Случайность и непредсказуемость в языке, культуре и литературе

 

ВТОРЫЕ ЛОТМАНОВСКИЕ ДНИ В ТАЛЛИННСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ
(Таллинн, 4—6 июня 2010 г.)

 

Таллиннский университет совместно с Эстонским гуманитарным институтом и Эстонским фондом семиотического наследия уже второй год подряд в начале июня организуют Лотмановские дни, основным мероприятием в рамках которых становится международная конференция на одну из тем, подробно разрабатывавшихся в трудах Ю.М. Лотмана. В прошлом году такой темой были «Пограничные феномены культуры», а в этом — основное внимание уделялось категории непредсказуемости в широком спектре ее проявлений в культуре (тема конференции: «Случайность и непредсказуемость в языке, культуре и литературе»).

В первый день прошло пленарное заседание, посвященное творчеству Ю.М. Лотмана и теории случайности; следующие два дня конференции были разбиты на секции. Встреча открылась презентацией книги Ю.М. Лотмана «Непредсказуемые механизмы культуры», которая фактически составляет единую трилогию с монографиями «Внутри мыслящих миров» и «Культура и взрыв».

В своем выступлении «О книге Ю.М. Лотмана "Непредсказуемые механизмы культуры"» подготовившая текст к публикации Т.Д. Кузовкина (Таллинн) рассказала об истории рукописи[1]. Книга писалась в 1989—1991 годах для ленинградского отделения издательства «Советский писатель» под заглавием «Похвальное слово культуре». Сдав рукопись в печать, Ю.М. Лотман начал надиктовывать первые главы «Культуры и взрыва», которая должна была стать продолжением этой книги, однако зимой 1991 года ленинградское издательство прекратило существование, а рукопись вернули автору. Часть глав «Похвального слова культуре» вошла в текст «Культуры и взрыва», окончив который Ю.М. Лотман вернулся к переработке предыдущей книги. Новый вариант, уже под заглавием «Непредсказуемые механизмы культуры», был опубликован в Италии в 1994 году в переводе Н. Марчиалис, на русском же языке монография увидела свет только в виде публикации в малоизвестной эстонской газете «Валгаский архив», ставшей библиографической редкостью. Однако в архиве Ю.М. Лотмана сохранился экземпляр машинописи, по которому был восстановлен и опубликован первоначальный текст.

Пленарное заседание продолжилось совместным докладом Пеэтера Торопа и Калеви Кулля (Тарту) «О непредсказуемости в семиотических механизмах». Докладчики исходили из предположения, что относительно поздние понятия в работах Лотмана — «семиосфера» и «взрыв» — не просто результат влияния В.И. Вернадского и И.Р. Пригожина. Непредсказуемость является связующим понятием в терминологической системе Лотмана, связанным с различением двух механизмов культуры — передачи константной и выработки новой информации. С одной стороны, непредсказуемость обнаруживается в ошибках и случайностях, с другой — в различиях и непереводимости или условной переводимости в процессах коммуникации. В последних работах Лотмана к механизмам передачи и выработки информации добавляются механизм описания и самоописания культуры и непредсказуемость, сопровождающая процесс возникновения новых языков описания. Поэтому наряду с моментом взрыва важен момент исчерпания взрыва, когда «включаются те механизмы истории, которые должны ей самой объяснить, что произошло»[2]. Таким образом, сопоставляя механизмы выработки информации и выработки языков (само)описания, можно найти внутреннюю связность методологического мышления Лотмана и лучше понять логику его эволюции.

А.С. Киченко (Черкассы) в докладе «"Взрыв" как "случай": Соотношение понятий в лотмановской концепции культуры» прослеживал соотношение указанных двух категорий в работах Лотмана конца 1980-х — начала 1990-х годов. Сама суть соотношения заключена в их взаимной дополнительности: у Лотмана одно фактически содержит и подразумевает другое. «Взрыв» и «случай» равно обладают повышенной степенью культурной информативности. Между тем корни этой идеи уходят в шестидесятые годы (имеются в виду статьи об оппозиционном механизме древнерусской культуры), когда в иной терминологии уже появилась мысль о «взрывных» и «плавных» культурных тенденциях.

Хорватская переводчица Саня Вершич (Загреб) представила доклад «Случайность и непредсказуемость в семиотическом универсуме Юрия Лотмана и Умберто Эко», в котором рассматривалось, что такое случайность с позиции погруженного в семиотический универсум. Сопоставление проводилось на материале двух дискурсов — научного (работы позднего Лотмана) и повествовательного (роман У. Эко «Маятник Фуко»). Хотя Лотман исходит из «сознания структуры», а У. Эко — из «сознания интерпретатора», для обоих актуален вопрос: «Случайность или высшая закономерность?», размышления над которым ставят такие проблемы, как поиск смысла, историчность, семиотический взгляд на состояние сумасшествия, вопрос о границах интерпретации, вопрос открытости / закрытости семиосферы, ответственность интерпретатора по отношению к семиотическому универсуму, частью которого является и сам интерпретатор.

Продолжение заседания было посвящено применению различных идей «позднего» Лотмана к тем или иным механизмам культуры. А.С. Семененко (Стокгольм) в своем докладе «Коллективная память как механизм непредсказуемости в работах Ю.М. Лотмана», опираясь на лотмановский тезис, что коллективная память культуры совмещает в себе две противоположные функции — не только является стабилизирующим механизмом, но и обеспечивает непредсказуемость развития культуры, — продемонстрировал, как механизмы непредсказуемости способствуют «выживанию» текста в культурной памяти. В качестве иллюстрации была использована история шекспировского «Гамлета».

