяет одну из доминант приговской работы. Предыдущие книги, «Монады», «Москва» и «Монстры», тоже появлялись к ярмарке non/fiction. Теперь выходят две заключительных: «Места» и «Мысли». «Места» — попытка картографии творчества Пригова. Тут и стихи о России, и знаменитые «Беляевские циклы», и восточные стилизации, и повесть «Только моя Япония». Второй том «Мысли» представляет Пригова-эссеиста, теоретика и собеседника: избранные интервью и разговоры с друзьями, комментарии к собственным стихам и проектам, мемуарные заметки и манифесты.


Мысли

Дмитрий Александрович Пригов

Издание самого большого собрания классика московского концептуализма началось пять лет назад. Устроено оно не по хронологическому или жанровому признаку, а как бы тематически: каждый том объединяет пучок мотивов, выделяет одну из доминант приговской работы. Предыдущие книги, «Монады», «Москва» и «Монстры», тоже появлялись к ярмарке non/fiction. Теперь выходят две заключительных: «Места» и «Мысли». «Места» — попытка картографии творчества Пригова. Тут и стихи о России, и знаменитые «Беляевские циклы», и восточные стилизации, и повесть «Только моя Япония». Второй том «Мысли» представляет Пригова-эссеиста, теоретика и собеседника: избранные интервью и разговоры с друзьями, комментарии к собственным стихам и проектам, мемуарные заметки и манифесты.


Предотвращенный Армагеддон

Стивен Коткин, перевод Игоря Христофорова

Еще одна книга о распаде СССР — более лаконичная и вместе с тем более вдумчивая и масштабная по замыслу. Стивен Коткин — один из самых влиятельных современных американских советологов, автор среди прочего самой объемной биографии Сталина. То направление в исследованиях советской истории, к которому он принадлежит, часто называют ревизионистским. И к «Предотвращенному Армагеддону» эта интенция пересмотра привычных взглядов тоже относится. Коткин нарочито отказывается от картины краха СССР как шокирующего события, слома, для которого хватило нескольких лет или даже месяцев. Вместо того он описывает его как долгий тектонический процесс, длящийся несколько десятилетий: с начала 1970-х по начало 2000-х, захватывающий экономику, идеологию и геополитику. Объяснение его требует не громких эффектов, а внимательного наблюдения за медленными сдвигами.


Пассажиры колбасного поезда

Наталия Лебина

Новая книга Наталии Лебиной, вероятно, главного специалиста по истории советской повседневности, носит, как можно догадаться уже по названию, несколько игривый характер. Она устроена как своего рода словарь. Только вместо серьезных статей — этюды, в которых исторические сведения переплетаются с фрагментами воспоминаний, цитаты из большой культуры — с частными письмами из архива автора. Каждое из этих эссе организовано вокруг того или иного понятия — анахронизируя, можно было бы сказать «мема» — из области памяти о советском. Среди них, например, «бормотуха», «волосатик», «хрущевка», «царица полей», «шуба» и т. д. Таким образом, оказываются охвачены практически все сферы жизни советского горожанина — от постели до гроба.


Загадка Пьеро

Карло Гинзбург, перевод Михаила Велижева

Итальянский ученый Карло Гинзбург — один из изобретателей микроистории, метода, в котором большие обобщения об эпохе делаются на основании сюжетов предельно частных. Так, самая известная, давно переведенная на русский его книга «Сыр и черви» посвящена картине мира попавшего в руки инквизиции мельника XVI века. Герой вышедшей в 1981 году «Загадки Пьеро» — фигура более заметная. Это Пьеро делла Франческа — один из тех великих художников раннего Ренессанса, о которых не слишком много известно. Историк Гинзбург здесь провокационно залезает на территорию искусствоведения, однако интересуют его прежде всего не живописные новации Пьеро, а политический и социальный контекст, в котором появлялись его шедевры. Гинзбург читает картины как собрание улик, требующих расшифровки, не скрывает, что книга его — нечто вроде детективного эксперимента.