Старые ошибки нового гуманизма

 

Aldama Frederick Luis. WHY THE HUMANITIES MATTER: A COMMONSENSE APPROACH. — Austin: Uni­versity of Texas Press, 2008. — XIV, 378 p.

 

Книги, посвященные кризису гуманитарных наук, выходят с завидной регу­лярностью, однако если еще некоторое время назад «кризисная» риторика бы­ла обусловлена непрерывной сменой разных школ, направлений, теорий и ме­тодологий, то ее использование в рамках текущей ситуации вызывает вопро­сы. Очевидно, что разговоры о «выходе из постмодернистского тупика» идео­логизированы и не имеют ни малейшего отношения к реальному положению дел. Не был ли кризис структурализма (который чаще всего датируют 1968 г.) последним великим кризисом гуманитарных наук, за которым последовал постструктуралистский отказ от «больших нарративов» и возникли условия для сосуществования сколь угодно различающихся дискурсов, в том числе и маркированных как «антипостструктуралистские»? Вести критику постструк­турализма с целью противопоставить ему нечто «новое» сложно: как найти точку, из которой подобная критика будет звучать убедительно? Как выбрать те понятия и теоретические ходы, отвергнув или преобразовав которые мож­но будет сформировать условия для обновления определяющих гуманитарные науки дискурсивных практик?

Разумеется, многие авторы вообще не склонны видеть в этом какую-либо проблему. По точному замечанию П. де Мана, «всегда на всех уровнях опы­та можно показать, что переживаемое одними как кризис другими может быть воспринято неизменным; такие наблюдения в весьма значительной степени за­висят от точки зрения наблюдателя»¹. Некоторые теоретики, вроде Ф. Джейми­сона и С. Жижека, предпочли бесплодной критике постструктурализма частич­ную реабилитацию «больших нарративов», позволяющую не отказываться от теоретических разработок постструктурализма и предшествовавших ему теоре­тических направлений, но напротив — использовать их, критически перераба­тывать и включать в собственные построения. Другие же, например Т. Иглтон, склонны скорее отвергнуть большую часть теоретических инноваций второй половины ХХ в. — к числу радикальных сторонников такого подхода относит­ся Фредерик Луис Алдама.

Книга Ф.Л. Алдамы «Почему гуманитар­ные науки значимы?» имеет подзаголовок «Подход с точки зрения здравого смысла», перекликающийся с подзаголовком извест­ной работы А. Компаньона «Демон теории: Литература и здравый смысл» (1998). Не­смотря на определенное сходство замыслов обоих авторов, под «здравым смыслом» они подразумевают не вполне одно и то же. Если А. Компаньон предлагает систематическое метакритическое изложение основных проб­лем современной теории и пытается найти некий компромисс между «здравым смыс­лом» и построениями теоретиков, то Ф.Л. Ал­дама в гораздо более произвольном порядке разбирает ключевые, с его точки зрения, проблемы, с которыми сталкиваются сегодня запутавшиеся в дебрях теории гуманитарные науки, и выдвигает в качестве альтернативы программу «нового гуманизма». «Здравый смысл» Компаньона характеризуется переводчиком книги С. Зенкиным так: «…теория имеет дело не только с про­фессиональными дискурсами о литературе; сохраняя наследственную связь с со­циальной критикой, развивавшейся во Франции в 50—60-е годы на основе марк­систской доктрины, она непримиримо, порой даже слишком непримиримо, воюет против “здравого смысла” (sens commun, буквально “общий смысл”, “об­щественный толк”), против расхожей идеологии литературы, рассматривающей ее как нечто само собой разумеющееся»². Впрочем, идеологии самой теории Ком­паньон уделяет не меньшее внимание, анализируя предпосылки, на которых ос­новываются построения рассматриваемых им авторов, — схожий анализ, но только с марксистских позиций предлагает упомянутый выше Т. Иглтон в кни­ге «Теория литературы. Введение» (1983, 2-е изд. 1996)³. Ф.Л. Алдама практи­чески не использует понятие идеологии, однако именно оно является теорети­ческой рамкой его работы, поскольку программа «нового гуманизма» должна, с точки зрения автора, выстраиваться в противопоставлении «ложному сознанию» постструктурализма, постколониализма, исследований культуры (cultural stu­dies) и т.д. Ни о каком сосуществовании «малых нарративов» не может идти и речи: авторитетные теории должны проверяться на предмет соответствия объ­ективной реальности, данной нам в ощущениях, и именно этот критерий позволит нам безошибочно определить, что живо и что мертво в гуманитарных нау­ках. Поэтому «здравым смыслом» для Ф.Л. Алдамы являются материализм и гуманизм, причем эти понятия, имеющие долгую историю и солидный бэкгра­унд, вводятся автором практически без объяснений и комментируются только по ходу последующего анализа, причем в результате мы получаем не столько позитивное их определение, сколько негативное: «материализм» понимается как «антиконструктивизм» и «антиидеализм», а «гуманизм» — как «антиантигума­низм». Автор придерживается «материалистического подхода к “я” и всему, что мы создаем, преобразуя природу, — природу, которая в свою очередь преобра­зует нас» (с. XIII). Этот тезис, как и многие другие — о продолжающейся борь­бе между прогрессистами и реакционерами, о том, что мы создаем историю, рав­но как и история создает нас и т.п., — явным образом отсылают нас к трудам К. Маркса, который при этом не упоминается. Складывается впечатление, что в рассматриваемой работе апелляция к «здравому смыслу» помогает, помимо прочего, затушевать отсутствие прямого обращения к авторитету марксистской интеллектуальной традиции: подобные обращения, с одной стороны, позволяют упростить некоторые теоретические ходы, а с другой — неизбежно вызывают многочисленные вопросы по причине не только неопределенности научного ста­туса марксизма, но и его теоретической размытости и неоднородности.

