Травля Чуковского и домны вместо котят и цыплят — отрывок из книги Евгения Штейнера «Что такое хорошо» («Собака»)
В издательстве «Новое литературное обозрение» вышло исследование Евгения Штейнера «Что такое хорошо», в котором рассказывается про идеологию и искусство в раннесоветских детских книгах. «Собака.ru» публикует отрывок из него — о том, как волшебные сказки заменили производственные.
Новые сказки
Итак, одно из важнейших в количественном отношении и, бесспорно, ведущее место среди детских книжек с середины
К первой относятся разного рода рассказы о том, как делаются те или иные вещи: «Откуда посуда» и даже «Откуда мостовая», «О том, как приехал шоколад в Моссельпром», «Как рубанок сделал рубанок», «Кожа», «Стол».
Ко второй — рассказы о профессиях; типические названия, например, «Ваня-металлист», «Ваня-кузнец», «Вася-кожевник», "Столяр«.Третью группу составляют книги на разные индустриальные темы: «Домна», «Как построили город» и т. п.
К четвертой группе можно отнести рассказы о разных машинах; в пятуюя выделяю самого главного героя литературы тех лет — паровоз; в шестую — множество книг, связанных с авиацией; а седьмую, небольшую, но характерную, составляют книги про фабрики-кухни.
Классификация эта носит прикладной, рабочий характер и не является канонически незыблемой и завершенной. Вышеназванная тематика в определенной пропорции по отношению к традиционным детским сюжетам присутствует и в литературе других современных обществ. Например, в Америке известным популяризатором техники и рассказчиком о разного рода городских прелестях была Люси Спрэг Митчелл (ее охотно переводили во второй половине
В раннесоветской же социальной модели эта тематика заняла чрезмерно доминирующее место. Производственно-индустриальные книжки должны были заменить старозаветные сказки. Чуковский в книге «От двух до пяти» вспоминал, как он в те годы пришел в детский дом: «В сумке у меня были любимые: „Гулливер“, „Сказки Гриммов“, „Конек-горбунок“. Я хотел подарить эти книги ребятам, но высоколобый перелистал их небрежно и, скучая, отодвинул от себя. „Это нам ни к чему, — сказал он. — Нам бы о дизелях или радио“».
Чуковский, не выдержав травли, в конце 1929 года выступил с заявлением в письме в газету: «Я писал плохие сказки. Я признаю, что мои сказки не годятся для строительства социалистического строя»
Феномен революционной борьбы со сказкой во второй половине
Во множестве статей и выступлений, например в сочинении Э. В. Яновской с риторическим названием «Нужна ли сказка пролетарскому ребенку?», убедительно доказывалось, что сказка пролетарскому ребенку не нужна совершенно. «Мы конкретно подходим к полному разрушению сказок и всей буржуазной детской литературы». Многолетнему поношению за сказки подвергался Корней Чуковский, по поводу которого критики придумали выражение «чуковщина». Клавдия Свердлова писала в статье под таким названием: «Говоря о детской игрушке, вздыхая о лубке, в котором ребенок представляет себя едущим не на коне, а обязательно на петухе или козе, они ни звука не говорят о механизированной игрушке, познавательная ценность которой в том, что она знакомит ребенка с явлениями, с которыми он сталкивается в нашей жизни, при нашей установке на машину». Но еще раньше через газету «Правда» «Крокодила» заклеймила Крупская.
Чуковский, не выдержав травли, в конце 1929 года выступил с заявлением в письме в газету: «Я писал плохие сказки. Я признаю, что мои сказки не годятся для строительства социалистического строя. Я понял, что всякий, кто уклоняется сейчас от участия в коллективной работе по созданию нового быта, есть или преступник, или труп. Поэтому теперь я не могу писать ни о каких «крокодилах», мне хочется разрабатывать новые темы, волнующие новых читателей. В числе книг, которые я наметил для своей «пятилетки», первое место занимает теперь «Веселая колхозия».
Николай Агнивцев напрямую обращался к героям старых детских сказок:
Вас ведь сотню лет без лишка
Со страниц всех детских книжек
Не стащить канатами! И по этаким причинам
Нынче — время нам, машинам,
Поиграть с ребятами!
Получается, что за возможность «играть с ребятами» шла борьба — старых и новых — и новые эти были машины и их трубадуры. На следующей странице Агнивцев прощально перечисляет и старых — и делает это, похоже, не без некоторой к ним жалости:
Прощайте, котята,
Цыплята,
Щенята,
Мартышки
И мышки!
Вот —
В детские книжки
Идет
В свой черед —
Машинный,
Пружинный,
Бензинный
Народ!
— Вот!
Здравствуйте!
Борьба старых сказок и новой книги наглядно, ярко и броско выражена в плакате, который сочинили («разработали») сестры Чичаговы и примкнувшая к ним А. Гелина; он был напечатан в Ростове в середине
Однако то, что казалось лихим революционерам-педологам разрушением сказки, было всего лишь заменой одних сказочных сюжетов и их героев на другие, не менее фантастические. Сознательное насаждение классовой идеологии неизбежно трансформировалось в бессознательное порождение новой социальной мифологии. Структура мышления борцов за новый мир и новые сказки вряд ли претерпела радикальные изменения, в основе ее лежали едва ли не фольклорные мифопоэтические модели порождения текста. Основаны они были на некритической и своего рода религиозной вере в торжество социального переустройства при посредстве правильной теории и передовой техники. И как всякая религия нуждалась в чуде, так и конструктивистскисоциалистическая вера объявляла чудесами всяческие машины и приспособления, приближавшие материалистический рай, в коем каждому было обещано все, что угодно, — «по потребностям» (или на первое время — «по труду»).
Показательны в этом отношении и вполне традиционные названия детских книг типа «Семь чудес» Маршака (с иллюстрациями М. Цехановского). В ней живописуются чудеса того же рода, что и народные чудо-меленка, чудесный горшок (сам по себе варящий бесконечную кашу), ковер-самолет и т. п. Характерно и количество чудес, соответствующее устоявшемуся в древности канону. Но среди современных чудес света первое место занимал, конечно, паровоз — о паровозе вообще дальше разговор пойдет особый. Среди прочих технически-конструктивистских чудес отметим чудо шестое — печатную машинку. Картинка Цехановского к этому сюжету среди разных деталей изображает и пишбарышню, в кокетливой позе изогнувшуюся над машинкою «Мерседес». Особенность иллюстрации в том, что это четко-силуэтное литографированное изображение на желтом фоне повторяется подряд три раза. Эта мультиплицированная шеренга начисто снимает остатки индивидуализма в изображении человека и выглядит апофеозом машинизированной обезличенности. Забавным образом эти пишбарышни воспринимаются прообразом поп-артистской иронии, вызывая в памяти множество Мэрилин Монро Энди Уорхола. Этот же прием использован Цехановским и в книге «Топотун и книжка», где три работницы типографии, склонившиеся над машинами, представляют собой одну трижды репродуцированную фигуру без лица. На весьма любопытной книжке про робота Топотуна я остановлюсь подробнее позже, а здесь уместно отметить, что в приеме механического размножения персонажа у Цехановского можно видеть две импликации: на уровне социальном это конструктивистское стремление к американизированному размеренно-конвейерному труду, а на уровне семиотическом — этап перехода к поэтике мультипликации, каковой переход Цехановский через пару лет и сделал.
В завершение этой главки остается назвать еще две специфически новые жанровые разновидности детских книг