Забытый эпизод из истории советского литературоведения

(Андроников — Бонди — Виноградов — Гуковский — Оксман)

 

В 1967 г. известному советскому литературоведу, писателю, мастеру художе­ственного слова Ираклию Луарсабовичу Андроникову (1908—1990) была при­суждена Государственная премия СССР за монографию «Лермонтов. Иссле­дования и находки»¹. По этому случаю лауреат дал торжественный банкет, со­стоявшийся в Москве, в доме Татьяны Григорьевны Зенгер-Цявловской (1897—1978), которая стараниями Андроникова получила ранее просторную трехкомнатную квартиру².

История забытого литературоведческого скандала, случившегося на этом банкете, восстанавливается по письму профессора Московского университета Владислава Антоновича Ковалёва к профессору, а в то время еще доценту Гер­ценовского пединститута Якову Семёновичу Билинкису (1926—2001)³ (за воз­можность ознакомиться с архивом ученого признателен Ирине Леонидовне Днепровой и покойному сыну профессора Михаилу Яковлевичу Билинкису).

Владислав Антонович Ковалёв (1922—1991) — доктор филологических наук, профессор факультета журналистики МГУ — был специалистом по истории русской литературы конца XIX века. По воспоминаниям современников, это был «человек добрейший, <…> знавший всю литературную Москву» (харак­теристика Олега Клинга)⁴. Свою чрезвычайную осведомленность В.А. Ковалёв соединял с несомненным даром рассказчика, ироничного и тонкого, поэтому в частном письме он облек фабулу сообщаемого происшествия в своеобразную художественную форму.

Письмо Ковалёва от 3 марта 1968 г. цитируется по автографу, хранящему­ся в личном архиве семьи Я.С. Билинкиса в Санкт-Петербурге.

 

В.А. КОВАЛЁВ — Я.С. БИЛИНКИСУ

 

Якову Семеновичу Билинкису, глубокому и строгому литературоведу совре­менности, посвящаю этот рассказ.

Автор

 

Это составленный по 4 источникам документальный рассказ, но не сплетни⁵.

 

Скандал в доме Ираклия

 

Ираклий Андроников собрал гостей, чтобы отметить получение им Государ­ственной премии. Поначалу всё шло хорошо и как должно. Шампанское, как говорится, лилось рекой⁶. Было уже тостов восемь. Девятым выступил профес­сор Сергей Михайлович Бонди⁷. Он сказал: «Я тоже пью за здоровье несрав­ненного Ираклия Луарсабовича, но еще больше за его метод, который основан на фактах, в котором главное — неопубликованные материалы. Сам Ираклий Луарсабович — это неутомимый искатель литературоведческой правды. В этом отношении он выгодно отличается от покойного профессора Гуковского⁸, ко­торый в угоду излюбленным концепциям насиловал материал, в угоду эффект­ным формулировкам искажал истину⁹, для которого литературоведение было своеобразным бильбоке¹⁰. “Классицизм, — писал, например, Гуковский, — искусство объективное, но абстрактное, романтизм конкретен, но субъективен. И только реализм объективен и конкретен”¹¹. Кому нужно это бильбоке? Как далек от всего этого Ираклий Луарсабович! И слава богу! Пью за Ираклия Луарсабовича и его метод. Ура!»

Выпили. Слова попросил Ю.Г. Оксман, который сказал: «Я хотел почтить Ираклия Луарсабовича только молчаливым присутствием. Но не могу сдер­жаться, когда он имеет мужество спорить с Григорием Александровичем Гу­ковским, который уже не может ответить. Все книги Григория Александровича содержат живую мысль. Они не стоят на полках библиотек. Покойный, уже будучи покойником, создал литературоведческую школу. Три тома “Теории литературы”, вышедшие в ИМЛИ¹², являются развитием его мыслей. Нам стыдно, нам нельзя забывать о Гуковском! Тем более, что он умер в тюрьме¹³. Речь Сергея Михайловича я объясняю исключительно чувством зависти к по­койному, ибо если смерть оживила Григория Александровича и автор книг, в которых все построено на неопубликованных мыслях, духовно воскрес после смерти, то Сергей Михайлович оказался мертв при жизни¹⁴: уже 30 лет он ни­чего не пишет и ничего не издает».

Наступила длительная жуткая мхатовская пауза¹⁵.

