Штрихи к портрету скандинависта

 

Стеблин-Каменский М.И. ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИ­ЖЕК (1958—1981). ДНЕВНИКИ. ПИСЬМА. ПРОЗА. СТИ­ХИ / Сост. Ю.А. Клейнер. — СПб.: Европейский Дом, 2009. — 345 с. — 800 экз. — (Дневники и воспоминания пе­тербургских ученых).

 

Многие из филологов моего поколения, учившиеся в Ленинградском универ­ситете на рубеже 1950—1960-х гг., до сих пор помнят красивого седовласого человека, резко выделявшегося в тогдашней профессорско-преподавательской массе. Он отличался прежде всего своим обликом: открытым и благородным лицом, осанкой и жестами. В нем угадывалось нечто, к тому времени уже почти утраченное: чувство собственного достоинства, сдержанность, собран­ность. Нечто аристократическое, старорежимное. Это был профессор Михаил Иванович Стеблин-Каменский (1903—1981); в те годы, когда я был студен­том, он заведовал кафедрой скандинавской филологии (которую в свое вре­мя и создал).

Рассказывать сегодня о его научных тру­дах и перечислять его многочисленные заслу­ги — бессмысленно. Об этом можно узнать из любого справочного издания, не говоря уже об Интернете. Книги М.И. Стеблина-Камен­ского («Исландская литература», «Древнеис­ландский язык», «Грамматика норвежского языка», «Культура Исландии», «Мир саги», «Древнескандинавская литература», «Миф», «Спорное в языкознании»), как и работы, вы­пущенные с его участием и под его редакци­ей в популярных сериях «Литературные па­мятники» и «Библиотека всемирной литера­туры» («Старшая Эдда», «Младшая Эдда», «Исландские саги», «Поэзия скальдов» и др.), выдержали к настоящему времени ряд пере­изданий и давно уже вошли в золотой фонд не только отечественной, но и мировой фи­лологической науки.

Интерес к ученым такого масштаба никогда не удовлетворяется перечнем их научных работ и общими фразами официальных некрологов. Ученый-гума­нитарий, сумевший добиться высоких позиций в советской науке, выезжавший на Запад, где его знали, переводили и высоко ценили, — кем был этот чело­век? Как это ему удалось — не приспосабливаясь, не вступая в коммунистичес­кую партию? Каковы его корни, биография, семья, личные вкусы и пристра­стия? Возможно, именно эти естественно возникающие вопросы вызывают к жизни посмертные издания, посвященные именитым филологам: их труды, публикуемые посмертно, переписку, воспоминания современников.

Что касается научного наследия М.И. Стеблина-Каменского, то первое из­дание такого рода состоялось несколько лет назад: к столетию со дня рожде­ния ученого филологический факультет СПбГУ издал том его очерков, статей и книг (Труды по филологии. СПб., 2003), куда вошли как опубликованные ранее его работы по лингвистике и истории литературы, так и работы, не вошед­шие ни в один из сборников. Том завершался полным библиографическим списком трудов ученого и обширной, прекрасно написанной статьей А.С. Ли­бермана, одного из учеников Михаила Ивановича, сочетающей в себе личные воспоминания с аналитическим взглядом на его творческий путь (частично эта статья вошла и в рецензируемое издание).

Записи Стеблина-Каменского, опубликованные в 2009 г., отчасти продол­жают издание 2003 г., но в то же время принципиально от него отличаются. Сборник объединяет в себе то, что было написано Стеблиным-Каменским за долгие годы, однако предназначалось не для печати, а для семьи, друзей или личного употребления (дневники, записные книжки, стихи). Такие тексты пи­шутся совершенно иначе, как правило, без оглядки на цензора или редактора, и потому представляют особый интерес, когда речь заходит о личности, о внут­реннем облике человека, еще не исчезнувшего из нашей памяти.

Некоторые тексты, представленные в сборнике, печатаются не впервые, в частности: очерк о первой поездке в Исландию («На “Коне Золотая грива” — в страну саг»), новелла «Стоит ли возвращаться с того света?» (заключитель­ная глава книги «Мир саги») и рассказ «Дракон», напечатанный в пору пере­стройки петербургским журналом «Нева» (1989. № 1) с предисловием акаде­мика Д.С. Лихачева. Публиковались также письма Стеблина-Каменского к ис­торику А.Я. Гуревичу за 1963—1978 гг.