Доклад И.А. Аврамец (Тарту) «"И вдруг — помешательство": Лейтмотив "закона третьей четверти" в работах Ю.М. Лотмана» структурно был разделен на две части. В первой рассказывалось о значимости искаженной цитаты из Гоголя («как вдруг помешательство и отдаление желанно<го> предмета на огромное расстояние») для Лотмана, начиная уже с первых его структурно-семиотических штудий первой половины 1960-х годов. Вторая часть доклада, посвященная анализу своеобразного «закона третьей четверти», проявляющегося в ряде лотмановских трудов, предполагала рассмотрение любимой идеи Лотмана о высокой концентрации непредсказуемости, об информационном всплеске, взрыве в определенных «маркированных» местах. В частности, такими местами могли выступать точки испорченного канала связи или столкновения двух культур / языков / традиций, случаи нарушения ожидания, правил, канона, ритма. Сама формулировка закономерности, описываемой Лотманом в «Анализе поэтического текста» («закон третьей четверти»), связана с имплицитно содержащимся там же «законом первой трети» (без употребления слова «закон») и, скорее всего, вызвана актуальными для ученого двумя другими законами, открытыми К.Ф. Тарановским, — стабилизацией первого икта после первого слабого времени (т.е. в ямбе на втором, а в хорее — на третьем слоге) и регрессивной акцентной диссимиляцией. Упоминание Лотманом «таблицы кривых Тарановского» в контексте рассуждений о «законе третьей четверти» делает предположение о связи этих двух пар «законов» более убедительным.

Актуальности некоторых других идей Лотмана в гуманитарной сфере был посвящен доклад Н.В. Поселягина (Москва) «Ю.М. Лотман и социологический поворот в современных российских гуманитарных науках». Здесь было предложено понятие социологического (или антропологического) поворота как новой нарождающейся «большой парадигмы», а также проводился анализ того, как Лотман, развивая типологически близкую социологическому повороту концепцию семиосферы, преодолевал таким образом «большую парадигму» российского структурализма.

В продолжение заседания Н.Е. Горбаневская (Париж) представила публике свои «Непредсказуемые воспоминания», в которых уточнялись некоторые детали ее визита к Лотману в августе 1969 года и последовавшего затем в январе 1970 года обыска на квартире ученого, хорошо известных по его «Не-мемуарам» и по книге Б.Ф. Егорова «Жизнь и творчество Ю.М. Лотмана». Лотман полагал, что Горбаневская оставила ему самиздат (в том числе выпуски «Хроники текущих событий») на хранение, однако на самом деле запретная литература была оставлена на распространение: «В этот дом все время приходят люди — так пусть читают. То есть все-таки — пусть будет "библиотека самиздата"». К счастью, во время обыска несостоявшийся «читальный зал» не был обнаружен.

Вторая часть пленарного заседания была посвящена теории случайности. Первым выступал Петер Гржибек (Грац), в докладе которого «Саморегуляция в тексте» был предложен вариант доказательства следующего тезиса: язык — не просто статическая структура, обеспечивающая, согласно Ф. де Соссюру, функционирование речи и производство текстов, но и постоянный динамический процесс саморегуляции. В связи с этим переосмыслялось и понятие «текста»: его надо понимать не только как замкнутое произведение, результат творческого процесса (в соответствии со структуралистскими концепциями), но и как сам этот процесс. В качестве иллюстрации был проведен анализ ритмических структур текста. При этом демонстрировались взаимосвязи между предсказуемостью и непредсказуемостью ритмических процессов как в поэтическом, так и, в первую очередь, в прозаическом тексте (имеется в виду ритм художественной, но не искусственно ритмизованной прозы). Понятие «предсказуемости / непредсказуемости» здесь трактуется согласно Лотману, в целом же анализ проводился с привлечением теории вероятностей. В результате ритм прозы предстал как (в статистическом смысле этого слова) случайный, но не хаотический процесс, т.е. как процесс, результаты которого не обусловлены никаким жестким шаблоном, но который, однако, следует конкретному распределению вероятностей, благодаря чему относительная вероятность появления каждого результата может быть приблизительно рассчитана. Иными словами, вероятность результата (распределение ударных позиций) предсказуема с определенной (не)точностью, хотя конкретные реализации зачастую остаются непредсказуемыми. Подобная гибкость одновременно позволяет и тексту, и языку в целом сохранять свою динамичность и в то же время контролировать механизм саморегуляции.

В докладе Г.А. Левинтона (Санкт-Петербург) «Детерминизм и случайность» была сделана попытка рассмотреть некоторый круг явлений, относящихся к разным видам и «случаям» случайности: случайность как противоположность закономерности, необходимости, мотивированности, предсказуемости. Докладчик предложил следующий тезис: в литературе случайность внутри текста — это, прежде всего, отсутствие явной мотивировки или мотивации (и в этом случае отыскание неявной мотивации становится делом чести интерпретатора), за пределами текста — это так называемые случайные совпадения (вообще говоря, совпадения, не объясняемые цитированием или заимствованием, видимо, не обязательно относятся к области случайного). Вопрос о детерминизме и случайности связан с тем, что для сторонников той или иной детерминистической системы, например экономического детерминизма (в частном случае, марксизма), «схождения» обусловливаются самим детерминизмом и тем самым являются закономерными. Между тем, если отказаться от априорного детерминизма, совпадение определяющих факторов ничуть не менее загадочно (случайно?), чем совпадение определяемых фактов (на языке школьного марксизма: совпадение базисов не может объяснять совпадение надстроек, поскольку само требует такого же объяснения).

