К урбанистической антропологии: город как место замыслов

ARCHITECTURESAU-DELA DUMUR: BERLIN — VARSO- VIE — MOSCOU/Sous la direction de Ewa Berardet Corinne Jaquand. — P.: Editions A. et J. Picard, 2009. — 280 p.

 

В сборнике «Архитектура по ту сторону [Берлинской] Стены: [Восточный] Берлин — Варшава — Москва» рассматриваются три города «другой Европы»: Берлин, Варшава и Москва. Все три города в течение долгого времени подверга­лись насильственной социалистической модернизации. Необходимо было строить образцовый город, причем в социалистическом понимании, удобный для всех граждан, не подразумевающий сословных различий и при этом выполняющий представительские функции столицы. Эта задача была крайне противоречива. Казалось бы, мы вправе ожидать индустриального стиля жилых кварталов и помпезности общественных зданий, но, как выясняется, чаще всего представи­тельские здания возводились в индустриальном стиле. Этому парадоксу несоот­ветствия и разлада посвящены многие статьи книги.

Все три города, изучаемые международным коллективом исследователей, по ряду причин не сохранили исторической планировки: островки средневековой за­стройки, неоклассицизма и модерна не могут дать достаточного представления об истории города. Все эти столицы вынуждены были решать прежде всего транс­портную проблему, причем по разным причинам они отказывались от услуг част­ных компаний, в отличие от столиц Западной Европы. Но они не могли и пойти по тому пути, который был выбран для Вены и других городов Австро-Венгерской империи, в которых за расширение и благоустройство города отвечали отдельные ведомства, со своим бюджетом. Стремительная милитаризация всех трех госу­дарств, как Германии и СССР, так и Польши Пилсудского, требовала создания транспортных коммуникаций и связи в масштабе всей страны, а не только сто­лицы. Кроме того, в этих городах не проводилось международных выставок, ко­торые могли бы привлечь к обустройству города частных инвесторов, и поэтому каждая столица сама стремилась превратиться в выставочный комплекс. На каком-то этапе каждый такой город становился выставкой различных архитектур­ных решений: например, на одном проспекте строились здания с элементами не­совместимых стилей, и целью было продемонстрировать умение архитекторов осуществлять большой замысел с опорой на любой материал традиции. Так соз­давалось символическое поле градостроительных возможностей для дальнейшей реализации уже в масштабах всей милитаризованной страны.

Обновление всех трех столиц было делом не только архитекторов, но и инже­неров, о чем подробно пишет одна из составителей сборника, Каринн Жакан. Так, например, выдвинутые в начале ХХ в. проекты большого Берлина и большой Вар­шавы, включавшие в черту города все пригородные поселения, подразумевали не только развитие коммуникаций, но и их дифференциацию: отдельно должны были существовать не только грузовые и пассажирские железные дороги, но и гру­зовые и легковые автомагистрали. При этом речь об универсальном транспорте (скажем, о грузовом трамвае) в этих проектах не шла, зато очень широко заимство­вались американские модели: хордовые магистрали, парквеи, широкие открытые лужайки для прогулок, которые мало подходили к существующей инфраструк­туре города. Единственная американская идея, которая прижилась во всех трех городах, — это микрорайоны (в Москве — со времен Хрущева, в связи со строи­тельством новых предприятий), с принципиальной разноэтажностью домов (она была реализована в странах соцлагеря последовательнее, чем в Москве, где слиш­ком сильной была инерция промышленной стандартизации строительства).

Причем если в Берлине и Варшаве границы большого города, со включением всех пригородов, были ясны и сразу было понятно, где нужно прокладывать про­спекты, то в Москве новые кварталы, с их весьма плотной застройкой, никак не были связаны с расположением ни товарной окружной железной дороги, ни существующих автомагистралей. В книге содержится подробное описание соз­данных в Берлине в 1910-е гг. и подхваченных в Варшаве 1930-х гг. планов ком­плексной городской реконструкции: город превращался в один большой круг, разделенный на секторы, перемежающиеся садами. В результате можно было вы­строить новые кварталы, по последнему слову техники, рядом со старой, менее удобной застройкой и тем самым значительно оживить инфраструктуру города. В Москве же модель деления города на секторы была признана только в бреж­невское время (но об этих проектах, включавших даже цветовое маркирование каждого района, в сборнике не говорится); до этого даже города, создававшиеся с нуля, как, например, Магнитогорск и Караганда, выстраивались вокруг про­мышленных объектов. Из всех свойств регулярного города в этих урбанистиче­ских решениях соблюдалось только пересечение улиц под прямым углом, без учета реальных транспортных проблем города.

Интересен проект перестройки Варшавы уже во времена нацистской окку­пации: город должен был быть прорезан несколькими широкими проспектами, при этом строительство новых трамвайных путей и железных дорог не предпо­лагалось. Таким образом, город распадался на несколько частей, и общим в городе становился не обмен товарами между жителями, а их сбор и распределение. При этом в работах по обустройству Варшавы участвовали и польские архитекторы, многие из которых были потом репрессированы оккупантами. Показательно, что обустройство послевоенной Варшавы (см. статью М. Лесняковской) началось со вполне «американских» по духу проектов, вроде тоннеля под Вислой и мегамаркета, что просто должно было создать дух максимальной открытости города в противоположность предшествовавшему проекту.