Зато русский читатель может познакомиться с письмами Стеблина-Камен­ского к исландскому слависту Хельги Харальдссону, переводчику «Мира саги» на исландский язык. Переписка советских ученых с их западными коллегами и друзьями, вообще говоря, — особая тема; эпистолярии такого рода с их осо­бой тональностью и стилистикой позволительно рассматривать как историче­ские документы, достойные самого пристального внимания.

«Людям, не заставшим то время, в котором жил М.И., — подчеркивает в своем предисловии профессор Ю.А. Клейнер (он же — составитель и ответ­ственный редактор издания 2003 г.), — трудно представить себе, как много значили эти отношения для тех, кто тяготился ограничениями, налагаемыми тогдашней жизнью» (с. 10). Эти ограничения, продолжает Ю. Клейнер, затра­гивали и «выездных», и «невыездных» — люди и той, и другой категории были в равной степени несвободными (ибо даже те, кого время от времени выпус­кали «на Запад», находились в унизительной зависимости от воли партийно­го руководства).

Однако Стеблин-Каменский оказался, по счастью, в числе «выездных». «Бес­партийный интеллигент без единого ордена» — так он аттестует себя в одной из записей (с. 72), — он смог посетить в 1950—1970-е гг. целый ряд европей­ских стран: Чехословакию, Францию, Данию, Норвегию и, конечно, Исландию, с которой Стеблин-Каменским был связан особыми узами. Этим поездкам и посвящены его «Записные книжки», которые можно квалифицировать как «путевые очерки» (литературный жанр, весьма популярный в Советском Сою­зе): описания, наблюдения и размышления «советского человека», оказавше­гося за пределами социалистической родины. Примечательно, что все то, что происходило «дома», Михаил Иванович не запечатлел в своих записях: почти нет свидетельств о его преподавательской или научной работе, очень мало имен, событий или просто примет его ленинградской жизни. Зато западноев­ропейский мир живописуется проникновенно, с каким-то особенным чувством. Очевидно, что эта часть жизни М.И. была ему особенно дорога.

Поездки Стеблина-Каменского на «капиталистический Запад» были подчас весьма продолжительными. Более того, он не раз оказывался в привилегиро­ванном положении человека, которого выпускали в Европу без всякого сопро­вождения, и в течение нескольких недель М.И. мог в полной мере наслаждать­ся «свободой», что далеко не всегда позволялось даже партийным и «хорошо проверенным» людям. В то же время его положение нельзя было назвать устойчивым: ему то разрешали выехать, то отказывали в поездке. А после 1975 г., когда эмигрировал его аспирант А.С. Либерман (тогда уже доктор на­ук, а ныне — профессор в Университете штата Миннесота, США), он до кон­ца жизни сделался «невыездным».

Из материалов рецензируемого сборника явствует, сколь непростым был на самом деле жизненный путь знаменитого ученого. И.М. Стеблин-Каменский (ныне — известный иранист, академик РАН) сообщает читателям, что в нача­ле 1920-х гг. его отец при очередной чистке был изгнан из Петроградского уни­верситета, «в том числе, разумеется, и за дворянское происхождение» (с. 13). Затем он долгое время был безработным, давал уроки английского, работал по издательским договорам. В 1930-е гг. служил корректором и техническим ре­дактором в издательстве Академии наук (тогда же и в том же качестве там тру­дился и Д.С. Лихачев). «По словам отца, именно то, что он не имел постоян­ного места работы, и спасло его от неминуемых репрессий и высылок 30-х гг., которым подверглись многие родственники и знакомые» (с. 14)¹. Кроме того, в течение долгого времени Михаилу Ивановичу приходилось скрывать, что его брат и сестра живут за границей.

В филологию Стеблин-Каменский пришел сравнительно поздно — в конце 1930-х гг. (в 1939 г. он закончил филфак ЛГУ по германскому отделению). В ту пору он  уже не служил в издательстве, а преподавал английский в По­литехническом институте. Летом 1941 г. он записался в народное ополчение, но был признан непригодным к армейской службе и всю войну провел в Ле­нинграде; этот период отражают его впервые публикуемые И.М. Стеблиным­Каменским блокадные письма и открытки, а также его «Блокадная поэма» (точнее, сохранившийся фрагмент из 16 строк)². В 1943 г. М.И. заочно защи­тил кандидатскую диссертацию (о древнеанглийской поэзии); сразу после вой­ны поступил в докторантуру Пушкинского Дома. С этого времени начинается вторая половина его жизни: успешная академическая карьера, многочисленные публикации³, международное признание.