Доклад Томаша Гланца (Прага) «"Предания случайного семейства" Владимира Кормера и проблемы со случайностью в истории литературы» был посвящен трактовке случайности, принципиально отличающейся от той, которую разработал в своих трудах Лотман. Если у тартуского ученого на первый план выходит случайность как взрыв устойчивой, сформировавшейся системы, нормы, канона или любого культурного дискурса, то В.Ф. Кормер в своем прозаическом дебюте 1960-х годов ссылается на «случайное семейство» из «Подростка» Достоевского, развивая на его основе уникальную разновидность прозы русского самиздата. По ту сторону бинарных схем нормы и взрыва, традиции и авангарда, Кормер в своем повествовании характеризует эпоху 1940-х годов в Советском Союзе, почти не прибегая к прямым политическим реалиям и оказавшись якобы вне эстетического контекста своего времени. Тем не менее этот малоизвестный, но значительный прозаик, главным образом в лице главного героя своего произведения, оставил образ случайности, без которого, соответственно докладу, нельзя получить адекватное представление о семантическом потенциале случайности и о возможностях ее осуществления в литературе.

Е.В. Вельмезова (Лозанна) выступила с докладом «История лингвистики в истории литературы: неисследованная проблема случайности или закономерности» в связи с отражением в литературных произведениях истории лингвистических идей. Анализ (не всегда очевидных) лингвистических дискурсов, представленных в новелле П. Мериме «Локис», в пьесе Б. Шоу «Пигмалион» и в романе В.А. Каверина «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове», позволил исследовательнице выделить ряд особенностей текста лингвистики в литературе и тем самым говорить об определенных закономерностях отражения истории идей в художественном тексте.

 

Доклады второго дня конференции были представлены в секциях «Проблема случайности в русской литературе XVII—XIX вв.» и «Философия случайности». Первую из них открыли Е.А. Погосян (Эдмонтон) и М.А. Сморжевских-Смирнова (Таллинн), которые в совместном докладе «Поэзия на случай в контексте русской визуальной культуры конца XVII в.» остановились на двух сочинениях Кариона Истомина — «Орации» 1687 года, поднесенной царевне Софье, и «Книге любви знаке» 1689 года, составленной на брак молодого царя Петра Алексеевича с Евдокией Федоровной Лопухиной. Размышляя о природе человеческих чувств, таинствах причастия и брака, Карион Истомин пытается обучить монарха особому мистическому зрению, которое доступно только мудрым. Посвящения царевне Софье и молодому царю Петру составлены так, чтобы сквозь слои внешних образов, ребусов и эмблем правитель смог обрести способность видеть и сокровенный, внутренний смысл вещей и явлений. В панегирике Карион Истомин предлагает правителю стать философом, мистиком и интеллектуалом, на себя же он берет функцию наставника царя на этом сложном пути.

Доклад А.Ю. Балакина (Санкт-Петербург) «Поэма А.Ф. Воейкова "Искусства и науки" как несостоявшийся поэтический проект» был посвящен произведению, которое обойдено вниманием исследователей. Между тем эту поэму сам А.Ф. Воейков считал одним из главных своих произведений, причем вопреки тому, что обычно говорится в справочных изданиях, она им была не только окончена, но и почти полностью напечатана (из 2600 строк остались неопубликованными менее сотни). В докладе была предпринята попытка очертить творческую историю «Искусств и наук», рассказать о причинах ее появления и о ее издательской судьбе, а также ответить на вопрос, почему поэма, которую ждали и приветствовали при появлении в печати первых ее фрагментов, отрывки из которой включали в сборники лучших сочинений и хрестоматии, была фактически забыта еще до того, как вышли в свет ее последние части.

В докладе О.И. Киянской (Москва) «Непредсказуемая находка: Новые тексты К.Ф. Рылеева в журнале "Невский зритель"» речь шла о общественно-политическом контексте появления в печати знаменитой сатиры К.Ф. Рылеева «К временщику», опубликованной в журнале «Невский зритель» в конце 1820 года. Был сделан вывод о том, что подобное произведение, обличающее «временщика» А.А. Аракчеева, не могло появиться без санкции министра духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицына. В этом контексте были проанализированы и другие публикации журнала «Невский зритель» и выявлено, что часть своих произведений Рылеев печатал в этом журнале под псевдонимом Петр Ракитин.

Доклад А.Г. Готовцевой (Москва) «Биографическая случайность или историческая закономерность? К финансовой истории альманаха К.Ф. Рылеева и А.А. Бестужева "Полярная звезда"» был своеобразным продолжением предыдущего выступления. Основное внимание здесь уделялось коммерческой истории альманаха «Полярная звезда». Как известно, третий выпуск этого альманаха К.Ф. Рылеев и А.А. Бестужев издали на свои деньги, им удалось также выплатить гонорары всем участникам выпуска. В докладе, на основе анализа архивных документов, делался вывод о том, что деньги для финансирования этого выпуска альманаха К.Ф. Рылеев добыл с помощью финансовой аферы: заклада в Опекунском совете не принадлежащего ему имения.