Тогда начал говорить академик В.В. Виноградов¹⁶: «Ну зачем же так резко говорить о людях, — сказал он. — “Люди — как реки¹⁷: вода во всех одинако­вая¹⁸”, — говорит Толстой. “Ни одна блоха не плоха”, — справедливо утверж­дает горьковский герой¹⁹. Я охотно верю, вернее, глубоко убежден в том, что Сергей Михайлович не завидует Гуковскому, который, действительно, не­множко жулик и в науке, и в жизни. Он бог знает что пишет о проблеме на­рода и власти в “Борисе Годунове”²⁰, слишком расширительно ее трактует. Он жулик и в жизни. Я был профессором ЛГУ в бытность Григория Алек­сандровича аспирантом. Он должен был сдать кандидатский минимум по ис­тории русского литературного языка. Тогда это требовалось. Мне сказал: “Если 10-го не будет поставлена оценка, то 15-го я не получу стипендии и буду голодать. Может быть, можно отсрочить на 2 месяца”. Мы так и услови­лись. Я поставил ему “пять”. Он получил “пять”, получил стипендию, проблема голода была снята, но не проблема зачета: зачет он не сдал до сих пор. В 1947 году²¹ при встрече с Григорием Александровичем я ему сказал: “Григо­рий Александрович, а как кандидат Вы неполноценны”.

Вместе с тем, думается, и Ираклия Луарсабовича нельзя считать эталоном всех совершенств, как думает бесконечно благородный Сергей Михайлович. И сам Ираклий Луарсабович, и мы все понимаем, что его премия — только предлог нам собраться, наладить связи или возобновить их. Кто же сомневал­ся в том, что Ираклий Луарсабович никакой не исследователь; это всего лишь следователь²². Конечно, и хорошие следователи полезны, но исследователь и следователь — это не одно и то же. Ираклий Луарсабович ездит по местам своего героя — Лермонтова и всех расспрашивает, что кто о нем слышал²³. Ме­тод Ираклия Луарсабовича — это запись россказней прабабушек и прадеду­шек, искаженных их родственниками по нисходящей линии. Да и Лермонто­ва Ираклий Луарсабович знает чисто внешне, не мировоззренчески, а только о том, кто с ним знаком, кто на ком женат, кто с кем жил. Ведь вот “Загадка Н.Ф.И”, о которой так много кричат, была разгадана еще Б.В. Нейманом в 1914 году, и было опубликовано в забытой ныне статье²⁴. Ираклий Луарсабо­вич открыл только то, что Наталья Фёдоровна Иванова вышла замуж за дво­рянина Обрескова.

Премия, которую получил Ираклий Луарсабович, Государственная, не Ле­нинская, а второго сорта. Каков труд, такова и премия»²⁵.

Настала новая длительная пауза.

Ее прервал сам Ираклий Андроников. Побелевшими губами он сказал: «Мне нравится, как проходит наша встреча, поистине в ленинских традициях: Ле­нин считал, что отметить знаменательную дату — значит остановиться прежде всего на недостатках²⁶. Мои недостатки Виктор Владимирович осветил пре­восходно. Так хорошо он это сделал только потому, что обладает ими в еще большей степени. Да, мой метод — россказни прабабушек. Но для этого я дол­жен поехать, разыскать, заставить вспомнить, словом, что-то сделать. У Вик­тора Владимировича все значительно проще: он достает одну книгу с полки своего кабинета, выписывает цитату, то же проделывается с другой и третьей книгами, затем цитаты²⁷ помещаются одна за другой и издаются как научный труд Виктора Владимировича, где есть всё, нет только собственных конструк­тивных положений. Метод Виктора Владимировича тоже может быть охарак­теризован двумя словами. Эти слова “сравни” и “смотри”, то есть приводится цитата, скажем, из Бунина, затем (“сравни”) аналогичная из Юрия Олеши, за­тем (“смотри”) нечто подобное (в сноске!) — из Хемингуэя. И только высокое положение Виктора Владимировича и то обстоятельство, что до войны он пи­сал, действительно, глубоко, ограждает его от критики…²⁸ Впрочем, в одном Виктор Владимирович прав: нам надо выпить за развитие дружеских отноше­ний и литературоведческих связей. Охотно присоединюсь к его тосту».

Когда всё кончилось, к Оксману подошел Бонди и сказал: «Юлиан Григорь­евич, зачем же вы меня так ругаете? Ведь в МГУ вскоре выйдет моя книга о Пушкине²⁹. Ее концепция такая-то…», — и рассказал о ней. Когда он кон­чил, Юлиан Григорьевич сказал: «Я говорил, что Вы ничего не пишете, теперь я скажу, что Вы ничего не читаете. Ваша концепция — это мои статьи конца 20-х годов».

