«Круглый стол» «Кризис университетского образования в России: причины и последствия» (СПбГУ, 20 ноября 2010 г.)

Наибольшее внимание организаторов и участников «круглого стола» привлекла тема кризиса университетского образования, вызванного сменой социально-по­литических и экономических парадигм в ведущих странах мира, который прово­цирует справедливую обеспокоенность гуманитарного сообщества, осознание им необходимости философского анализа ситуации, сложившейся в этом контексте с гуманитарными и собственно философскими дисциплинами. Гуманитарии се­годня вынуждены оправдываться, отвечая на вопросы об утилитарном, приклад­ном использовании производимого и передаваемого ими знания. Мы неизбежно вынуждены принимать навязываемые институтами управления и администри­рования правила игры и сам язык обсуждения. Между тем проблема состоит не только в объективно мучительной и рискованной для отдельных наук смене па­радигмы университетского знания, а в атаке на университет как таковой, на зна­ние как таковое в пользу его подчиненных, несобственных идеологических форм. Возникает вопрос: идет ли в данном случае речь о смене одной фигуры знания на другую или же об отказе от классической установки на знание ради самого знания в пользу прикладного и утилитарного характера всякого знания?

Участники «круглого стола» пытались нащупать путь, который позволил бы избежать, по совету Ридингса, тупиков «воинственного радикализма и циничного отчаяния»[1]. Но начинать стоило с достаточно принципиальных вопросов, звуча­щих, правда, уже несколько риторично: участвует ли современный университет в историческом проекте человечества, который нам достался в наследство от Про­свещения, — историческом проекте культуры? Наблюдаем ли мы зарю нового века университета как проекта или закат его критической и социальной функции? А если это закат, то что он означает?

Просто критиковать университет — слишком легкое занятие, в котором вряд ли есть что-то новое. Специфика самого университета эпохи модерна, основан­ного немецкими идеалистами, состояла именно в том, что он служил местом кри­тики. По словам Фихте, университет существует не для того, чтобы передавать сведения, а чтобы прививать способность критического суждения. Но на сего­дняшний момент мы имеем дело с общей неопределенностью в отношении роли университета и сущности стандартов, в соответствии с которыми его следует оце­нивать как институт. Столь же неопределенным является и производство знания в университете. Например, внутренняя борьба за легитимацию, связанная с ха­рактером производимого в гуманитарных науках знания, не достигла бы масшта­бов кризиса, если бы не сопровождалась внешним кризисом легитимации. Само понятие исследовательского проекта оказалось проблематичным.

Руководителями «круглого стола» была поставлена задача провести структур­ную диагностику современных трансформаций институциональной функции университета, чтобы показать и, по возможности, объяснить происходящее на наших глазах размывание широкой социальной роли университета как института. Более уже непонятно, ни каково место университета в обществе, ни какова ис­тинная природа данного общества. Считает ли кто-нибудь себя всерьез субъ­ектом, занимающим центральное положение в нарративе университетского образования? Не превращается ли университет в бюрократически организован­ную и относительно автономную потребительски ориентированную корпорацию?

Выступления участников открыл доклад профессора НИУ-ВШЭ Виталия Ку­ренного, который сосредоточился на социологических аспектах проблемы обра­зования, и прежде всего на современном его контексте. По словам докладчика, к нему относится достигшая предела массовизация образования, неизбежно при­водящая к снижению его уровня. Это одна из объективных причин кризисных явлений в университете. Бюрократизация — только одно из его последствий — так же неизбежна ввиду организационной необходимости. Для гумбольдтовской идеальной модели образования — сообщества думающих ученых — это даже не угроза, а приговор. Она не может сохраниться в бюрократизирующейся системе образования.

Вторая проблема, выделенная В. Куренным, связана с «болонский процессом». Одна из главных антигуманных импликаций современного капитализма состоит, по его словам, в ускорении и, соответственно, увеличивающейся динамике изме­нений профессиональной занятости, что является проблемой не просто образо­вательной или общественной, а антропологической. В контексте двух этих трендов — массовизации и трансформации рынка труда — и следует рассматри­вать проблему университета.