В сущности, «новый гуманизм» Ф.Л. Алдамы — это марксизм, пропущенный через фильтр «здравого смысла», т.е. упрощенный ровно настолько, чтобы не бы­ло нужды заново обсуждать многочисленные проблемы, набившие оскомину еще в ХХ в., но также позволяющий сохранить сформированный (и по-прежнему остающийся актуальным) в рамках марксизма эмансипаторный дискурс, кото­рый, по мысли автора, не должен смешиваться с научным дискурсом. Оба этих дискурса могут сосуществовать в поле гуманитарных наук в рамках гуманизма, но их следует тщательно разводить. Специалист в области постколониальных ис­следований, Ф.Л. Алдама утверждает, что для анализа литературных произведе­ний он использует в первую очередь теоретический инструментарий нарратоло­гии и когнитивистики, т.е. наиболее формализованных и близких к естественным наукам дисциплин⁴, поскольку «анализ литературы так же разнообразен, как и сама литература, он может содержать в себе все виды подходов и оценок, вклю­чая, разумеется, и политические; но независимо от того, насколько значимые и перформативные теории могут быть вытянуты или укорочены на этом прокру­стовом ложе, литературное произведение, рецензия на книгу или литературная теория, имеющие дело с политикой, никогда не будут тем же самым, что и по­следовательное участие в политической деятельности. (К примеру, действенность пронацистских и антисемитских статей, в годы войны написанных Л.-Ф. Сели­ном и П. де Маном, проистекает не из них самих, но из поддержанного автора­ми социального, политического, экономического и милитаристского варварства, распространявшегося и утверждавшегося там, где дислоцировались войска Гит­лера, Муссолини и Хирохито)» (с. IX—X)⁵. Схожая аргументация используется автором в главе, посвященной cultural studies: он говорит о утопизме и нереали­стичности исследователей латиноамериканской популярной культуры, потреби­тели которой зачастую вынуждены существовать в крайне тяжелых социальных и экономических условиях: «…понятно, что многие ученые <…> обращаются к теориям, при помощи которых можно показать, что культурные феномены и литературные тексты предлагают способы преодолеть и преобразовать эту нена­вистную действительность. Такой подход вполне понятен, но, вместе с тем, на­ивно утопичен» (с. 190). Отсюда следует все тот же вывод о необходимости раз­ведения научного и эмансипаторного дискурсов: для того чтобы улучшить жизнь латиноамериканцев, нужно участвовать в реальной политике, а не анализировать гангстерские романы; однако и важность исследования романов не отрицается — если только подобные исследования рационалистичны, антиидеалистичны и по­могают нам лучше понимать мир, в котором мы живем⁶.