Такова внешняя биографическая канва. Внутренний же портрет М.И. Стеб­лина-Каменского — каким он рисуется в публикуемых записях — высвечивает черты незаурядной личности, внутренне свободной не только от условностей советского времени, но и от иллюзий, владевших в ту пору многими образован­ными людьми. Встречаясь с друзьями, Михаил Иванович был не прочь посме­яться над уродливой советской действительностью и считал себя, как сообщает И.М. Стеблин-Каменский, «внутренним эмигрантом» (с. 15). Это, разумеется, никоим образом не проявлялось публично: профессор вынужден был соблю­дать (и соблюдал!) все «правила игры». Но при этом он внутренне оставался собой и не терял своего собственного — критического — взгляда на вещи. Прав­да, истинный ход его мыслей о советской стране передают лишь отдельные крамольные реплики и ремарки, которые изредка прорываются наружу сквозь толщу спокойно-нейтрального повествования:

«Члены КПСС, если они сколько-нибудь умные, едва ли верят в комму­низм» (с. 118).

«В нашей стране, как известно, все воруют, кроме Сахарова⁴» (с. 123).

«Стыдно быть русским. Не только стыдно, но и неуютно, если подумать о том, скольким народам есть за что ненавидеть русских — чехам, венграм, полякам, эстонцам, латышам, литовцам, татарам, евреям, афганцам, финнам и т.д. и т.п.» (с. 48).

Да, выдающийся советский скандинавист не был «советским человеком» в обыденном понимании этого слова. При чтении его записок все время чувствуешь это расхождение между «внешним» и «внутренним», поверхностным и подлинным. Порой даже кажется, что его душу — если использовать образ, удачно найденный самим М.И., — насильно впихнули в тело гражданина СССР. (Не потому ли, попадая на Запад, он с таким удовольствием впитывал в себя «свободный воздух» Европы!)

Независимость суждений М.И. распространялась не только на советскую действительность. Более существенным представляется другое обстоятельство: как ученый-гуманитарий Стеблин-Каменский был также совершенно свободен от каких бы то ни было модных поветрий в современной науке. Отдавая долж­ное таланту того или иного законодателя моды в гуманитарной области, он категорически не принимал концепций, далеких от историзма. Это проявилось между прочим в его отношении к структурализму, завоевавшему к началу 1970-х гг. весьма прочные позиции в отечественной филологии и восприни­мавшемуся тогда как противовес «марксистскому методу». Михаил Иванович, переживший короткий период увлечения структурализмом, вскоре отошел от него и в своих работах 1970-х гг. подверг этот метод и его основателей (в част­ности, Леви-Стросса) основательной критике. А в отношении художественной литературы такого рода подход (с уклоном к «инвариантам», «бинарности», «оппозициям» и т.д.) казался ему вообще неприемлемым. Та или иная нацио­нальная литература рассматривалась им в контексте мирового литературного процесса. В этом он следовал за Александром Веселовским, и не случайно одна из его книг названа «Историческая поэтика» (1978).

В 1974 г. — как раз в ту пору, когда структурализм в СССР был «на са­мом подъеме», — Стеблин-Каменский писал Арону Гуревичу (письмо от 9 де­кабря 1974 г.):

«Структуралисты гонимые? Помилуйте! Структурализм — господствующее направление, он — мода, которая свирепствует во всем мире и особенно у нас (чем глуше провинция, тем мода — более стадная). <...> Вы видали, как рас­купаются в магазинах книги, в названии которых есть слова “структура” и т.п.? Вы думаете, Лотман создал славу этим словам? Боюсь, что эти слова создали славу Лотману. Кстати, я очень высокого мнения об уме Лотмана, но мне обид­но, что он рядит свои мысли в шутовской костюм модных терминов, т.е. спе­кулирует на моде» (с. 207).

Если говорить о «моде», то популярность Лотмана в 1970-е гг. могла со­перничать — особенно на Западе — только с известностью М.М. Бахтина. «Всюду видели карнавал и полифонию, — вспоминала о том времени Л.Я. Гинз­бург. — Он (Бахтин. — К.А.) отчасти сам в этом виноват. Сперва показал по­лифонию у Достоевского, и это было очень интересно. Потом он распростра­нил ее на роман вообще, а это уже не так. И пошлo»⁵.

