«... из его пасти идет едкий душок...»
В «Новом литературном обозрении» выходит книга, имеющая немало шансов быть названной «скандальной». 608 страниц московских дневников немецкой славистки Катарины Венцль, которая провела в России три года – с 1994-го по 1997-й. Венцль окунулась в жизнь столичной богемы самых, пожалуй, лихорадочных постсоветских лет российской истории, взгляд ее – острый, саркастичный, несмотря на то, что она предпочитает маску «простодушного иностранца». Среди ее героев известные художники, литераторы, философы, тусовщики; вряд ли каждому из них понравится собственный портрет. Хоть Венцль и отрицает это, ее «Московский дневник» ведет происхождение от одноименного сочинения Вальтера Беньямина, однако от автора 1990-х годов не дождешься знаменитой беньяминовской фразы о том, как он сидел у закрытой двери в комнату возлюбленной, ел марципаны, читал Пруста и плакал. Вот почти наугад выбранный отрывок из «Московского дневника» Катарины Венцль (1995 год):
# Тер-Оганьян рассказывает, что неделю тому назад исчез «хозяин» их квартиры. Этот алкоголик — последний из законных жильцов их коммуналки. Посоветовавшись с сотрудницами ЖЭКа, художники в свое время уговорили его пустить их в квартиру, в остальном давно расселенную.
Чтобы алкоголик окончательно не спился и не умер, они его для отрезвления обычно запирали в комнате, но в этот раз он изловчился и с достаточно высокого второго этажа через окно выбрался на улицу. С тех пор его не видели. Художники подозревают, что он погиб. Телефон за неоплату счетов уже отключен.
# Старый Арбат, дом номер тридцать восемь. Широкая лестница, крутые ступеньки, четвертый этаж. Перед входом в галерею «Fine Art» два кресла из искусственной кожи и лист бумаги на стене: МЕСТО ДЛЯ КУРЕНИЯ. В галерее, развалясь на диване, приехавшие в Москву немецкие удожественные критики, растрепанные кудрявые и краснолицые мужчины в синих пальто и очках в серебряных оправах, с любопытством разглядывают русских. Сохраняя безопасную дистанцию.
Настроение у художников-участников и неучастников выставки хорошее. Немецкие художники позируют, один из русских фотографирует их, кидаясь на пол и с ужасающим акцентом выкрикивая ругательства на немецком языке. Его с немцами третий снимает видеокамерой.
Неосвещенная дорожка на Речном. В темноте смеются мужчины. Вдруг пахнет летом. Слегка.
# У Тер-Оганьяна в мастерской кастрюля с красной каемочкой, эмалированный бидон и воронка с синей глазурью. Хохочущие «метрономы» попсовых цветов и пейзажик со спичечную коробку. В галерее Тер-Оганьяна «Вперед», функционирующей в данный момент без помещения, продаются по контракту еще не существующие произведения искусства: картины, объекты, инсталляции и прочее. Бланк контракта подписывается художником и галеристом. В бланке указываются жанр, размер и цена (в долларах), а также срок «доставки». Чистая концепция. Тер-Оганьян заводится, выкуривает одну пачку дешевых сигарет за другой. На сорта получше денег нет. Кроме этого, он беспрерывно пьет, белое вино, пиво, вермут и пиво. Признается, что страдает от этого, но бросить не может. Для него алкоголизм — единственно верный способ установить «честное» отношение к миру. Только человек, знающий все взлеты и падения алкоголизма, правильно может воспринимать и понимать мир. Словно в подтверждение он отпивает еще один глоток. Рассуждает о делах. В течение нескольких лет он искусством неплохо зарабатывал. Это было в расцвет перестройки, когда иностранцы лавиной нахлынули на страну и покупали буквально все, что попадалось, лишь бы оно было «русским». Большой интерес проявили к московскому концептуализму как противопоставленному советскому официозу членов Союза художников. Западноевропейские и американские галеристы и любители искусства приезжали и скупали у московских художников за бесценок их продукцию.
Потом перестройка потеряла актуальность, и интерес западного мира к русскому андеграунду спал. Закончилось советское время, была повержена коммунистическая идеология, и не осталось ничего, с чем можно было бы бороться. Российский концептуализм лишился врага, которого можно было, не в последнюю очередь на радость Западу, критиковать. Художественная оппозиция утеряла роль оппозиции, а найти новое амплуа оказалось задачей
сложной. Пока не представляя, чем заполнить вакуум, художники экспериментируют и ищут ориентиры. Некоторым художникам, впрочем, удалось стабилизировать свои связи с Западом до того, что они регулярно по грантам ездят в европейское зарубежье, учатся на Западе или просто продолжают играть экзотического животного, в «цивилизованном» цирке искусства выплясывая по хореографиям западных кураторов.
Дик возбужденно лает: приходят гости, приносят бутылки. Гости громят вафельный торт, орехи крошатся на стол. С кассетника звучит запись Дины Верни, затем американский джаз, советские песни тридцатых годов.