Второй уровень рассмотрения проблемы задается, согласно докладчику, изна­чально нелегитимным характером образования в проекте «модерн». Все класси­ческие теоретики современности выступали за ликвидацию университета под лозунгом «полезности». Утилитарность образования была основным аргументом для ликвидации университетов уже в конце XVIII века. Французская реформа начала XIX века при Наполеоне предполагала резкое сокращение числа универ­ситетов. И только удивительным образом оказавшийся удачным эксперимент

В. фон Гумбольдта позволил сохраниться в тех условиях университету как ин­ституции. Гумбольдт предложил систему легитимации университета как нелеги­тимного модернового образования, к которой мы постоянно прибегаем вот уже на протяжении двух столетий. Исходя из этого факта, В. Куренной охарактери­зовал как непродуктивные разговоры о том, что Гумбольдт сегодня неактуален, что он устарел. Строго говоря, с точки зрения идеологического багажа именно гумбольдтовские ходы, гумбольдтовские стратегии, ориентированные на со­хранение университета как институции, являются фактически единственным на сегодня культурно легитимным оружием. Что-то новое изобрести вряд ли воз­можно, однако в модернизации нуждается и этот проект.

Третий круг проблем, поднятых докладчиком, был связан с вопросом о месте философии в системе университетского образования. Философия как профес­сиональная сфера занятости существует в нашей стране, по его мнению, благо­даря еще советской инерции. Институционально, формально и содержательно философия в России продолжает паразитировать на остатках советского проекта. Эта инерция последние двадцать лет использовалась одним-единственным обра­зом — на ней просто паразитировали. Сама по себе проблема какой-то новой ле­гитимации, нового обсуждения и вообще постановки вопроса «Зачем нужна философия?» не была профессиональным сообществом даже заявлена. Подоб­ный паразитизм закончится деградацией и тихим умиранием философии в уни­верситете. Это большая, рыхлая и деградирующая среда, все процессы в которой сопровождаются специфической профессиональной мифологией, имеющей по преимуществу литургический характер. Простой факт, что физики уже давно не прибегают к философии, является большим открытием для некоторой части оте­чественного философского сообщества, так же как и то, что Гегель уже давно не актуален и что, вообще говоря, нужны огромные усилия для того, чтобы прого­ворить, создать систему общих мест в общественной дискуссии, к которым можно было апеллировать по поводу важности и полезности философии. Но на сего­дняшний день у нас все это отсутствует. Критическая, жизненно важная задача заключается в том, чтобы вообще поднять эту проблему.

Здесь полезно было бы учесть немецкий послевоенный опыт, когда были на­чаты большие образовательные и издательские проекты. Процесс либерализации и коммерциализации образования ведет к тому, что если не прибегать к специ­альным практикам по защите и сохранению своего профессионального образа жизни, философия может просто перестать существовать.

Таким образом, позиция В. Куренного может быть сведена к трем тезисам: 1) хотя с социологическими условиями бороться бесполезно, можно надеяться на повторение успеха Гумбольдта в несколько модернизированном виде, предпо­лагающем учет тенденций массовизации и деномизации образования; 2) фило­софия держится сегодня в российских университетах только благодаря советской инерции, что оказывается губительным для нее; 3) спасением для философии в условиях специализации знания могла бы стать выработка системы «общих мест», способных отвечать на вопросы о ее «пользе» и «важности» в легитимных институциональных культурных рамках.

В вопросах к В. Куренному было отмечено, что философия может существо­вать и вне институциональных рамок, с чем докладчик отчасти согласился, но на­стаивал на том, что «последние два столетия философия существует за счет того, что существуют сложные институционализированные формы, а все остальное су­ществует постольку, поскольку оно из этой формы вышло».

«Круглый стол» продолжил доклад доктора философии Мичиганского и Страс- бургского университетов Артемия Магуна (Смольный институт свободных ис­кусств и наук). В своем выступлении А. Магун предложил не преувеличивать масштабы кризиса и их необратимость и отметил, в частности, что в связи с той постсоветской инерцией, на которую указал В. Куренной, Россия сейчас находится, как ни странно, в привилегированной ситуации, потому что разгром философии в Европе следует представлять не как объективную тенденцию истории, а как атаку некоторых неоконсервативных, неолиберальных сил, которые хотят раз­громить демократию, гражданское общество в Европе. И одна из составляющих — это атака на интеллектуализм общего характера, имеющая целью сохранение только специализированного знания. Но А. Магун считает эти процессы вре­менны м и вре'менным явлением, поскольку объективные тенденции разнородны.

