В книжном углу-2

 

1

 

В недавно вышедшем в свет сборнике статей «Федор Сологуб: Биография, творчество, интерпретации: Материалы IV Международной научной конфе­ренции» (СПб., 2010) мое внимание привлекла статья Е.А. Голлербаха «Се­мейные ценности: Федор Сологуб в издательстве “Пантеон”», как всегда у это­го автора насыщенная многочисленными сведениями о предмете его интереса. Так, очень убедительно выглядит подборка высказываний самых разных авто­ров об издательской деятельности З.И. Гржебина, далекой от той благостной картины, которая обычно рисуется мемуаристами и исследователями (см., впрочем, статью Е.А. Динерштейна в предыдущем номере «НЛО»).

Вместе с тем тщательность и компетентность автора заставляют и меня от­нестись к его статье с тою же тщательностью, отметив один чрезвычайно со­мнительный методологический принцип, одну явную ошибку и сделав пару добавлений.

Я буду последним, кто потребует от исследователей уменьшения инфор­мативности в библиографических описаниях книг. Но тем не менее нельзя не сказать, что представление книги: «<Корнейчуков Н.В.>. Дневник. <Т. 2>. 1930—1969 / <Сост., вступ. заметка, подгот. текста, коммент. Е.Ц. Чуковской>. <Изд. 2-е, испр.>. М.: Соврем. писатель, 1997. С. 439—39 (подп.: К. Чуковский; это запись 1968 г.)», — повергает в шок. Писатель имеет полное право поль­зоваться своим литературным именем, и библиограф ни в коем случае не дол­жен заменять его настоящим именем и инициалами, и в этом смысле даже добавление второго инициала в ломаных скобках является, как мне кажется, нарушением авторской воли. Да, библиограф может раскрыть (в случае необ­ходимости) настоящее имя автора, но такое раскрытие должно приводиться где-то за текстом описания, как бы в примечаниях. Иначе слишком это напо­минает приснопамятное раскрытие псевдонимов в конце 1940-х годов.

Теперь — относительно ошибки. В примечании 72 на с. 71—72 читаем: «<Балтрушайтис Ю. К. ?>. Пантеон // Весы (М.). 1908. Нояб. <№ 11>. С. 66 (подп.: М. П.; принято считать, что так в «Весах» подписывался Брюсов, од­нако В.В. Пакерене (Дауётите) указала, со ссылкой на подтверждающий ее мнение документ, что за этим криптонимом скрывался Ю.К. Балтрушайтис (см.: <Пакерене В.В.>. Юргис Балтрушайтис: Моногр. очерк / Пер. с литов. Бангуолиса <П.> Балашявичюса. Вильнюс: Vaga, 1983. С. 34, 286, 305—306, 308 (подп.: Виктория Дауётите))». Однако на с. 286 этой книги читаем совсем другое: «Криптонимы расшифровал сам поэт в письме к А. Чехову от 12.02.1904. — ГБЛ, ф. 331, карт. 36: “Мое здесь все, подписанное «М.Р.» и «Ю.Б»”». На страницах же 305—306 и 308 нет никаких документальных под­тверждений. Так что, видимо, именно на письме к Чехову, процитированном литовской исследовательницей, и основывается Е.А. Голлербах. Однако он не обратил внимания, что в самом тексте книги В. Дауётите значится, как и у не­го, криптоним «М.П.» (с. 34), а во всех примечаниях — принципиально дру­гой — «М.Р.». Да, в 1904 г. в «Весах» Балтрушайтис подписывался, среди про­чего, буквами «М.Р.» (непонятно, кириллическими или латинскими), однако в 1908 г. двумя русскими буквами подписался Брюсов. Это зафиксировано и в ереванской библиографии 1976 г., где в поле зрения составителя, Э.С. Да­ниелян, оказалось много разнообразных источников определения брюсовско­го авторства, и в двух имеющихся на сегодняшний день росписях «Весов». К слову заметим, что в 1907—1908 гг. статьи Балтрушайтиса в «Весах» вооб­ще не публиковались.