Еще более критично воспринял идеи Бахтина М.И. Стеблин-Каменский. В 1970 г., оценивая книгу Бахтина о Рабле как «великолепную», он все же упрекает автора в недостатке историзма («...всюду, где у него “народное”, надо бы поставить “средневековое”» (с. 195)). С годами оценки становятся более рез­кими. «...Вы же не виноваты, — замечает он в письме к 24 декабря 1977 г., — <...> что пали жертвой того таланта, с которым Бахтин развил свою абсурдную и совершенно антиисторическую концепцию» (с. 226).

И последний пример — Л.Н. Гумилев, чья «этническая история» (этногенез), а также терминология («пассионарность», «пассионарные толчки» и др.) поль­зовались в 1970-е гг. шумной популярностью в научных и околонаучных кру­гах. Многие видные этнографы (например, академик Ю.В. Бромлей) уже тогда протестовали против методологии и выводов Гумилева. Не принял их и Стеблин-Каменский. «Он, конечно, просто шарлатан, — пишет он А.Я. Гуревичу 3 октября 1970 г. по поводу «открытий» Льва Гумилева, — и в научных кру­гах Ленинграда это давно всем известно. Правда, у него есть “идеи”. Но ведь это же не исключает шарлатанства! Ведь и талант не исключает шарлатанст­ва...» (с. 224)

Знакомство с бытом западноевропейских стран и их культурой стимулиро­вало размышления Стеблина-Каменского и на такие темы, как национальный характер, национальное своеобразие, патриотизм и т.п. Размышляя, например, о способности датчан к самокритике, он задумывается над заметками Д.С. Ли­хачева «О русском» (получившими в свое время широкий отклик) и отзыва­ется о них весьма скептически. Приписывание собственному народу разного рода достоинств несет в себе, по убеждению Стеблина-Каменского, великодер­жавный привкус. «Если патриотизм — это такое самовосхваление, то что хо­рошего в патриотизме?» (с. 46). И нельзя, утверждает ученый, оценивать свое­образие народа в его нынешнем облике с точки зрения памятников культуры, созданных в давно минувшую эпоху. Это относится к скандинавским странам и в той же мере — к России. «Неужели не очевиден, — пишет Стеблин-Камен­ский, — тот странный отпечаток, который 63 года советского тоталитаризма наложили на русский народ? И неужели не очевидно, что сам этот тоталита­ризм — проявление “русского”?» (с. 47)

Что же касается заметок «О русском», то вывод Стеблина-Каменского (свя­занного, впрочем, с Д.С. Лихачевым многолетними приятельскими отношения­ми) стоит того, чтобы его процитировать полностью:

«“Русский” у Лихачева, хотя и повторяет кое в чем Достоевского, но, увы, основа тут, как и у художника Ильи Глазунова, просто желание потрафить од­новременно и начальству, и моде» (с. 47)

И еще одно общее рассуждение о патриотизме, навеянное чтением «Было­го и дум» Герцена:

«Патриотизм Герцена, его вера в русский народ и т.д. — это чистый кон­структ. Если бы он основывал свое представление о русском народе на своем знакомстве с его представителями <...> он бы понял, что у народа хама, под­халима и вора государство всегда будет тюрьмой и своего и других народов (и с развитием техники все в большей мере!). Видимо, патриотизм, то есть вы­сокое мнение о своем народе, такой же порок, как самомнение в отдельном че­ловеке. Но в народе угнетаемом он простителен и даже необходим. В народе, угнетающем другие народы, он отвратителен» (с. 124).

C той поры, как были высказаны эти суждения, прошла целая эпоха, од­нако наблюдения ученого-скандинависта, умевшего мыслить широко и сво­бодно, вполне сохраняют свою остроту и значимость и для нашего неспокой­ного времени.

 

___________________________________________

 

1) Родители Ольги Сергеевны (урожд. Шидловской), жены М.И. Стеблина-Каменского, были расстреляны в Крыму в 1921 г.

2) В юности М.И. Стеблин-Каменский пытался, как и мно­гие, сочинять стихи, но впоследствии уничтожил свои ранние стихотворные опыты.

3) Характерно, что список опубликованных работ М.И. Стеб­лина-Каменского, начинается с 1946 г. 

4) Имеется в виду академик А.Д. Сахаров.

5) Баевский В.С. Две страницы из дневника [запись бесе­ды с Л.Я. Гинзбург о М.М. Бахтине, состоявшейся 14 ноября 1986 г.] // Бахтинология: Исследования, пере­воды, публикации. СПб., 1995. С. 11.