Книга «Почему гуманитарные науки значимы?» крайне дидактична: автор неоднократно обращается к своему преподавательскому опыту и выстраивает текст таким образом, чтобы сделать его максимально удобным для восприя­тия (каждая глава состоит из трех частей: предисловия, основной части и за­ключения, что в монографиях подобного рода встречается нечасто). Дидактич­на и предлагаемая Ф.Л. Алдамой программа «нового гуманизма» в обоих ее аспектах — научно-исследовательском и эмансипаторно-политическом. Анали­зировать политические высказывания автора в рамках данной рецензии не имеет смысла, хотя как раз они отличаются логичностью, последовательностью и действительно актуальны (например, совершенно оправданна его критика «политики идентичностей» в первой главе). Гораздо больше вопросов вызы­вает критика постструктуралистской теории и других подходов, распростра­ненных в современных гуманитарных науках.

Понятно, что Ф.Л. Алдама, придерживающийся левых политических взглядов, недоволен сдвигом, произошедшим в гуманитарных науках во второй половине ХХ в., когда множество разочаровавшихся в марксизме интеллектуалов сосредо­точили свои усилия в области анализа дискурсивных, а не политических и не эко­номических практик. С одной стороны, это привело к фактическому коллапсу левой политики и продолжающемуся по сей день демонтажу государства всеоб­щего благосостояния, с другой — левые приобрели беспрецедентное влияние в об­ласти культуры, радикализировали теорию и фактически определили направ­ление, в котором развивались и продолжают развиваться гуманитарные науки. Радикализация теории имела как положительные, так и отрицательные стороны, но вместо корректного анализа мы обнаруживаем в работе Ф.Л. Алдамы ниспро­вержение концепций Ж. Деррида, Ж. Лакана, М. Фуко, Э. Саида, А. Негри и др. и не видим ни малейшего намерения показать, какое реальное значение имели они для современного гуманитарного знания и каков их эвристический потенциал (от­рицать его бессмысленно, даже если согласиться с тем, что он уже исчерпан).

Характерный пример — критика концепции «заботы о себе» М. Фуко, ко­торая строится по следующей схеме. Сперва нам предлагается нормативная эпистемология, в рамках которой задается понимание субъекта как «биологического, социального и исторического». По словам автора, «мы сможем лучше познать то, что конституирует субъект (ум, тело и мозг), если примем мате­риалистическую онтологию и реалистическую эпистемологию, откажемся от мистического разделения “разум/тело” и от релятивизма, порожденного пер­спективизмом и философским идеализмом. Поддающаяся проверке информа­ция и согласующиеся со здравым смыслом гипотезы могут обеспечить нас ма­териалом, необходимым для того, чтобы у нас был надежный фундамент для понимания того, чтo конституирует субъект» (с. 4).

За критикой картезианского дуализма следует критика фрейдовской метапси­хологии: по мысли Ф.Л. Алдамы, именно предложенная З. Фрейдом концепция субъекта повлияла на теории Деррида, Лакана и Фуко и определила их «тексту­альный идеализм»⁷. Критика психоаналитической теории с позиций когнитиви­стики и нейробиологии вопросов не вызывает, но гораздо более проблематичной является связь теорий Фрейда и постструктуралистов (в частности, Фуко), кото­рую автор подтверждает ссылкой на текст Деррида, предварительно изложив рас­хожие аргументы против тезиса «нет ничего внеположного тексту» («il n’y a pas de hors-texte»), понятия следа и деконструкции в целом. Затем Ф.Л. Алдама раз­бирает текст лекции Фуко «О началах герменевтики субъекта» (1980): с его точки зрения, понятие «забота о себе» представляет собой нечто вроде хайдеггеровского «забвения бытия», выбор текстов для анализа представляется ему волюнтарист­ским (Фуко пишет о стоиках, но почему не о досократиках и не о буддистах? (c. 38)), а сам подход Фуко — радикально идеалистическим и неисторичным (с. 41). Однако в курсе лекций «Герменевтика субъекта» Фуко показывает, что вопрос о соотношении субъекта и истины является глубоко историческим и не может рассматриваться в универсалистской перспективе. Как раз эту работу об­винить в «текстуальном идеализме» сложно: «забота о себе» — не философская абстракция, но конкретная культурная практика, существовавшая на протяжении определенного периода европейской истории (практика, возвращавшаяся в изме­ненном виде в другие эпохи — следы «заботы о себе» можно найти у Гегеля, Маркса, Фрейда): «…утверждение “нужно заботиться о самом себе” было старой сентенцией греческой культуры. В частности, это было спартанское изречение <…> принцип заботы о себе является довольно обычным, никак не философским принципом, связанным, однако, — и это то, с чем мы будем сталкиваться на про­тяжении всей истории epimeleia heautou, — с некоторой привилегией, в данном случае привилегией политической, экономической и социальной»⁸.

