От редакции

Судьба космополитизма в России, разгромленного и дискредитированного в конце 1940-х годов, — важный, но не единственный повод продолжать по­пытки его осмысления в рамках как «истории идей», так и прагматической программы. Ориентированный на расширение культурных и социальных горизонтов, на переосмысление фундаментальных оппозиций человеческо­го бытия («свое—чужое», «знакомое—незнакомое», «частное—общее»), на развитие систем человеческого взаимодействия поверх традиционных ин­ституциональных барьеров, на формирование принципиально иного типа идентичности, противопоставленного националистическому и имперскому проектам, — космополитизм был и остается одной из наиболее спорных и важных концепций политического и культурного устройства модерных об­ществ. После постигшей ее в России катастрофы — и ввиду нынешнего уси­ления тех тенденций, которые эту катастрофу спровоцировали, — концепция эта должна быть окончательно «восстановлена в правах»: исследована и про­анализирована с привлечением богатого международного опыта. В условиях глобализированного мира ценность космополитической программы, потреб­ность преодолеть присущие ей противоречия, разрешить ее исторически об­условленные проблемы, делаются все более очевидными, и дискуссии вокруг космополитизма не утихают.

Основу блока составили четыре статьи из выходящего в свет в сентябре сборника: Enlightenment Cosmopolitanism / Ed. by David Adams and Galin Tihanov. London: Legenda, 2011. Роберт Файн и Галин Тиханов отвечают на вопросы общего характера: был ли космополитический проект действитель­но универсален по своей сути — или это была сугубо западная концепция; возможно ли сочетание космополитизма с национализмом? Дэвид Адамс и Энн Джефферсон разбирают частные случаи: распространение французской «Энциклопедии» как форма космополитической практики; понятие гениаль­ности в космополитическом измерении. В статье Андрея Зорина[1] приводится пример космополитической идентичности: русский дворянин М.Н. Муравь­ев, парадоксальным образом сочетавший в своем поведении две проти­воречащие друг другу установки — придворно-бытовую и сентиментально-моралистскую, усвоенную из западной литературы. Но если Муравьев «не видел в таком противоречии угрозы для собственной идентичности», не дав нам оснований считать свою ситуацию драматической, — то «герой» статьи Петра Дружинина, одиозный И.П. Лапицкий, являет собой пример тоталь­ного краха идентичности под влиянием конфликта установок в ситуации 1940-х годов. Одаренный филолог, вовсе не чуждый космополитическому идеалу просвещенности, во время антикосмополитической кампании он пе­реродился в отчаянного погромщика и в прямом смысле слова сошел с ума: социальное безумие отразилось в безумии частном.

 

____________________________________

 

1) Статья представляет собою переработанный перевод статьи: Zorin A. Leaving Your Family in 1797: Two Identities of Mikhail Murav'ev // Interpreting Emotions in Russia and Eastern Euro­pe / Ed. By Mark D. Steinberg and Valeria Sobol. Northern Il­linois University Press, 2011. P. 44—61 (в печати).