Что же касается дополнений, то вот и они. Первое относится к определе­нию круга помощников (чтобы не сказать «негров») Ал.Н. Чеботаревской во время работы над переводами Г. де Мопассана для «Пантеона». Я могу назвать еще по крайней мере одного такого человека — В.К. Шварсалон. В недатиро­ванном письме, написанном между 8 и 15 августа 1909 г. из саратовского име­ния О.П. Орловой Отрадино, она рассказывала отчиму: «Вообще здесь во всем очень гостеприимны, но о лошадях к[а]к-то мало говорят — женск[их] седел нет, а я себе дала слово не просить ехать верхом, что очень полезно, хотя переводы “A Cheval” Мопассана, кот[орые]> я делаю для Кассандры, me fait passer des frissons de desir dans la poitrine [вызывают у меня дрожь желания в груди (фр.)], как сказал бы он» (РГБ. Ф. 109. Карт. 37. Ед. хр. 3). И несколь­ко позже, 17 августа: «…хочу отряхнуться и закончить то, что здесь себе поста­вила как цель, а именно — прочесть большого Collignon (Sculpture) и кончить предпринятое для Кассандры. Последние дни были довольно печальны — Кас­сандра опять хворает и в то же время у нее спешка с “Пантеоном”» (Там же; датируется по штемпелю).

Намерения Н.О. Лернера, резко критиковавшего сологубовский перевод «Кандида», о чем достаточно подробно пишет Е.А. Голлербах, коротко, но вы­разительно отражены в его переписке с В.Я. Брюсовым. 7 декабря 1908 г. он пи­сал: «Нельзя ли будет поместить в декабрьской книжке мои строки о “Кандиде” в ужасном переводе Передонова. (Примите во внимание, что не мог же я све­рить весь текст с переводом)» (РГБ. Ф. 386. Карт. 92. Ед. хр. 15. Л. 16), на что получил ответ от 16 декабря: «Что касается рецензии о Сологубе, то, к сожале­нию, в таком виде мы ею воспользоваться не можем. Хотя она, по-видимому, совершенно справедлива, но печатать ее — значило бы поссориться с Сологу­бом. Это для нас слишком тяжело» (РГАЛИ. Ф. 300. Оп. 1. Ед. хр. 90. Л. 161).

 

2

 

Один из наиболее легендарных источников сведений о жизни и творчестве Н.С. Гумилева — это его «Труды и дни», составленные П.Н. Лукницким. Мно­го лет они в полном своем объеме были недоступны для исследователей, и вот за последнее время появилось сразу два издания этой легендарной книги. Одно — домашнее, в книге В.К. Лукницкой «Любовник. Рыцарь. Летописец» (СПб., 2005), о качестве которого я умолчу. De mortuis nil nisi bene. Отмечу только, что важнейший текст был оставлен там без какого бы то ни было комментария.

Пушкинский Дом издал «Труды и дни Н.С. Гумилева» по тому образцу, ко­торый подобает изданиям такого типа, — с комментариями, библиографией, указателем имен. Пожалуй, единственная странность в сопроводительном кон­вое памятника — неупоминание о первой его полной публикации, какова бы она ни была.

И надо сказать, что в большей части этого памятника (Лукницкий П.Н. Тру­ды и дни Н.С. Гумилева. СПб.: Наука, 2010. 896 с.) представление текста Лук­ницкого осуществлено весьма достойно. Однако как только речь заходит о проблемах гумилевской биографии самого последнего этапа — с возвращения в Петроград весной 1918 г., — как будто совершается какой-то перелом. То и дело приходится останавливаться и размышлять, что же имеется в виду, ка­ким образом можно соотнести комментарий с истинным положением дел. При­чин этого я не знаю, да, наверное, они и не слишком важны, а вот предупре­дить читателя о странностях надолго задуманной работы, — пожалуй, стоит.

Пойдем по порядку.