Не менее сомнительными, нежели критика постструктурализма, являются тео­ретические выкладки Ф.Л. Алдамы, когда он намечает пути, по которым должны двинуться избавившиеся от «текстуального идеализма» гуманитарные науки. Ре­дукционизм и ограниченность его декларативного «материализма» очевидны в главе, посвященной изучению и преподаванию литературы. Единственным надеж­ным фундаментом в этом деле Ф.Л. Алдама считает эволюционную биологию и когнитивную лингвистику. Само понятие литературы определяется автором до­вольно незамысловато: «Наиболее характерной особенностью литературы являет­ся ее вымышленный [fictional] характер. Вымысел [fiction] — определяющий, не­отъемлемый компонент литературы. Если это не вымысел — это не литература. На наиболее простом и общем уровне художественная литература формируется набором “примет” вымышленности, которые образуют системы. Эти вымышлен­ные системы формируют то, что мы обычно называем жанрами» (с. 237). Даль­ше следует классическая жанровая триада: вся литература делится на эпос, драму и лирику, которые, в свою очередь, включают в себя разнообразные поджанры.

Разумеется, подобный универсализм и дедуктивизм для современной теории со­вершенно неприемлемы. Фикциональность не является определяющим компонен­том литературы — об этом писал, например, в работе «Вымысел и слог» (1991) Ж. Женетт⁹. Так, невозможно доказать ни фикциональность, ни нефикциональ­ность лирического стихотворения, не говоря уже о том, что литературными счи­таются тексты вроде речей римских ораторов и т.п. То же самое относится и к жанрам: несмотря на то, что Ф.Л. Алдама упоминает в главе о литературе одну из работ Ж.-М. Шеффера, он совершенно не учитывает аргументацию француз­ского теоретика, предложенную в книге «Что такое литературный жанр?» (1989), из которой следует, что существует определенное количество несводимых одна к другой логик, позволяющих создать различные жанровые классификации¹⁰.

Когнитивистский подход приводит автора к еще более странным выводам: на­пример, он берется утверждать, что «Бесплодная земля» Т.С. Элиота будет нам нравиться или не нравиться в зависимости от того, насколько мы опытны в эмо­циональном плане: если читатель прожил достаточно долго, накопил много вос­поминаний, то его эмоциональная реакция на поэму Элиота будет более разнооб­разной и, следовательно, поэма больше понравится читателю в зрелом возрасте, нежели в школьном. «Эмоции также управляют тем, как жанры оцениваются и организуются исторически», — утверждает Ф.Л. Алдама. Например, мы органи­зуем наши жизни так, чтобы быть счастливыми — это «мощная детерминанта для прототипических жанров: романтической трагикомедии, героической трагикоме­дии и трагикомедии самопожертвования» (с. 249—250). Некорректных замечаний и формулировок подобного рода в книге множество. Читателю, мало знакомому с когнитивной наукой (cognitive science), вообще будет сложно понять, на каком основании делаются такие обобщения и почему подобные методы анализа приме­няются к литературным текстам — ведь мы имеем дело не с исследованием по когнитивистике, проиллюстрированным примерами из литературы, но именно с программным выступлением по поводу того, как следует изучать литературу, из­бегая «текстуального идеализма». В результате борьбы с cultural studies и пост­структурализмом вместо декларируемого автором историзма мы получаем скорее упрощенный биологизм в духе известной диссертации Н.Г. Чернышевского.

