Мне уже доводилось более-менее подробно писать о поэзии Павла Жагуна, останавливаясь на генезисе его творчества и некоторых принципах письма. Тот мой текст заканчивался на размышлениях о «Carteblanche», предыдущей книге Жагуна, как демонстрации полного отказа автора от семантической обусловленности и инерции восприятия поэтического текста[1]. Эти черты обнаруживаются и в новом сборнике, чье название напоминает о втором томе эпохального труда Жиля Делеза и Феликса Гваттари «Капитализм и шизофрения». Как и в предыдущей книге Жагуна, смысловой анализ этих текстов мало что даст – гораздо важнее оказывается сам принцип сборки поэтического текста (подобный – напоминающий и о Делезе/Гваттари – язык вполне уместен в разговоре о поэзии Жагуна, довольно часто обращающегося к технологизированному дискурсу как в стихах, так и в манифестарных текстах). При этом в новой книге эта проблематика дополнительно обнажена, например, в цикле «Липкая лента», где пропозиции не поданы единым потоком, но представлены в виде «констелляций», объединяющих три как более или менее произвольных, так и (невольно) связанных друг с другом элемента:

 

1. Зеленая «тойота» на постаменте

2. Три удара в литавры 

3. На ветке чужая птица

(«констелляция D»)

Или:

1. Таз с водой

2. Рядом кусок мыла

3. Надпись на картонке «расширяйте горизонты бытия»

(«констелляция А»)

Думается, последняя цитата не должна смутить ни завзятого эстета, ни любителя сложных словесных построений. «Липкая лента» не только имплицирует ленту Мебиуса, но и является, в прямом значении, ловушкой для насекомых – таким образом Жагун показывает, что логический парадокс не только неразрешим и не может быть эстетизирован, но и представляет собой зону риска, без которого не состоится никакая рефлексия. Стремясь соединить «далековатые понятия», субъект (навсегда) влипает в поле значений. Что же поэт противопоставляет этому эпистемиологическому тупику? Возможно, это ситуативность письма, опору на случай, не исключающую позднейших комбинаторных операций. Именно случайность позволяет запустить «генеративную» логику письма Жагуна, имеющую, так сказать, надсубъективную природу. Впрочем, существует и полярная точка зрения на роль случайности в поэзии Жагуна: так, поэт и критик Александр Уланов считает, что «Жагун слишком полагается на случай»[2]. Любопытно, что творческие практики Жагуна и Уланова вырастают из одного, метареалистического корня, но приходят к диаметрально противоположным техникам: Жагун – к «генеративной» поэтике, Уланов – к нюансированному письму. Важно также и то, о ком вспоминают поэты, стремясь отыскать «визуальное алиби»: Уланов – о тонких модернистах Густаве Климте и Джорджии O’Кифф, а Жагун – об Иве Кляйне.