Как руководитель образовательной программы по философии в Смольном ин­ституте, докладчик поделился собственным опытом работы. Он охарактеризовал Смольный институт как попытку на российской почве воспроизвести американ­скую модель либерального образования (liberal art).

Университет, который хочет давать многообразное междисциплинарное обра­зование, сталкивается с тем же, с чем столкнулся гумбольдтовский университет. Как только предоставляется свобода различным программам и факультетам, фи­лософия в этих программах становится относительно непопулярной. В Смольном институте философия является также непопулярной программой, поэтому здесь следует, понимая все те трудности, с которыми сталкивается философия, да и во­обще образование, мыслить широко. Необходима утопическая программа, счи­тает докладчик, в которой должно происходить постепенное возвращение настоящей гумбольдтовской модели, предоставляющей человеку возможность получать комплексное образование, а не специализированное.

Традиционно философия — это «царица наук». Но с падением царей и монархов она утратила свою легитимность в качестве некой общей рамки образования. Что делать? Возможно ли некоторое политическое переформатирование философии? По мнению А. Магуна, философия, как и власть, должна теперь идти «снизу», и философские программы и философское образование должны быть связаны с прочими факультетами. Философские факультеты должны быть своего рода по­литическими институциями, которые должны иметь научную власть, они должны быть костяком ключевых академических комитетов, но в то же время они должны формироваться «снизу». Как просветитель по убеждениям, докладчик утверждал, что это просвещение не может идти от лица абсолютно знающей фигуры, от лица деспота. Поэтому необходима демократизация просвещения, и любое распростра­нение философского знания должно опираться на определенный запрос.

В ходе обсуждения возникших вопросов А. Магун уточнил свою позицию, сведя ее к следующим ключевым моментам: 1) отторжение философии (в той же Европе) вызвано специализацией не только образования, но и общества в целом. Однако мы имеем возможность сохранить эти институции, основываясь на них в дальнейшей деятельности, а не закрывать их. Мы можем расти «снизу», при этом предпринимая какие-то меры по повышению профессионального уровня. Очень низкий профессиональный уровень следует преодолевать: «это люди, с ними надо работать, а не выбрасывать их»; 2) одна из важных функций фило­софии — обеспечение коммуникации в обществе, коммуникации между разроз­ненными специализированными областями, между областями самого общества, которые не общаются между собой. Философ в эту коммуникацию должен при­ходить со своею авторитарностью, со своим языком, но тем не менее приходить сам. Все примеры выдающихся философов — это примеры ученых, которые обла­дают знаниями и в других областях. Так что философам надо изучать частные науки. Философия — это общественная наука, общественная дисциплина, и по­пытки заниматься ею в одиночку абсолютно бессмысленны; 3) наконец, универ­ситет предстает, согласно идее докладчика, растворяющим себя в обществе и собирающим себя обратно, как политический институт, который работает как ма­шина ротаций. Такая идея просветительского университета, который возвраща­ется к формату, заложенному Гумбольдтом, отвечает нуждам современного общества, но это одновременно и политический вопрос.

Андрей Лаврухин (Европейский гуманитарный университет, Вильнюс) поде­лился опытом «выживания» своего университета. Европейский гуманитарный университет был основан в 1992 году в Минске. Это был проект, поддержанный первоначально Джорджем Соросом, но затем университет расширил, так сказать, список «доноров» и стал относительно независимым. В 2004 году он был изгнан, как потом оказалось, лично президентом Республики Беларусь. Это обстоятель­ство вынудило университет прекратить свое существование в Минске, но Евро­союз пошел на беспрецедентный шаг — решил сохранить университет в изгнании, повторив известный в Америке social research. И в 2005 году ЕГУ начал свою ра­боту в Вильнюсе и находится там до сих пор в статусе уже литовского универси­тета, в котором обучаются белорусские студенты и большая часть преподавателей являются белорусскими преподавателями.

Такая ситуация заставляет ЕГУ следовать политике двуликого Януса: с одной стороны, равняться на Европу, а с другой — ориентироваться на наш восточноев­ропейский контекст, который поставляет абитуриентов. Однако ЕГУ давно пре­вратился в то, о чем говорилось другими докладчиками, когда речь шла о массо- визации, и прежде всего коммерциализации, образования. Последнее особенно ярко проявилось в последние годы, в последние три года, если быть точным, когда набор на ту или иную программу мог считаться состоявшимся при условии, что на эту программу было не менее десяти заявок на конкурсной основе. И на программу по философии вот уже второй год подряд набор не состоялся.