3 III 68

В. Ковалёв

 

P.S. Надеюсь, Яшенька, Вы теперь, читая этот рассказ, совершенно счастли­вы. Не так ли?

__________________________________________

 

1) Первое издание этой монографии вышло в 1964 г.

2) См.: Богаевская К.П. Рядом с Цявловскими // Цявлов­ский М., Цявловская Т. Вокруг Пушкина. М., 2000. С. 26—28.

3) Характеристику его научной деятельности, а также спи­сок трудов см.: Человек в потоке времени: Профессор Я.С. Билинкис. СПб., 2003.

4) Клинг О. «Как надо жить, как надо умирать...» // НЛО. 2004. № 70. С. 202.

5) В рукописи слова «не сплетни» подчеркнуты.

6) Этот образ, помимо расхожей характеристики хлебосоль­ной щедрости, возможно, в изложении профессионально­го исследователя творчества Толстого (и предназначавше­гося для прочтения профессиональным же толстоведом), несет в себе и некоторую аллюзивную отсылку: на текст рассказа «После бала», в котором «разливанное море шампанского» на «чудесном балу» входит, как известно, в контраст с драматическими событиями, последовавши­ми позже. Подобные намеки на «толстовскую ситуацию» будут составлять, как можно увидеть ниже, в какой-то степени «поэтический» прием цитируемого письма. Ко­нечно, не нужно забывать и о вполне «прагматической» сути этой детали, иронично сообщаемой Ковалёвым: ге­рои праздничного банкета произносят свои знаменатель­ные речи после восьми уже произнесенных тостов.

7) Бонди Сергей Михайлович (1892—1983), литературовед, профессор МГУ.

8) Гуковский Григорий Александрович (1902—1950), лите­ратуровед, профессор ЛГУ и Саратовского университетов.

9) Ср.: «С недоверием и несочувствием относился к подоб­ного рода исследованиям и сам Сергей Михайлович Бон­ди. Он всегда был глубоко убежден: “Историко-литера­турная наука должна давать точные, объективно верные положения, а не более или менее остроумные концепции того или иного талантливого исследователя”» (Селивано­ва С.Д. Рядом с Пушкиным: О Сергее Михайловиче Бон­ди // Пушкин: Исслед. и материалы. Л., 1986. Т. 12. С. 370).

10) Бильбоке — популярная в XIX в. игрушка (шарик, при­крепленный к палочке, на которую он должен быть на­низан). Помимо явственной ироничности («бильбоке» нередко называли тогда безделицу, детскую шалость, ловкость, не приносящую пользы), в устах С.М. Бонди это прозвучало (и — как мы увидим ниже — именно так и было «прочитано») как острый выпад против лично­сти покойного ученого, а не только оценка присущего ему научного стиля. Дело в том, что Бонди воспользо­вался угаданной его слушателями литературной аллю­зией, неминуемо указывавшей на рискованную парал­лель между литературоведческой «игрой» Гуковского и знаменитой сценой из романа «Война и мир»: «— А! это что? — сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что-то, покрытое покрывалом. Боссе с при­дворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполу­оборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:

— Подарок вашему величеству от императрицы.

Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему-то все назы­вали королем Рима.

Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, по­хожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изоб­ражен был играющим в бильбоке. Шар представлял зем­ной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.

Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выра­зить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллего­рия эта, так же как и всем видевшим картину в Пари­же, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.

— Roi de Rome, — сказал он, грациозным жестом ру­ки указывая на портрет. — Admirable! — С свойствен­ной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, — есть история. И ему каза­лось, что лучшее, что он может сделать теперь, — это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую оте­ческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинул­ся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его — и все на цы­почках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека» (Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22 т. М., 1980. Т. 6. С. 223—224).