К.Г. Боленко (Москва) выступил с докладом «Военная литература в библиотеке Н.Б. Юсупова». Князь Николай Борисович Юсупов (1751—1831) известен как просвещенный вельможа и человек исключительно гражданских занятий. Между тем он с младенчества был записан в конногвардейский полк, всерьез занимался военными науками и с 1767 по 1772 год состоял на действительной военной службе. Коллекция литературы по разным отраслям военного дела, которую он собирал вплоть до 1810-х годов, сейчас остается едва ли не единственным следом его интереса к занятиям своей молодости. Состав коллекции и сохранившиеся каталоги библиотеки позволяют проследить динамику пополнения коллекции, тематические предпочтения Н.Б. Юсупова и реконструировать совокупность факторов, определявших интерес князя к тем или иным изданиям.

В докладе Кристы Эберт (Берлин) «Случай и случайность в исторической прозе и в историографии А.С. Пушкина» на примере творчества поэта рассматривался вопрос, какие существуют соотношения между историографическим и художественным изображением объекта. Докладчица показывала, что Пушкина исторические личности интересовали не только как представители своих эпох — он пытался показать, как они влияют на ход истории своим поведением и поступками. То есть история понималась Пушкиным как открытый, непредсказуемый процесс. Поэтому он обращался, прежде всего, к переломным эпохам: периоду Смуты, времени петровского преобразования России, восстанию Е.И. Пугачева. Он использовал потенциал литературы не только для того, чтобы иметь возможность по-своему интерпретировать исторические факты, но и для того, чтобы прослеживать возможные варианты поведения людей, особенно исторических деятелей: не как они были, а как они могли бы быть. Автор «Капитанской дочки» и «Истории Пугачевского бунта» корректирует исторические факты в определенном направлении, в котором можно узнать просветительский импульс XVIII века — желание воспитать царей. Пушкин, очевидно, не хочет прямо проповедовать царям мораль, как его предшественник Державин, но использует историю как совокупность нравоучительных примеров. Таким образом, «объективность» историка становится орудием просвещения в руках художника.

Пушкину-историографу был также посвящен и следующий доклад «Случайные фразы и непредсказуемые смыслы: Из комментариев к пушкинской "Истории Пугачевского бунта"», автор которого, Т.Т. Гузаиров (Тарту), рассмотрел, как случайные обстоятельства создания, цензуры, публикации «Истории Пугачевского бунта» внесли непредсказуемые смыслы в пушкинское сочинение. Его задачей было выявить и проследить сюжетное развитие ключевых для Пушкина тем, идейное содержание которых не сводится исключительно к авторскому размышлению о русском бунте.

Секция «Философия случайности» во многом была продолжением секции «К философии случайности» предыдущего дня. Ряд докладов продолжал эту тематику: выступления С.Н. Буниной (Москва) «Теория большого взрыва в литературной рефлексии XX века», С.Н. Доценко (Таллинн) «Случайное и закономерное в механизме возникновения литературных мифов» и Эвелины Пилярчик (Краков) «(Не)предсказуемое в оболочке имени. Теория П.А. Флоренского». В частности, цель последнего выступления была представить понятие имени как компонент системы ключевых терминов философии языка Флоренского и указать на составные элементы имени, которые образуют антиномическое напряжение, способствующее непредсказуемой динамике развития (по Флоренскому — выявления) смысла слова. Приводилась иерархия имен, предложенная философом. Подчеркивалось, что Флоренский утверждал непереводимость «синтетических слов», начиная с культурно маркированных названий и заканчивая личными именами, обладающими, по его мнению, существенными чертами мифа.

Открылась же секция докладом В.К. Кантора (Москва) «Предсказание непредсказуемого: магические герои и тоталитарное будущее (Крошка Цахес и Павел Смердяков)», автор которого попытался рассмотреть литературу XIX века под историософским углом зрения и тем самым актуализировать ее, выбрав для анализа двух писателей — лидеров «фантастического реализма». Докладчик подчеркивал мысль, что в литературе существуют некие «открытия», когда герои, вроде бы второстепенные, вдруг оказываются действующими лицами реальной исторической жизни, и это заставляет по-новому прочитать произведения, в которых они впервые явились. Став фактом исторической жизни, они позволяют острее увидеть и наступившую историческую реальность. Доклад повествовал о судьбе двух литературных текстов XIX века в Германии и России XX века. На примере двух демонических в основе своей персонажей — Крошки Цахеса и Павла Смердякова — докладчик попытался показать роль «магизма» в психологии наступавшего массового общества и тоталитарной деспотии. Проводились параллели между «подменышами» Цахесом и Смердяковым и «псевдонимными» самозванцами Лениным, Сталиным и Гитлером. «Магизм», на взгляд докладчика, действует там, где есть взрыв, переворот, появление непредсказуемого, предугадать которое в состоянии только искусство, способное видеть скрытые движения мира.