Пожалуй, основной проблемой работы Ф.Л. Алдамы «Почему гуманитарные науки значимы?» является упрощенное понимание идеологии как «ложного со­знания». Если принять такое определение, то действительно окажется, что про­тивопоставление когнитивистики постструктурализму оправданно и нужно только выработать качественную «реалистическую эпистемологию», чтобы ра­дикально обновить методологию гуманитарных наук и выйти из кризиса¹¹. На деле же у идеологии существует множество измерений, и именно идеологиче­ские допущения и предпосылки делают анализ Ф.Л. Алдамы, стремящегося опираться на новейшие достижения естественных наук, крайне сомнительным и неточным. Судя по всему, для обновления методологии гуманитарных наук потребуется долгая и кропотливая работа над теоретическим наследием ХХ в., и при такой работе необходимо не только стараться не повторять старых оши­бок, но и не делать новых.

Блок рецензий подготовил Влад. Третьяков

 

___________________________________

 

1) Де Ман П. Критика и кризис / Пер. С.А. Никитина // Философские науки. 1992. № 3. С. 51.

2) Зенкин С. Предисловие // Компаньон А. Демон теории: Литература и здравый смысл / Пер. С. Зенкина. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2001. С. 7.

3) Недавно появился русский перевод: Иглтон Т. Теория ли­тературы: Введение / Пер. Е. Бучкиной под ред. М. Ма­яцкого и Д. Субботина. М.: Территория будущего, 2010.

4) В отличие, например, от основателя постколониальных исследований Э. Саида, для которого не было принципи­ального различия между академической и политической деятельностью; с его точки зрения, анализ гегемонистско­го ориенталистского дискурса был столь же научным, сколь и политическим высказыванием. См. критику та­кого подхода в пятой главе рецензируемого издания.

5) Ср. определение фашистской литературной критики, предложенное авторами статьи «Фашистская политика и литературная критика»: «…нормативный и институцио­нально детерминированный дискурс, приписывающий определенные функции литературе и чтению для установ­ления и поддержания Народа в качестве органической ре­альности» (De Graef O., De Geest D., Vanfraussen E. Fas­cist Politics and Literary Criticism // The Cambridge His­tory of Literary Criticism. Vol. 9 / Ed. by C. Knellwolf and C. Norris. N.Y.: Cambridge University Press, 2008. P. 78). Из этого определения следует, что появление текстов по­добного рода было обусловлено, помимо ангажированно­сти авторов, определенными дискурсивными практиками.

6) Разумеется, ничего особенно нового и оригинального в такой «критике левой критики» нет: приблизительно та­кая же схема была предложена в свое время Перри Ан­дерсоном, продемонстрировавшим, что на протяжении ХХ в. академический марксизм и левое движение на Западе настолько отдалились друг от друга, что почти утратили связь между собой. См.: Андерсон П. Размыш­ления о западном марксизме; На путях исторического материализма / Пер. с англ. М.: Интер-Версо, 1991.

7) Сравнительный анализ понятий субъекта у З. Фрейда и Ж. Деррида, предложенный отечественным исследо­вателем, см. в кн.: Мазин В. Субъект Фрейда и Дерри­да. СПб.: Алетейя, 2010.

8) Фуко М. Герменевтика субъекта / Пер. А.Г. Погоняйло. СПб.: Наука, 2007. С. 46.

9) Женетт Ж. Фигуры: В 2 т. / Пер. с фр. Общ. ред. и вступ. ст. С. Зенкина. М.: Издательство им. Сабашни­ковых, 1998. Т. 2. С. 352—353.

10) См.: Шеффер Ж.-М. Что такое литературный жанр? / Пер. и послесл. С. Зенкина. М.: Едиториал УРСС, 2010.

11) Как показано в работе Т. Иглтона «Идеология: Введе­ние», при более глубоком и последовательном анализе реактуализация понятия идеологии как «ложного созна­ния» вполне возможна. См.: Eagleton T. Ideology: An Introduction. L.: Verso, 1991. P. 10—31.