11) С.М. Бонди на память цитирует высказывание Г.А. Гу­ковского из книги «Пушкин и русские романтики» (1946); эта, не лишенная изящества, формулировка горя­чо обсуждалась в литературоведческой среде, тем более что книга Гуковского, переизданная в 1965 г., восприни­малась в 1967 г. как актуальное и в некоторой степени современное исследование. Ср. недавнюю характеристи­ку концепций и формулировок Гуковского: «Конечно, Гуковский стремился выявить социально-историческую обусловленность “стадиального” процесса: становление романтизма он связывал с Великой французской револю­цией, становление реализма — с формированием зрелого буржуазного общества, в социалистическом реализме он видел отражение перемен, рожденных пролетарской ре­волюцией в России. Но когда речь заходила о самой ло­гике процесса (а логика эта, по Гуковскому, состояла, как помним, в последовательном возникновении и разре­шении “стадиальных” противоречий), у читателя могло возникнуть ощущение самодостаточности выстроенного историко-литературного ряда. В начале книги “Пушкин и русские романтики” этот ряд выглядел следующим об­разом. Классицизм — мировоззрение объективное, но абстрактное. Романтизм — конкретное, но субъективное. И только реализм соединяет объективность с конкрет­ностью. Это было похоже на цепь логических операций. Могло показаться, что какой-то незримый субъект ре­шает диалектическую задачу: как построить мировоззре­ние, основанное на единстве и абсолютном равновесии общего и частного, “сняв” все возможные противоречия между ними» (Маркович В.М. Концепция «стадиально­сти литературного развития» в работах Г.А. Гуковского 1940-х годов // НЛО. 2002. № 55. С. 87—88).

12) Имеется в виду завершенный в 1965 г. трехтомный труд «Теория литературы. Основные проблемы в историче­ском освещении». См. обсуждение этой эпохальной для того времени работы в журнале «Вопросы литературы» № 9 за 1966 г.

13) Гуковский арестовывался дважды: 19 октября 1941 г. Управлением НКВД по Ленинградской области. Обви­нялся по ст. 58-10 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда). Второй — в 1949 г.; погиб в заключении.

14) Возможно, автор «тоста» здесь, включившись в игру с «толстовскми аллюзиями», намекает на ставшее широ­коупотребительным выражение «живой труп».

15) «Почти полторы минуты окаменевшая группа сохраня­ет такое положение» («Ревизор» Н.В. Гоголя. Немая сцена).

16) Виноградов Виктор Владимирович (1894—1969).

17) «Люди, как реки: вода во всех одинакая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая» (Толстой Л.Н. Воскресение. Часть первая. Гл. LIX).

18) Сноска В. Ковалёва: «В качестве литературоведа не мо­гу не отметить, что у Толстого “одинакая”. Автор».

19) Слова из пьесы «На дне» (первый акт): «Лука. Мне — все равно! Я и жуликов уважаю, по-моему, ни одна бло­ха — не плоха: все — черненькие, все — прыгают... так­то». Именно в этих словах можно видеть истоки харак­теристики Гуковского («немножко жулик и в науке, и в жизни»). Еще раз следует подчеркнуть, что все приве­денные в письме «тосты» в некоторой степени литера­туроцентричны, аллюзивны и интертекстуальны; мы имеем дело с изощренной игрой.

20) Вероятно, имеется в виду работа: Гуковский Г.А. Борис Годунов // Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реали­стического стиля. М., 1957. С. 5—72; о дискуссиях в свя­зи с этой статьей см.: Лотман Л. Он был нашим профес­сором // НЛО. 2002. № 55. С. 44.

21) Сноска Ковалёва: «В 1947 году Григорий Александро­вич был уже доктором. Этот факт, по мысли Виктора Владимировича, и должен раздуть то несоответствие, которое лежит в основе комического».

22) Подобное заявление из уст человека, прошедшего арест (Виноградов в 1934 г. был арестован по «делу слави­стов», а с началом войны был выслан), в присутствии Ю. Оксмана, подвергшегося репрессиям в 1937—1946 гг., было, по меньшей мере, рискованным.

23) Почти неминуемый «чичиковский эффект» от подобной характеристики создает своеобразную «рифму» этим словам Виноградова («Мертвые души») и сказанному Оксманом («мертв при жизни»).

24) См.: Нейман Б.В. Одна из воспетых Лермонтовым // Русский библиофил. 1916. № 8. С. 61—70. Обсуждение данной проблемы с отрицанием приоритета Андронико­ва см.: Тер-Габриэлянц И.Г. Лермонтов и сестры Ивано­вы // Наше наследие. 2004. № 72. См. также: «Андрони­ков подводит итог тому, что давно сделано Каллашом, Нейманом и, до некоторой степени, Эйхенбаумом» (Анд­реев-Кривич С.А. Всевидение поэта. М., 1973. С. 105). В «Лермонтовской энциклопедии» В.А. Мануйлов этот вопрос решал компромиссно: за Б. Нейманом числилась «Связь стихов, обращенных к Н.Ф.И., с др. стих. Л. 1830— 1832 гг. и с драмой “Странный человек”», но «фактиче­ское обоснование» гипотезы закреплялось за Андрони­ковым (Мануйлов В.А. Иванова Н.Ф. // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 180—181).