А.И. Резниченко (Москва) представила доклад «Язык философии и язык литературы: плоскость пересечения», в котором был затронут широкий ряд трудностей, встающих на пути формирования и функционирования двух этих языков. Во-первых, до сих пор не преодолены последствия отсутствия «нормальной» среды для бытования философского языка в советское время: любой мыслитель на определенном этапе формирования своей концепции нуждается в «со-мыслящем» собеседнике и, в определенной степени, в условиях, инициирующих философское высказывание. Обычно эти роли играют а) возможность публичного обсуждения своих идей и б) необходимость их публикации в виде статей и исследований. Однако с закрытием ГАХНа — последней сколько-нибудь свободной культурной институции в СССР — остался только формировавшийся с конца 1920-х годов культурный слой «внутренних эмигрантов», который предполагал наличие и первого и второго, но в других, приватных, формах: эпистолярий заменил дискуссии, домашние архивы (и позже самиздат) — культуру публикаций. Во-вторых, до сих пор не разрешен вопрос о статусе философского языка по сравнению с языком литературы — является ли язык философии функцией от литературного контекста или развивается независимо? Ситуация осложняется тем, что многие русские философы XIX—XX веков одновременно были и значительными литераторами; что литература (особенно в XIX веке), в свою очередь, воспринималась как философия, поэтому большинство философов (к примеру, В.С. Соловьев, С.Н. Булгаков, С.Л. Франк) обращались к литературным текстам с целью реконструировать (а иногда и «досочинить» или пересоздать заново) их философскую компоненту; что в советское время происходило формирование новых культурных кодов и часто литературный или публицистический самиздатовский текст нес в себе те функции, которые ранее выполнял текст философский. В-третьих, во многом сохранились проблемы, общие для функционирования истории философии и истории литературы: 1) проблема доступности источников. Эта проблема, в свою очередь, делится на две: а) неразработанность правового поля в работе с архивами для исследователей и б) госхранители архива как цензоры научных исследований; 2) фактическое отсутствие «метатеории» в полевых исследованиях. В большинстве из них присутствует «наивный позитивизм» и вовсе не учитываются ни феноменологическая методология, ни теоретические наработки московско-тартуской школы. На все это также наслаивается известная необходимость исторической дистанции для правильной оценки феноменов культуры.

Два доклада были посвящены интерпретациям философии истории в книгах М.А. Алданова. В докладе Е.Г. Трубецковой (Саратов) «"Диалог о случае в истории": В. Набоков и М. Алданов» рассматривалась типологическая близость эстетик двух писателей в осмыслении роли Случая в истории, судьбе отдельного человека, творческом процессе. Анализировались характерные для текстов обоих писателей метафоры случайного — болезнь, преступление, предсказание судьбы, арена цирка; а также имплицитное выражение случайного в визуальной поэтике В.В. Набокова. Историософия М.А. Алданова сопоставлялась с концепцией нелинейной динамики и осмыслением исторической науки в трудах Ю.М. Лотмана.

В докладе О.И. Лагашиной (Таллинн) «Метафорика случайного у М. Алданова» была дана трактовка метафоры «история как сумасшедший дом» в сочинениях писателя («Армагеддон», «Картины Октябрьской революции», «Ульмская ночь»). В докладе было продемонстрировано, что эта метафора лежит в основе алдановской философии случая. На ее фоне возникает и другая метафора — история и политика как шахматная партия (данный мотив также связан с темой безумия). Соединение шахмат и безумия дает в сумме образ безумного шахматиста и приводит нас к роману Набокова «Защита Лужина». Алданов о «Защите Лужина» отзывался восторженно, Набоков, в свою очередь, внимательно читал и ценил Алданова. В связи с этим докладчица поставила вопрос, были у Набокова и Алданова одни и те же источники — допустим, те же воспоминания Дмитрия Ульянова или статьи Льва Троцкого, — или же речь идет о непосредственном влиянии одного на другого.

В выступлении Е.В. Яценко (Москва) «Философия случайности в творчестве английского романиста Джона Фаулза (на материале философского трактата "Аристос" и ряда романов)» был представлен особый аспект исследования произведений достаточно активно изучаемого автора. По мнению докладчицы, категория случайности предстает на страницах его романов и трактата не только как константа бытия, во многом это бытие определяющая, но и как один из возможных кодов прочтения его произведений. Отражением логики случайности и непредсказуемости является поведение главной героини романа «Женщина французского лейтенанта» Сары Вудраф. В романе «Волхв» автор, рассуждая о судьбоносной роли случая, предлагает интерпретацию его как воли рока, которой покоряется человек, опутанный сетями социального конформизма, но внезапно оказывающийся перед проблемой экзистенциального выбора.

Третий день конференции открылся общим заседанием «Непредсказуемые закономерности XX века». В.С. Парсамов (Саратов) представил доклад «Исторический нарратив и случайность: Осмысление русской революции 1917 г. Милюковым и Троцким», где проблема случайности рассматривалась как категория исторического повествования. Были выделены три типа случайности: 1) то, что сам нарратор считает случайным при отборе материала, т.е. факты, которые, с его точки зрения, не являются значимыми и поэтому оказываются за пределами его нарратива. Это то, что Умберто Эко называл «случайной случайностью»; 2) случайность как моделирующая категория, задающая нужную автору конфигурацию событий; 3) случайность, относящаяся к истории создания самого нарратива, т.е. то, что Лотман называл «непредсказуемостью точки зрения». Исследование этого уровня требует выхода за пределы нарративных текстов и обращения к биографиям авторов. В докладе речь шла лишь о первых двух типах; третий тип докладчик обозначил как предмет отдельного исследования. В качестве иллюстрации были взяты мемуары П.Н. Милюкова и Л.Д. Троцкого о событиях октября 1917 года, причем было показано, что Милюков стремится толковать эти события, склоняясь скорее к первому типу случайности, а Троцкий — ко второму.