Лукницкий фиксирует, как то и должно было быть, вечер кружка «Арзамас» 13 мая 1918 г. Однако странно видеть, что современные комментаторы, про­цитировав весьма сомнительные воспоминания Л. Страховского (там, где Блок «с трясущейся губой повторял: ”Я не пойду <на эстраду>, я не пойду”») и столь же ненадежные утверждения В. Крейда, не желают упомянуть лучшую на сегодняшний день работу, посвященную этому вечеру, — статью А.Г. Меца «Как сделан “Арзамас” Георгия Иванова» (Мец А.Г. Осип Мандельштам и его время: Анализ текстов. СПб., 2005. С. 153—177). Оттуда можно было бы узнать, что Комиссариат по делам искусств вовсе не предполагался как «патрон» клу­ба, — его, а еще точнее, А.В. Луначарского просили помочь добыть деньги на организацию вечера с заблокированного большевистским грабежом счета. А из замечательного цикла интернет-публикаций можно было бы получить не точ­ные, но хотя бы какие-то сведения о Д.Л. (настоящее имя Самуил) Майзель­се (ок. 1882 — не ранее 1935). См. в «живом журнале» пользователя lucas-van­leyden (http://lucas-v-leyden.livejournal.com/96137.html). Из этого материала следует, что никаким учеником Гумилева он не был.

Борис Евгеньев, про которого комментаторы пишут: «…по всей вероятности, литератор и филолог Владислав Евгеньевич Максимов (псевд. Б. Евгеньев, 1883—1955)» (с. 530), не имеет к почтенному некрасоведу (печатавшемуся под псевдонимом В. Евгеньев, а чаще — В. Евгеньев-Максимов) ни малейшего от­ношения. Так подписывался поэт Борис Евгеньевич Рапгоф (род. в 1892 г., был арестован осенью 1941 г. и, видимо, погиб в первую блокадную зиму). Любо­пытно, что вполне корректная биографическая справка о Евгеньеве-Максимове находится на с. 78. Читал ли общий редактор тома Ю.В. Зобнин книгу насквозь?

Анна Регатт (с двумя «т»), т.е. Е.М. Тагер, и ее муж Г.В. Маслов во второй половине 1918 г. не могли входить в кружок «Арион» (с. 550), поскольку еще с мая 1917 г. они безвыездно находились в Симбирске, а в сентябре 1918 г. Маслов вместе с восставшими чехословаками ушел из этого города на восток и впоследствии оказался рядовым в армии Колчака.

О.А. Федотова (урожд. Рождественская, в первом браке Пискарева) роди­лась в 1885 г., а умерла в 1978-м. Сведения эти легко находятся в первостепен­ном для всякого литературоведа, занимающегося литературой начала ХХ в., источнике — публикации А.В. Лаврова и Р.Д. Тименчика «Иннокентий Ан­ненский в неизданных воспоминаниях» (Памятники культуры. Новые откры­тия: Ежегодник на 1981 год. Л., 1983. С. 132).

Упоминаемая на с. 566 Атсватадурова — почти наверняка кто-то из членов обширного и прекрасно известного в Петербурге семейства Аствацатуровых. На той же странице идет речь о поэте С. Нельдихене, настоящая фамилия ко­торого — Ауслендер. Хорошо было бы также согласовать имя М.В. Рыковой — Мария (с. 567) или Марина (с. 571). Н.А. Энгельгардт был не зятем (с. 572), а тестем Гумилева. В наиболее подробной справке о поэте Викторе Тривусе, составленной явно В.А. Рождественским, его отчество — Михайлович, а не Моисеевич. Павел Петрович Азбелев, упомянутый рядом с ним, не канул в полную безвестность. Приведем только даты его жизни — 1900—1941. Дата расстрела Б.Г. Каплуна (с. 591) известна — 28 ноября 1937 г. «Звучащая ху­дожественная речь и ее изучение» — не книга Сергея Игнатьевича (отнюдь не Ивановича!) Бернштейна, а его статья в сборнике «Поэтика: Временник отде­ла словесных искусств» (Л., 1926. Вып. I). Н.В. Грушко умерла не в 1930-е гг. (с. 616), а в 1970-м. Настоящая фамилия Вл. Княжнина — Ивойлов, а не Иво­евов (с. 617), а отчество — Николаевич, а не Никитич. Е.П. Литнова (с. 648) — практически наверняка Е.П. Леткова-Султанова. Инициалы эстонского кон­сула в Петрограде и одновременно представителя ревельского издательства «Библиофил» Орга были не Г.А. (с. 690, 693, 879) и не А.Т. (с. 751), а А.Г., как указано на с. 710. Поскольку никакими сведениями о нем комментаторы не располагают, стоит сказать, что он был тесно связан с Петербургом, учил­ся в знаменитой гимназии Мая, а после вторичной оккупации Эстонии Совет­ским Союзом погиб в лагере. Даты его жизни — 1886—1947. Профессор Смир­нов, с которым Гумилев встречался в Крыму (с. 709), — живший там знамени­тый петербургский-ленинградский профессор, кельтолог и шекспировед Алек­сандр Александрович Смирнов.