Докладчик согласен с предыдущими выступающими в том, что престиж фи­лософии в России гораздо выше, чем в Белоруссии. И нынешние абитуриенты, и их родители в первую очередь задают вопрос: кем ты будешь, какая у тебя будет профессия, даже точнее: каким навыком ты будешь зарабатывать себе на жизнь? Это обстоятельство сделало участь философии предрешенной. При этом надо от­метить, что в Белоруссии есть только один полноценный философский факуль­тет — в БГУ. Наборы там ежегодно около 50 человек. Как они осуществляются — это также не секрет. Многие факультеты просто переводят абитуриентов, не до­бравших баллы, на философское отделение.

В этой ситуации ЕГУ с пристальным вниманием оглядывался на то, что про­исходит в мире. И показателен опыт выпускников философского факультета, наших коллег-философов, которые выстроили другую модель и другую про­грамму, которая называется «Визуальные культурные исследования». И первое, что они сделали, — отказались от самого слова «философия». Докладчик отметил, что это тенденция, которая сейчас в Европе набирает силу. Очень многие факуль­теты, которые закрылись или были на стадии закрытия, стали себя переимено­вывать. Однако за этим переименованием последовали и некоторые реальные изменения. Они стали дрейфовать к каким-то смежным областям. В частности, наиболее популярны два направления: социальная критическая теория и визу­альные культурные исследования — все, что связано с медиа. Например, ради­кальный шаг был сделан в Технологическом университете в Вильнюсе: там появилась такая образовательная программа, как «Креативные индустрии». Она имела небывалый успех. Довольно эклектичный набор дисциплин, таким обра­зом, оказывается очень привлекательной программой для студентов. Примеча­тельно, что в этом году в ЕГУ даже были проблемы с набором у юристов, у «туристов» (новое направление в академической среде), а вот у визуальных и культурных исследований такой проблемы не было. В этом контексте А. Лавру- хин отчасти солидаризуется с А. Магуном, с одной поправкой: когда говорится об арт-колледже, вообще об американской традиции, должно доминировать не само слово «философия», вообще не все, что связано с ней в континентальном или, тем более, в нашем региональном понимании, а то, что обозначают словом theory, — теория, которая позволяет чувствовать себя менее закомплексованными и осуществлять эту интервенцию, действительно, не по праву сильного, не по праву традиции и голубой крови философии, а в силу креативности.

Второй момент, с которым невозможно не солидаризоваться, касается поли­тической роли философии — точнее, социальной критики. Во многом это совпа­ло с кризисом социологии. С некоторым запаздыванием социология пере­живает сейчас тот кризис, который уже миновала философия. Он, как многие симптоматичные явления, ощутим. Выступление философии в таком социально- критическом модусе оправдано в том случае, если университет производит не только, даже не столько знание, сколько свободу. Это понимание постепенно утрачивается в силу тех процессов и тенденций, которые обозначил В. Курен­ной в своем докладе — массовизации и профессионализации образования, его коммерциализации.

А что означает производить свободу? Это принцип автономии университета, записанный в самых первых университетских уставах. Это корпорация, члены которой могут позволить себе очень многое из того, что не могли себе позволить простые граждане города, где находился этот университет. Эта корпорация, ко­торая получала деньги от города, но она имела право распоряжаться этими день­гами. Например, почему эта корпорация сожгла Джордано Бруно? Потому, что он вышел из стен университета и начал обращаться к городу. Почему появились проблемы у Галилея? Опять же потому, что он стал выносить свою деятельность за пределы университета. В этом отношении одна из серьезных угроз состоит в том, что университетская корпорация сегодня настолько размыта, что говорить об автономии крайне затруднительно. Например, сетевой университет Нью-Дели, в котором два миллиона студентов. Как можно говорить о какой бы то ни было солидарности внутри таких корпораций? Отдельный вопрос о корпоративной со­лидарности в нашем регионе, где советская выучка превратила преподаватель­ский состав в коллектив людей, которые скреплены чем угодно, но только не корпоративной солидарностью. То, что философы и преподаватели собрались здесь, увы, не является примером корпоративной солидарности, ведь важно, чтобы она имела вес. А у нас нет корпоративной солидарности на разных уровнях, не только у преподавателей, но и у студентов.