Кошляков продал свой домик в Архангельском. За это, как он считает, надо выпить. Кошляков на свете один такой, объявляет Тер-Оганьян. За что, естественно, тоже надо выпить. Кошляков призывает к избавлению от всего лишнего. «Сегодня, — заявляет он, раскидывая руки в широком жесте, — я почувствовал себя свободным!» За что, безусловно, стоит выпить.
# За окном все четче и ярче вырисовывается дерево: светает. На траве, уже присыпанной тонким лоскутным слоем опавших листьев, расстелили красный ковер. Женщина в красном платье и красном фартуке бодро колотит
ковер веником. Ковер пылает, женщина пыхтит. Над ее головой переливаются верхушки берез.
Открывается дверь. Галя без стука врывается в комнату. «Ребята, вы не спите?! — гогочет она. — Не спите?» Трясясь со смеху, она подается назад. Оттесняя Дика, захлопывает дверь. Дик принадлежит пропавшему без вести
алкоголику. Галя выгуливает Дика и варит ему кашу, которую он покорно ест, хотя от нее он страдает мучительной изжогой, из его пасти идет едкий душок. Следующей, в юбке по щиколотку, скромном свитере и платке, появляется подруга Дубоссарского. То ли собирается на службу в церковь, то ли как раз оттуда.
Около четырех часов собираются за столом, Кошляков приготовил борщ. В дымящемся борще половинки картофеля образуют небольшие островки. Вокруг них плавают глазки жира и куски капусты.
Тер-Оганьян, резюмируя свою жизнь, расценивает ее как довольно отвратительную и хаотичную. В свое время его выгнали из художественного училища в Ростове-на-Дону, так как он не хотел следовать советским канонам искусства. Позже он с женой и двумя детьми переехал в Болгарию, где жена преподавала в школе. Ему, не умевшему своим искусством кормить семью, пришлось устроиться на фабрику таскать мешки с какао. В итоге жена выперла его из дома — за крепнувший алкоголизм и постоянное безденежье. В Москве он перебивается восемь лет без прописки, кочуя из комнаты в комнату. Жена между тем нашла хорошую работу, на иностранной радиостанции. По-прежнему неся основной груз по воспитанию детей, она
время от времени пытается вытряхнуть из Тер-Оганьяна деньги, но у него, само собой, никогда никаких денег не бывает. Они много ссорятся, она списывает все беды на его пьянство. Он, испытывая угрызения совести, отговаривается тем, что он — такой и никогда не изменится, а это, дескать, было ясно изначально. Нечего было выходить за него замуж, вот и все.
# «L-галерея». Неизмеримо большей привлекательностью, чем однообразные монохромные картины художницы с польской фамилией, обладает фуршет из бутербродов, овощей и фруктов. Две махонькие девочки запихивают в рот
сочные четвертинки помидоров. Глаза округляются, желваки работают, cветло-красный сок течет в рукав парадного платьица, проворные мамашины пальцы хватают желтую салфетку, останавливают ручеек на руке, спасают шелк.
На улице к Тер-Оганьяну подходят двое — шустрого вида грузин с приятелем. Быстро пройдя мимо милицейских машин, припаркованных около галереи, они отправляются во двор. В кустах между мусорными баками они запаливают косяк. Затянувшись с присвистом, кашляют и приседают. Докурив, они с блестящими черными глазами вскакивают на ноги и выметаются на улицу. Расходятся так же мгновенно, как и сошлись: на остановке грузины растворяются за проезжающим трамваем.
Заторможенный после косяка Тер-Оганьян идет с понурой головой, осторожно ставя ноги перед собой. Соотнося себя с пространством, исподлобья посматривает вокруг. Девушка, напротив которой он садится в метро, пугливо косится на его руки.
# На Бауманской художник Сигутин в красном свитере тихо ходит по мастерской Кошлякова, напряженно размышляя. Подруга Дубоссарского сидит за столом и курит. Заходит Кошляков, подруга Дубоссарского просит вина. Тер-Оганьян, в синем фланелевом костюме своего отца (в котором тот когда-то очень давно катался на лыжах), шумно носится взад-вперед. Садится на разные стулья, курит. Хмурится, уставившись в пол.
# Поезд в сторону «Речного вокзала». На крохотной старушке элегантная черная куртка, серая юбка ниже колен и чистые туфли. Руки в черных перчатках покоятся на светлом соломенном чемоданчике, стоящем на ее коленях. Седые волосы убраны под черный берет в серебристую крапинку. На носу у нее толстые очки в розоватой оправе. Старушка, читая, чуть нагибается вперед, чтобы уменьшить расстояние между глазами и пожелтевшими страницами книги. Поверх текста помещен колонтитул на французском языке, кончающийся словами «de la Rochelles». Когда поезд останавливается на «Аэропорте», старушка поднимает голову. На «Соколе» она покидает вагон с грациозной осмотрительностью.