Едва ли не наиболее характерны в отношении точности и исчерпанности комментария примечания к записи о составе гумилевского семинария по сти­хосложению (с. 654—655). М.С. Алонкина — вовсе не неизвестный персонаж, а та самая Муся (Мария Сергеевна) Алонкина, секретарь Дома Искусств, о ко­торой с симпатией писали многие мемуаристы. По воспоминаниям Н.К. Чу­ковского, умерла вскоре после первого съезда писателей (1934), комментато­ры собрания сочинений К.И. Чуковского указывают даты жизни — 1901 — ок. 1936. Е.К. Бахмутова, видимо, отождествима с довольно известной лингви­сткой Еленой Константиновной Бахмутовой (1897—1957), учившейся в Пет­рограде-Ленинграде (возможно, она же — поэтесса Елена Бахмутова, участво­вавшая в томском сборнике 1919 г. «Елань»). Не названа родовая фамилия К.К. Вагинова, а заодно выброшена его поэтическая деятельность, хотя как раз в 1921 г. он был известен именно как поэт. По сведениям комментаторов со­чинений Л.Н. Лунца и «Ежегодника Рукописного отдела Пушкинского Дома», П. Волкова звали Петр Николаевич, даты его жизни — 1894—1979. Стоило ука­зать пусть и небольшие, но ценные мемуарные фрагменты Л.Я. Гинзбург о Гу­милеве, а также воспоминания В. Лурье о нем (De Visu. 1993. № 6; существу­ют и многочисленные другие варианты ее мемуаров). Николай Петрович Дмитриев (1903 — после 1940) известен тем, что был одноклассником А. Вве­денского и входил в круг не только «Звучащей раковины», но и обэриутов. Журавлев — фамилия настолько обычная, что отождествить ее обладателя со знаменитым чтецом Д.Н. Журавлевым затруднительно, тем более что его жизнь связана в основном с Москвой. Не представляет особого труда опреде­ление личности Герды (Герты) Михайловны Неменовой (1905—1986), особен­но после того, как Лукницкий со слов Р.Т., т.е. Р.Д. Тименчика, вписал допол­нительные сведения о ней, приведенные в подстрочном примечании. Евгений Андреевич Панфилов (1902—1941) впоследствии стал достаточно известным советским поэтом. Томас Рогинский (или, что чаще, Рагинский)-Карейво — поэт из круга «Звучащей раковины». Совсем не безызвестен Петр Сергеевич Шандаровский (1887—1942?), адресат стихов Георгия Иванова. Если к этому списку добавить еще имя Веры Яковлевны Кровицкой (1903—после 1935), на­званное в другом списке на с. 656, то картина получится выразительной. Впро­чем, она сохраняется и в прочих частях текста, мы назвали далеко не всё.

Очень странный комментарий сопровождает запись Лукницкого: «1920. Вес­на. Организовано Петр<оградское> отд<еление> Всероссийского союза писа­телей. Н.Г. не принимал участия в его организации» (с. 609). Комментаторы поправляют: «Речь идет о Всероссийском союзе поэтов (а не писателей!)…» — и на двух с лишним страницах рассказывают про деятельность этого союза. Однако у Лукницкого никакой ошибки нет, кроме небольшой неточности в дате: союз был организован 4 июля. Подробно это описано в статье специали­ста из Пушкинского Дома. См.: Кукушкина Т.А. Всероссийский союз писате­лей. Ленинградское отделение (1920—1932): Очерк деятельности // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2001 год. СПб., 2006. С. 84—141. К организации этого союза Гумилев действительно не имел отношения. Что же касается союза поэтов — то о нем Лукницким написано далее.