В связи с этим докладчик привел показательный пример: эффект «болониза- ции» Литвы, страны, которая является наследницей вполне советской системы образования, с довольно консервативным преподавательским составом, с теми же рутинизированными академическими практиками и нежеланием трансформиро­ваться. Примечательно, что первый эффект «болонизации» состоял в том, что по­явился очень сильный союз студентов, который работает на политическом уровне. Например, ставит в повестку дня сейма (высшего исполнительного органа Литвы) вопрос о том, почему такая большая разница в гонорарах ректора и преподавате­лей, этот вопрос разбирается, и выносится определенное решение. Вот это тот уро­вень солидарности, который трудно представить в нашем сообществе. В этом смысле докладчик поддержал тезис о том, что эту функцию философии по про­изводству свободы имело бы смысл как-то более четко артикулировать.

Доклад Андрея Паткуля (СПбГУ) « Философия в контексте современного уни­верситета» был посвящен вопросу о том, насколько философия может сохранить свою актуальность как университетская дисциплина в современных условиях. В качестве факта можно констатировать стремление нефилософских факультетов вообще отказаться от преподавания философии. Компромиссный вариант видится иногда в замене преподавания философии преподаванием дисциплин, которые по не вполне понятным основаниям представляются общественно-научному со­знанию правопреемниками ушедшей теперь в прошлое философии. Обычно способом сохранить философию как университетскую дисциплину считают при­способление ее в таком качестве к нуждам той или иной позитивной науки (в за­висимости о того, на каком факультете предполагается философию преподавать). При этом она представляется чем-то наподобие запасного средства для позитивной науки. В итоге при этом в качестве идеала философии и отношения таковой с позитивными науками выставляется эклектичное и философски не обоснованное понятие междисциплинарности, когда философия ставится на службу не одной только позитивной науке, а всем сразу.

На деле именно это и приводит к недоверчивому, а чаще всего презрительному отношению представителей позитивных наук к философии как всецело дилетант­ской деятельности. В противоположность этому следовало бы не малодушничать, превращая философию в набор технических учений, а удерживать ее собствен­ный смысл. Согласно этому смыслу философия должна быть исследованием пре­дельных целей применения конечного разума в кантовском смысле.

В данном случае основное затруднение заключается в том, чтобы компетентно прояснить для нефилософской аудитории подобное понимание философии, по­скольку оно может идти вразрез с уже стихийно сформировавшимися представле­ниями о ней у студентов, погруженных в среду своего специально-научного языка.

Невозможно преподавать никакие содержательные философские дисциплины, если предварительно не объясниться относительно того, что такое философия и зачем нужно философствование как таковое. Рассмотрение этих вопросов должно быть объединено под рубрикой «философская пропедевтика», составляющей не­обходимое звено в университетском преподавании этой дисциплины.

Подобная пропедевтика в идеальном случае должна быть дополнена общефи­лософской догматикой, а также философией научной деятельности и философ­скими дисциплинами, связанными с той или иной областью научного знания. Последние можно было бы назвать, следуя феноменологическому словоупотреб­лению, региональными онтологиями или продуктивными логиками наук. Скла­дывающаяся сейчас трехуровневая модель высшего образования могла бы способствовать подобной дифференциации философских курсов, чтобы избавить обучающегося от принудительного изучения философии.

Данил Разеев (СПбГУ) предложил изначально разделить тему «кризиса уни­верситетского образования» на две большие подтемы: кризис университетского образования в Европе и кризис университетского образования в России, по­скольку это совсем разные кризисы и у них очень много необщего. Опираясь на «Спор факультетов» Канта, докладчик рассмотрел, каков был университет во вре­мена Канта. Сам Кант, как известно, говорил о том, что в университете есть два типа факультетов: высшие и низшие. Высшие факультеты — это юридический, теологический и медицинский. Почему? Потому, что они руководствуются, как он писал, разумом гражданина, т.е. выполняют социальный заказ. Государству требуется врач, священник и юрист для того, чтобы граждане государства рабо­тали эффективно. Коренное отличие от этих трех факультетов имеет философ­ский, потому что он ориентируется не на разум гражданина, как пишет Кант, а на разум ученого, для которого важна истина. И поэтому функция философского факультета состоит в том, что он смотрит на те решения, которые принимают на юридическом, теологическом и медицинском факультетах, и выносит свои суж­дения, исходя из вопроса об истине, а не из вопроса о пользе государства.