Доклад Томи Хуттунена (Хельсинки) «Автогенезис и непредсказуемость в русском авангарде» сопровождался презентацией диаграммы, основывающейся на последних работах Лотмана. С помощью нее докладчик обрисовывал становление непредсказуемого и декларирующего свою «самозарожденность» текста как непонятного феномена, не обладающего в данной культуре языком. Затем были описаны метатекстуальные процессы (критика, анализ, адаптация, имитация и перевод), которые необходимы для рождения языка в культуре, а также для того, чтобы непредсказуемый (автогенетический) феномен мог быть этой культурой воспринят. В результате благодаря изучению эволюции языка оказывается возможной реконструкция таких исторических процессов, которые приводят к возникновению моментов непредсказуемости; постфактум подобные моменты оцениваются как следствие этих процессов. Это явление было проиллюстрировано примерами из русского авангарда — «дыр бул щыл» А.Е. Крученых и некоторыми особенностями деятельности группы русских имажинистов.

Доклад Ф.Б. Успенского (Москва) «Н.С. Тихонов как случайный адресат О.Э. Мандельштама: "Кащеев кот" в эпистолярном контексте» был посвящен анализу стихотворения О.Э. Мандельштама «Оттого все неудачи…» («Кащеев кот»). В докладе это произведение, созданное на исходе 1936 года, рассматривалось как реплика Мандельштама в многовековой полемике русских поэтов о звуковых и изобразительных возможностях русского языка. В частности, Мандельштам апеллирует к знаменитому высказыванию Батюшкова, сетовавшего в письме Гнедичу от 28 ноября — 5 декабря 1811 года на фонетическую грубость родной речи («Отгадайте, на что я начинаю сердиться? На что? На русский язык и на наших писателей, которые с ним немилосердно поступают. И язык-то по себе плоховат, грубенек, пахнет татарщиной. Что за ы? Что за щ? Что за ш, ший, щий, при, тры?»[3]). По-видимому, Мандельштам воспринял строки Батюшкова как вызов. В такой перспективе стихотворение «Кащеев кот» предстает виртуозной демонстрацией языковых возможностей именно с помощью тех самых средств, которые Батюшков объявил языковым изъяном. При этом оба стихотворца мыслят, в сущности, в одних и тех же категориях: для Мандельштама, как и для Батюшкова, звук щ исключительно выразителен и олицетворяет собой «неблагоразумие русской речи», он — воплощение патриархального начала, более того, — признак дикости, агрессии, причем не только человеческой, но и звериной. Контроверза же этого литературного диалога состоит в том, что Мандельштам, в отличие от Батюшкова, видит в этой дикости и «татарщине» огромный ресурс языковой энергии, которую поэту следует отнюдь не избегать, а понимать, укрощать и использовать. Именно такое обуздание языка имел в виду Мандельштам в письме Тихонову от 31 декабря 1936 года, где содержится уникальный автокомментарий к стихотворению «Оттого все неудачи…».

Д.М. Фельдман (Москва) в докладе «Непредсказуемая закономерность: История публикации романной дилогии В.С. Гроссмана "Жизнь и судьба" в политико-правовом контексте 1940—1980-х гг.» остановился на истории запрещения и конфискации романа. Докладчик доказывал, что арест рукописи Гроссмана был эпизодом борьбы советского руководства за устранение одного из возможных кандидатов на Нобелевскую премию в области литературы.

Далее конференция вновь разделилась на две секции, «Непредсказуемость в прозе и поэзии» (правда, присутствовавшие участники сосредоточились только на поэзии) и «Непредсказуемость в эстонской культуре». В рамках каждой из них было представлено по три доклада.

В докладе А.Е. Москалевой (Новосибирск) «"Случайное" как дискурсивная закономерность в поэзии Б. Пастернака» категория случайного оказалась одним из способов описания проблемы периодизации творчества, ставшей объектом сознательной авторской манипуляции (цикл «Близнец в тучах» (1913) и его «второе рождение» в качестве цикла «Начальная пора» (1928)). В частности, был проанализирован один из метатекстовых трюков этой переделки — помещение в начало цикла «Начальная пора» стихотворения «Февраль. Достать чернил и плакать…» 1912 года, которое должно было нейтрализовать акцент на большой временной дистанции между редакциями циклов и создать эффект новой переписанной биографии. При этом сама редакторская история стихотворения «Февраль. Достать чернил и плакать…» репрезентирует то, как феномен «случайного» связан с творческой эволюцией. Ведь длительный процесс редактирования этого стихотворения (1910, 1912, 1929, 1945 и 1956 годы) совпадает с закономерным движением к формуле последней строфы «чем случайней, тем вернее», которая возникает в 1912 году и остается неизменной в последующие годы. Значимой в таком контексте представляется дальнейшая редакторская правка стихотворения. Пастернак, достигнув «метатекстового предела», выраженного в формуле, в 1929, 1945 и 1956 годах начинает переписывать фрагменты текста, стоящие перед этой строкой. Ситуация буквального и метафорического наложения идеи «случайного» и конца текста характерна для Пастернака. Эта идея регулярно обнаруживает в его текстах связь с границами текста, его финалом и пределом: «Зима», «О, знал бы я, что так бывает…», «Хор», «Гамлет» и др. Тем самым, эта связь манифестирует особый тип лирической событийности, где кульминацией становится открытие поэзии «турусов и колес», в которой соотношение материи текста и глубинной трансценденции перестает быть актуальным («Белые стихи» 1918 года). Рассмотрение разных редакций и вариантов стихотворения «Февраль. Достать чернил и плакать…» выявило также ряд других особенностей, совпадающих с хронологическим изменением метатекста пастернаковского творчества.