Можно добавить, что авторитарные правительства 1930-х гг. в Восточной Ев­ропе стремились символически редуцировать присутствие бюрократии в городе, потому и строились здания, в которых сосредотачивалась вся бюрократия. По­добными зданиями были и советские обкомы, невероятно напоминающие по ар­хитектуре эти местные органы бюрократической власти (скажем, администра­тивное здание в Ужгороде, построенное в 1936 г. чехословацкой администрацией, многие принимают за пример сталинской архитектуры). К сожалению, этот аспект почти не рассмотрен авторами сборника.

Идея города-сада была популярна в начале века, в Германии и в Англии су­ществовали целые ассоциации архитекторов, разрабатывавших эти проекты. В Москве, как выясняется, к 1912—1913 гг. относятся попытки создания города- сада в Прозоровке (по казанскому направлению железной дороги) и на Ходын- ском поле. Но в 1920-е гг. наиболее популярной стала идея городов-сателлитов, находящихся в зеленой зоне от 40 до 80 километров от центра Москвы, и потому идея реорганизации районов, которые тоже должны были стать круглыми внутри большого круга города («город, состоящий из малых городов», как говорит о про­ектах Варшавы времен Пилсудского М. Станискис, с. 131), не дошла не то что до реализации, но даже до стадии чертежей. Сообщение между сателлитами и основ­ным городом должно было быть трамвайным, и постепенно вдоль этих путей предстояло построить новые районы. Проект был реализован только в одном, уто­пическом аспекте: Москва стала «портом пяти морей»: в этой формуле, помимо воспоминания о петровском штандарте с картами четырех морей, нельзя не видеть и образа пятиконечной звезды. Позднее проект модифицировался и возрождался в хрущевское и брежневское время: речь шла уже о прокладке троллейбусных линий (во все города Подмосковья), монорельса (в Коломенское, заменен веткой метрополитена) и создании других экзотических видов транспорта; а последний всплеск — транспортная организация московских пентхаусов, которым посвящена статья Н. Солоповой, — они имеют собственные внутренние лифты. Как видим, такая стихийная застройка меньше всего похожа на рациональную зональную ор­ганизацию города-сада (ведь в «парк культуры», наследующий «народным пар­кам» начала века, удается ходить только по выходным, тогда как в будни советский человек видит только проходную завода). Она, скорее, несет в себе почти мистический восторг перед наращиванием производства, а значит, и ростом населения и стихийно организованной транспортной инфраструктуры.

Ева Берар пишет о первых послевоенных проектах реконструкции Варшавы и замечает, что они были меньше всего похожи на проект коммунистической сто­лицы, где центр предназначается для военных парадов и размещения правитель­ственных учреждений. Напротив, планировалось восстановить центр города как музей, создать сити — деловой центр и разместить рядом множество культурных учреждений: от общественных столовых и домов мод до театров. Вся эта про­грамма, с явным антиклерикальным оттенком (в городе доминируют светские здания, а не соборы), была реализована в одном здании — Дворце науки и куль­туры, который строился советскими специалистами из советских материалов: от польской стороны требовалось только изготовить внутренний декор здания. При этом Ева Берар пытается, исходя из варшавского опыта, истолковать и советские высотки, ссылаясь на заявления самих архитекторов, что нельзя допускать распада города на множество «кварталов» (они теперь отождествлялись с ложным со­циализмом и с английской «империалистической» моделью), а нужно возводить огромные многоквартирные дома. На наш взгляд, было бы преувеличением видеть в двух моделях послевоенной Москвы, «высотках» и «кварталах» (вроде за­стройки Ленинского проспекта в сталинское время), борьбу двух тенденций и говорить, что высотки предназначались для городской элиты и были образцом цивильности, а в кварталах жили выходцы из деревни. На самом деле кварталы принадлежали различным ведомствам, а их строительство отразило важный, хотя на первый взгляд и незаметный перелом в советских социальных программах: от социальной защиты и единичных привилегий к улучшению жизненного уровня «победителей» и коллективным привилегиям. В Восточной Европе такого пере­лома произойти не могло, поэтому жилые районы оказываются не столь много­этажными и более зелеными и напоминающими пригород или советский про­винциальный город, отстроенный после войны пленными немцами. Вероятно, замыкаясь на описании Сталина как абсолютистского монарха и законодателя, автор не замечает объективных сдвигов в социальной жизни советского города.