25) Здесь вероятен анахронизм в восприятии государствен­ных премий (сам Виноградов получил Государственную премию СССР в 1951 г., когда эта награда имела три степени; ученый получил премию первой степени, пото­му он характеризует премию Андроникова как «второ­степенную»). Андроников получил Ленинскую премию позднее, в 1976 г.

26) См., например, такую сентенцию: «Недостатки у чело­века как бы являются продолжением его достоинств. Но если достоинства продолжаются больше, чем надо, об­наруживаются не тогда, когда надо, и не там, где надо, то они являются недостатками» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. 5-е изд. М., 1970. Т. 44. С. 323).

27) Андроников отсылает слушателей и самого академика Виноградова к пассажу, который не мог быть не узнан в контексте данного «банкетного» происшествия: имеется в виду годом ранее изданная книга Г.А. Гуковского «Из­учение литературного произведения в школе: Методо­логические очерки о методике» (1966): «…цитата — не доказательство в литературном анализе, а скорее иллю­страция, пояснение. Доказывает не количество цитат, а то, что анализ “сходится”, т.е. что указываемый принцип объясняет все разнообразие элементов произведения. Доказывает то, что анализ, проведенный хотя бы на од­ной цитате, применим и к любому количеству других ци­тат. Незачем доказывать Пифагорову теорему на десят­ках треугольников, если она доказана на одном. Так и в истории литературы. Именно потому, что каждое поло­жение истории литературы должно в принципе относить­ся ко всем случаям данного типа, нет необходимости при­водить много случаев, а достаточно одного-двух-трех. Это вопрос весьма важный, так как он выявляет раз­личие подхода к проблематике нашей науки — и в шко­ле, и в самой науке. Вот, например, работы академика В.В. Виноградова, скажем, его капитальный труд “Стиль Пушкина”, труд выдающийся во многих отношениях, труд незаурядный, очень ценный и для учителя. В.В. Ви­ноградов каждое из своих наблюдений подкрепляет уто­мительно большим количеством примеров. Помогает ли это делу? Нимало. Своими примерами он может только доказать, что данный стилистический факт у Пушкина встречается, и не один раз, а 10, 15, 20 раз. Но что это значит? Неясно. Характерно ли это для Пушкина, для его системы, метода, мировоззрения? Неясно. А может быть, рядом с этими двадцатью фактами есть двести фактов другого или даже обратного значения. Может быть. Ведь наличие двадцати примеров одного порядка нисколько не доказывает невозможности обратных слу­чаев. Так, можно было бы “доказывать”, что Пушкин 1830 годов избегает славянизмов, — и привести сто ци­тат без славянизмов. Между тем на самом деле Пушкин 1830 годов, наоборот, культивирует славянизмы, и это доказал именно В.В. Виноградов (“Язык Пушкина”). Обилие цитатных примеров у В.В. Виноградова объ­ясняется тем, что его исследование эмпирично, тем, что исследователь не ищет единства и объяснения всех воз­можных цитат в основном для всего текста принципе стиля, тем, что о стиле Пушкина он не говорит, а гово­рит лишь об эмпирически-наблюденных и вынутых из общей связи частностях его» (Гуковский Г.А. Изучение литературного произведения в школе: Методологиче­ские очерки о методике. Тула, 2000. С. 96—97).

28) О статусе и поведенческой стратегии Виноградова см.: Алпатов В.М. Филологи и революция // НЛО. 2002. № 53. С. 214—216; Он же. М.М. Бахтин и В.В. Виногра­дов: опыт сопоставления личностей // Бахтинские чте­ния. Витебск, 1998. Вып. III. С. 7—18.

29) Первая после действительно долгого перерыва (см.: Зай­цева В.В. Список трудов С.М. Бонди по пушкиноведе­нию // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1986. Т. 12. С. 370—381) книга появится в издательстве «Про­свещение» в 1971 г. («Черновики Пушкина»), но будет представлять собой по преимуществу переиздание статей 30-х годов. Такое же, по сути, переиздание будет пред­принято в 1978 г. («О Пушкине: Статьи и исследова­ния»). Единственным выпущенным в издательстве Мос­ковского университета окажется юбилейный, к 85-летию со дня рождения Бонди, сборник «Замысел, труд, вопло­щение…» (1977). Характеристику Андрониковым работ С.М. Бонди см.: Андроников И. Замечательный пушки­нист // Литературная газета. 1961. 27 июня.