В своем выступлении «Непредсказуемость в поэзии: декларации Цветаевой в контексте идей Ю.М. Лотмана» Р.С. Войтехович (Тарту) продемонстрировал информативность стихотворения Цветаевой «Поэт издалека заводит речь…» путем построчного («сукцессивного» по Ю.Н. Тынянову) анализа. Докладчик показал, что ложные ходы, отменяемые ближним контекстом, далее оказываются актуальными и что текст Цветаевой развивается от идеи непредсказуемости поэта к идее его подчиненности и от общего рассуждения к лиризму (апология Пастернака, «сбежавшего» из Берлина, не дождавшись Цветаевой).

Цель доклада Г.М. Утгофа (Таллинн) «Синтактика "Медного всадника"» сводилась к описанию поэмы Пушкина как развертывающегося единства, отмеченного динамизацией. Дополнительным материалом послужил также составленный автором доклада словарь текста «Медного всадника», насчитывающий около тысячи словарных статей и более двух тысяч контекстов (границей контекста докладчик обозначил стиховую строку). Обращение к словарю прежде всего мотивировалось представлением о стиховой строке как о минимальной частице сложения смысла текста, отмеченного сквозной и принудительной системой парадигматических членений; описание наполнения этих сегментов — первый подступ к пониманию механизма динамизации текста. Кажется, что если бы не повторы на уровне собственно лексики, «Медный всадник» был бы бессвязным набором строк с повторением двух идентичных сегментов. Этого не происходит: лексика «Медного всадника» обнаруживает куда меньшую степень вариативности, нежели вариативность суперлексических сегментов. Разделив текст «Медного всадника» на четыре равные части, докладчик заметил, что лексика текста подвергается динамизации. Это проявляется как в семантических, так и в формальных аспектах — в частности, в морфологии. Если в первой четверти можно наблюдать фрагмент с максимально диффузным глагольным распределением, то в третьей — фрагмент с максимально компактным глагольным распределением.

Вторая секция открылась докладом Т.К. Шор (Тарту) «Литературные курьезы и политика: О кампании присвоения фамилий в Печорском крае Эстонской республики в 1920—1923 гг.», в котором была предпринята попытка обратить внимание на процесс перехода литературных фамилий в реальную жизнь, использование литературного бренда в реалиях жизни русского крестьянского беспаспортного населения Печорского края, оказавшегося по Тартускому мирному договору 1920 года территорией Эстонского государства. Например, в результате процесса паспортизации жителями деревни Усть-Жердянка оказались Суворов, Орлов, Кручинин, Милюков, Чернов, Аксаков, Каренин, Некрасов и Пушкин (причем только трое последних — грамотные); не менее «литературными» и «политическими» стали и многие другие деревни. Если в России паспортизация всего населения завершилась к 30-м годам XX века, то в Эстонии процесс «фамилизации» протекал в два этапа: первый в 1920—1922 годах, а второй, связанный с эстонизацией фамилий, — в середине 1930-х годов.

В докладе Г.М. Пономаревой (Таллинн) «Непредсказуемый академик Аристэ и русские филологи Эстонии» говорилось о связях крупнейшего эстонского финно-угроведа Пауля Аристэ с проживающими в Эстонии славистами (лингвисты Пеэтер Арумаа, А.Д. Дуличенко и др.). До войны он был тесно связан с русскими филологами Тартуского университета, в послевоенное время был руководителем трех кандидатских работ по русскому языкознанию, в 1970 году помогал Лотману встретиться в Тарту с известным семиотиком Т. Себеоком, а также состоял в переписке с Вяч. Вс. Ивановым (1956—1980 годы).

Доклад Е.Н. Струковой (Москва) «История текстов самиздата: Случайность и закономерность» тематически выходил за рамки, обозначенные в названии секции, и был посвящен по преимуществу проблеме сохранности самиздатовских текстов. Наши сведения обо всем массиве неподцензурных текстов, бытовавших в советском обществе, зачастую неполны или даже отрывочны. Несмотря на то, что в последние два десятилетия была проведена большая исследовательская и публикаторская работа, до сих пор трудно установить, что из достаточно беспорядочно распространявшейся и так же беспорядочно попадавшей в подвалы КГБ литературы сохранилось, а что нет. Теперь многое можно реконструировать только по упоминаниям в редких для этой сферы подпольных библиографических сводках или в «Хронике текущих событий». В качестве примеров отражения бытования самиздата в источниках такого рода рассматривалась история сведений об эстонском самиздате в «Хронике» и в ленинградском реферативном журнале «Сумма» (1979—1982 годы).

Заключительное общее заседание «Еще раз о теории случайности» открылось выступлением А.А. Добрицына (Лозанна) «Французско-русские параллели: Генетическая связь или случайные совпадения», в котором говорилось о том, как трудно иногда бывает определить, обусловлено ли сходство текстов их генетической связью, обращением к «общим местам» или случайным совпадением. В качестве иллюстрации докладчик привел французские параллели к «Пригожей поварихе» и «Евгению Онегину», а также проследил многовековую историю сюжета, изложенного в рассказе Федора Сологуба «Баранчик».