Проектирование социалистического Берлина отличается тем, что советская часть разделенного города могла стать не международной столицей, но только сре­доточием новой немецкой нации. Этот проект в общем удался, о чем лучше всего свидетельствует явление «остальгии», сожаления о гибели социалистического ла­геря. Впрочем, советский Берлин, возводившийся в начале 1950-х гг., мало чем отличается от московских проспектов того же времени; можно обратить внимание только на то, что, в отличие от московского «помпейского» и «неоготического» стилей, здесь оказались востребованы ренессансные и барочные элементы, напри­мер прогулочные галереи, совершенно неуместные в берлинском климате. Инте­ресно, что по проекту 1951 г. на том месте, где появился ныне снесенный Дворец Республики, должна была стоять «высотка», хотя и разработанная немецкими ар­хитекторами; проект не был реализован по экономическим причинам.

Большая часть книги посвящена, однако, не радикальным проектам пере­стройки городского пространства, а обустройству современного столичного ме­гаполиса. Все три города подошли к такому обустройству после множества попыток изменения просто административного деления, то есть попыток по-но­вому направить линии коммуникации и потребления. В Москве эти попытки со­провождались в 1970—1980-е гг. реальными усилиями создать новые системы снабжения (например, открыть универсамы или столы заказов в каждом райо­не — можно вспомнить и проекты времен перестройки закрытия магазинов, открытия столов заказов в каждом многоквартирном доме как очередную утопи­ческую радикализацию такой идеи обустройства города). Причем никакого но­вого устройства социальных отношений при изменении систем снабжения не подразумевалось, все отношения мыслились как построенные в частном порядке, на основании уже сложившихся приватных интересов и соответствующей пси­хологии, которые принципиально разведены с пространством публичности. Не­посредственные итоги такого положения дел рассматривает О. Вендина в статье, посвященной одному из аспектов этого процесса: захвату частными владельцами (от владельцев гаражей-«ракушек» до обитателей «элитного» жилья) обществен­ного пространства Москвы.

Попытки позднего застоя не просто реорганизовать городское пространство, но изменить самую его суть дорого обошлись Москве в 1990-е и 2000-е гг. Прин­цип реконструкции, при котором здание сносилось и выстраивалось заново, пред­ставляет собой именно такую работу: дом как объект продажи или точка снабжения материалами и ресурсами модернизируется, тогда как реальный по­тенциал исторического здания не учитывается. Речь идет не только о культурном потенциале, но и о простом удобстве пользования, которое при этом не учитыва­ется. С другой стороны, как отмечают авторы книги, в Москве был создан новый тип общественного здания — торгово-развлекательный центр, который при этом отличается от «моллов» в развитых странах многофункциональностью: часто он соединяется с офисными зданиями, в холлах проходят презентации и показы мод. Настоящим апофеозом такой архитектуры стал торговый центр на Манежной площади в Москве — это подземное строение в сравнении с обычным железобе­тонным молом предстает символом избыточных затрат. Чтобы забыть о таких не­оправданных затратах, понадобилось с самого начала сделать этот торговый центр фантасмагорическим подземным бульваром, местом прогулок, что никак нельзя согласовать с принятым в мире режимом потребления вещей в торговых центрах.

Многие авторы сборника подробно исследуют проблемы, с которыми столк­нулись социалистические города в эпоху после падения социализма. Часто этот вопрос трактуют упрощенно и говорят, что трудно встроить предприятия, соз­данные частной инициативой, в структуру социалистического города с его меха­низмами государственного снабжения граждан. Скажем, в Софии и других столицах социалистического лагеря приходится размещать магазины в подвалах или на вторых этажах зданий: цокольные этажи устраивались так, что разместить в них нормальную торговую точку было невозможно. Но авторы рассматривают проблему глубже и считают, что советские кварталы нанесли большой ущерб прежде всего экосистеме города: бесконтрольно разрастаясь, они фрагментиро- вали естественное место обитания людей (статья А. Ковалевского).

Если и Москва, и Варшава столкнулись с проблемой уплотнительной за­стройки, то в Берлине после объединения Германии, напротив, возникли новые возможности для расселения и переезда в пригород. Эпоху уплотнения Восточ­ный Берлин пережил в позднесоветские годы, когда стали возводиться блочно- панельные дома повышенной этажности (в настоящее время явно устаревшие морально и технически). Такая точечная застройка как нельзя лучше символи­зировала контроль над всеми массами населения: жизнь человека оказывалась предельно просматриваемой и прослушиваемой внутри здания, а не только вне его. По мнению С. Хайн, инсталляции в Берлине после падения Стены направ­лены на подрыв этой идеи контроля.

Как показывает цветная вклейка, все три города до сих пор оказываются за­ложниками того опционального пространства, которое было задано еще первыми генеральными планами. Они стремятся быть открытым пространством, в котором свободно и удобно разместятся обозримые со всех сторон здания. Но в результате все рассыпается на отдельные приемы, и общим организующим принципом может стать только новый экологизм. Так устроена, например, университетская библиотека в Варшаве, представляющая собой по виду обширную «теплицу», ко­торая при этом дополнена своеобразным террасным садом в японском стиле — как мы видим, даже стремление к воспроизведению природной среды не может побороть инерцию «индустриального» оформления публичного пространства.