Запись о рукописных сборниках Гумилева (с. 667) откомментирована в выс­шей степени непрофессионально. Названы только копии этих книг, хранящие­ся в коллекции Лукницкого, тогда как хорошо известен и не раз цитировался исследователями оригинал сборника «Персия» (хранится в РНБ; точное ме­сто хранения названо в библиографии на с. 799). «Канцоны» находились в со­брании И.Л. Михайлова (предисловие к книге опубликовано: Жизнь Николая Гумилева. Л., 1991. С. 284). И было бы полезно назвать другие сборники, из­вестные хотя бы по описаниям: «Отлуние» (архив М.Л. Лозинского), «Стихи» (собрание А.К. Станюковича).

Объему знаний комментаторов временами соответствует и стиль. Приведу только один, но зато чрезвычайно яркий пример: «Что же касается Ларисы Михайловны <Рейснер>, то она, обосновавшись в Адмиралтействе, вела себя… круто (другого слова тут не подберешь), разъезжая по городу с А.А. Блоком в автомобиле “делонэ-бельвиль”, принадлежавшем некогда расстрелянному большевиками императору Николаю II» (с. 615).

Ну и, конечно, особого внимания (наша заметка лишь намечает перспекти­ву) заслуживают те источники, на которые опираются авторы, да и то, как они их используют. Мы решительно возражали бы против совершенно некритиче­ского доверия к воспоминаниям Ирины Одоевцевой, обойти которые, конечно, никак нельзя, но и цитировать которые страницами также не стоит. Книга ди­ректора музея Анны Ахматовой в Автове В.А. Биличенко напрасно цитирует­ся как историческое свидетельство — она на такую роль вовсе не претендует. О качестве «мемуаров» Л. Страховского мы говорили выше, равно как и об отсутствии ссылок на мемуарные заметки Л. Гинзбург и развернутые воспо­минания Веры Лурье.

Соответственно, происходят и аберрации в описании спорных моментов биографии Гумилева. В последней главе это касается существенного спора между мною и покойным А.Л. Никитиным относительно того, что же считать основной редакцией «Шатра» — севастопольское издание или ревельское? Не ввести хотя бы эту проблему в комментарий там, где речь идет об издании книги, выглядит очень странным решением. Но удивительнее всего та сме­лость, с которой комментаторы безоговорочно примыкают к той точке зрения, что Гумилев действительно был членом антибольшевистской подпольной ор­ганизации (с. 724—736). От научного комментария к научной летописи жиз­ни и творчества поэта мы ожидали бы не изложения лишь одной точки зрения, а объективности в представлении разнородной существующей информации. Совершенно непонятно утверждение, что «самая полная версия истории ПБО содержится в фундаментальной работе Д.Л. Голинкова», вышедшей в 1978 г. и, естественно, фальсифицирующей историю. С такой же убедительностью можно ссылаться на стенографические отчеты о «больших процессах» конца 1930-х гг. Затем стоит обратить внимание на то, что последняя из работ о пре­дыстории гибели Гумилева (причем газетная статья!), процитированных в ком­ментарии, датирована 1991 г., как будто с тех пор не появлялось ничего но­вого. Не было, скажем, очень существенных материалов обыска (впервые их обнародовала В.К. Лукницкая по сделанным — очень плохо — ее сыном вы­пискам из подлинного дела), очень выборочно цитируются протоколы допро­сов и собственноручные показания Гумилева (их значительно более корректно напечатал В. Шенталинский), не было версии ФСБ, независимых суждений о различных аспектах дела. Ничего! Только итоговая ссылка (полагаю, что она принадлежит самому комментатору, хотя в этом невозможно быть уверенным: главу комментировали сразу несколько человек): Зобнин Ю.В. В час гиены // Москва. 2008. № 8. С. 9—46.

Повторю, я не даю здесь оценки всей работе, в значительной своей части выполненной на высоком уровне. Речь идет только о комментариях к послед­ней главе книги, главе очень важной и серьезной.