И.А. Пильщиков (Москва — Таллинн) представил доклад «"Ante hoc, ergo propter hoc": Еще раз о критериях интертекстуальности ("случайные" и "неслучайные" сближения)». Под интертекстуальностью автор доклада понимает все виды прямых и опосредованных генетических отношений между текстом и другими текстами, а также между текстом и репертуаром лексико-грамматических формул и клише. Однако границу между типологически сходными и генетически связанными культурными явлениями провести непросто: хронология как внеположный исследуемому объекту и не зависящий от него фактор представляет существенную методологическую проблему. Кроме того, возникает вопрос о соотношении языковых «параллелей» и межтекстовых связей: по мнению докладчика, говорить о последних можно только на фоне первых. Докладчик считает, что формы и маркеры интертекстуальности исторически варьируются, поэтому изучение их исторической изменчивости является одной из насущных задач истории поэтического языка и лингвистической поэтики, а демонстрация закономерности в эволюции генетических форм (в том числе форм интертекстуальных отношений) должна быть одним из основных направлений истории литературы. Выдвинутые тезисы проиллюстрированы примерами из истории изучения русской поэзии XIX века.

В докладе А.И. Федуты (Минск) «Импровизация как случайность и закономерность: Импровизаторы и их литературные портреты» на материале портретов поэтов-импровизаторов в художественных текстах («Египетские ночи» А.С. Пушкина, «Импровизатор» В.Ф. Одоевского, «Коринна, или Италия» Ж. де Сталь), а также в мемуарах современников Адама Мицкевича (О.А. Пржецлавского, П.А. Вяземского, М. Малиновского, Деотимы — Я. Лущевской) восстанавливались условия и обстоятельства «творческого взрыва», характерного для поэтических импровизаций. Докладчик особо обратил внимание на роль музыки, отмеченную во всех текстах, а также на то, как влияет на импровизатора строй языка, на котором осуществляется импровизация. В заключение одна из слушательниц спровоцировала докладчика на собственную импровизацию, — приняв вызов, он тем не менее честно признался, что это ему удается значительно хуже, чем Мицкевичу.

В рамках Лотмановских дней был также проведен ряд мероприятий. В частности, вечером второго дня был устроен польский вечер, который открыла Н.Е. Горбаневская, согласившаяся прочитать некоторые свои стихи и переводы польских поэтов. После выступления посла Республики Польши в Эстонии Томаша Хлоня слово было предоставлено известному польскому исследователю Богуславу Жилко, который провел презентацию первого тома своей новой книги «Semiotyka  kultury. Szkoła tartusko-moskiewska» [«Семиотика культуры. Тартуско-московская школа»] (Gdańsk, 2010). Б. Жилко много сделал для распространения идей российских структуралистов в Польше: на его счету двенадцать переведенных книг (три — Ю.М. Лотмана, три — Б.А. Успенского, две — В.Н. Топорова, одна — Б.Ф. Егорова и несколько сборников), а также около полусотни статей в журналах. Книга «Semiotyka kultury» — подведение итогов этого пути.

Первый том структурно подразделяется на две части. Во-первых, это исторический очерк: генезис школы, социально-политический фон ее возникновения («оттепель», «окно на Запад», бурное развитие кибернетики и теории информации), наиболее значимые вехи истории школы (Симпозиум 1962 года, «Лекции по структуральной поэтике» Лотмана, летние школы по вторичным моделирующим системам), а также характеристики основных этапов развития школы — начало, период «бури и натиска», «сумерки». Во-вторых, это анализ главных положений школы: культура sub specie semioticae; различия между первичными и вторичными моделирующими системами; общий образ культуры — от «сублингвистической» сферы до «языков культуры»; естественный язык как «центр культуры». Здесь же рассматривается основная терминология: знак, модель, структура, система, мировоззрение, проблема значения во вторичных моделирующих системах, функциональная асимметрия полушарий головного мозга. Прослеживается, каким образом в трудах участников школы изменялось представление о таком фундаментальном явлении, как эволюция культуры: от анализа культуры как «пучков» низших и высших моделирующих систем до разработки теории семиосферы; т.е. наблюдался переход от статического к динамическому пониманию ее эволюции.

Также анонсировалось содержание второго, еще не вышедшего тома, который будет называться «Прикладная семиотика». В нем будет дан анализ инструментов для исследования различных аспектов культуры — от семиотического анализа отдельной вещи и поведения человека до семиотического подхода к литературе и другим видам искусства, мифологии, фольклору, религии; будут рассмотрены такие направления, как семиотика истории, семиотика города, семиотика космоса и т.д.

Польский вечер завершился рассказом о перспективах сотрудничества Таллиннского и Ягеллонского университетов.

Кроме того, в первый день конференции был организован вечер «По страницам семейного самиздата», на котором Т.Г. Раутиан (Москва; Пало-Альто) рассказала об истории рода Халтуриных-Раутиан и тех людей, судьбы которых были так или иначе связаны с судьбами этой семьи. В числе последних оказались в том числе М.И. Цветаева и первый президент Эстонии Константин Пятс.

Николай Поселягин

_________________________________

1) См. обзор этой книги в обзоре С. Зенкина «Теория как история», опубликованном в №105 «Нового литературного обозрения».

2) Лотман Ю.М. Культура и взрыв // Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб.: Искусство–СПБ, 2001. С. 23.

3) Цит. по: Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе. М.: Наука, 1978. С. 497.