Кризис, с которым мы сейчас имеем дело, Д. Разеев обозначил в терминах не­коей «четверицы». Университет изменился, в нем уже не высшие и низший фа­культеты, в нем есть естественно-научные дисциплины и социогуманитарные дисциплины, с одной стороны, с другой стороны — прикладные и фундаменталь­ные дисциплины. Здесь совершенно другая пропорция, т.е. речь идет о том, что высшими теперь являются естественно-научные факультеты, которые имеют прикладное значение, потом идут гуманитарные факультеты, которые имеют при­кладное значение, потом идут естественно-научные факультеты, которые имеют фундаментальное значение, и уже самые низшие — это никому не нужные гума­нитарные факультеты, имеющие фундаментальное значение. Возможна ли в таких условиях какая-то новая функция философского факультета? Это тот во­прос, который сейчас решают наши коллеги в Западной Европе и в Америке, но каким-то своим способом.

Докладчик, однако, призвал обратиться к нашему опыту и посмотреть, какова была философия институционально при основании Московского университета. «Когда возник Московский университет, — пишет замечательная исследователь­ница И. Кулакова в журнале "Отечественные записки"[2], — стереотип был пере­несен и на его внутренний порядок. Было создано особое пространство, находясь в котором каждый должен был подчиниться установленному строгому порядку. Неизменный распорядок дня, рапорты куратору, караулы, прогулки строем, на­конец, занятия фортификацией, геодезией, летние занятия строевой подготов­кой — все это (особенно на начальном этапе существования Московского уни­верситета) напоминало казарменные порядки, вовсе не похожие на беспечную жизнь французских или английских студентов».

Таким образом, изначально философский факультет в России никогда не был тем философским университетом, которым он был на Западе. И мы не пережили тех этапов становления, которые пережил философский факультет в Западной Европе. Что пережили мы? Несколько огрубляя: у нас первоначально была фи­лософия как религиоведение, затем у нас была философия как идеология, это мы прекрасно наблюдали в Советском Союзе. В нынешних условиях перед филосо­фией стоит задача не саботировать все решения, которые нам навязывают, будь это «болонская система» или политическая воля руководителя современного го­сударства, а прожить тот этап становления университетского образования, кото­рый был прожит в Западной Европе, но который не пережили мы. Докладчик назвал этот этап «этапом профессионализма». Надо перестать жить советским прошлым и спекулировать на идеологической системе философии, которую мы выстроили. В этом смысле Д. Разеев поддержал тезис, который выдвинул В. Ку­ренной: нельзя позволить себе сейчас быть простыми сциентистами и нельзя под­держивать ту же самую систему, потому что по форме она будет сциентизмом, а по содержанию все равно идеологией. Как возможно достижение профессиона­лизма? Надо заниматься своим делом, т.е. философией по преимуществу, не думая о том, является ли она философией биологии или чем-то еще, надо пере­жить тот опыт честной философской работы, который был пережит в Европе.

Но достичь этого уровня профессионализма возможно только через смерть философии как социального института в нынешнем его виде. Возможно через со­кращение, через оптимизацию кадров, через их ротацию и т.д. Для сравнения, в Институте философии Гейдельбергского университета 800 студентов. Примерно столько же, сколько у нас. А вот профессоров философии пять, причем один из них внебюджетный. Сравните с 78 профессорами философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета. Лучше бы их тоже было пять, и за счет этой оптимизации они получали бы ровно такие же деньги, что и профессора Гейдельбергского университета.

В заключение Д. Разеев упомянул о предложенной им конкретной программе реформы философского факультета, включающей в себя и элементы «болонского процесса», и современные российские нововведения. Но наиболее важным доклад­чик считает все же гегелевский мотив «самоизменения»: как нам самим преодолеть самих себя, как нам стать лучше, как нам стать более профессиональными — в этом спасение современной философии и ее роли в университете.

Лада Шиповалова (СПбГУ) в своем сообщении попыталась найти в сложив­шейся кризисной ситуации основания для оптимизма. Согласно современным требованиям эффективности образования вузы должны выпускать тех специа­листов, которые смогут найти себе место в изменяющемся мире. В этом смысле философия имеет даже преимущество. Ведь она должна всего лишь заниматься своим делом: на нее возложена та же функция, что и на образование. Речь идет о своего рода усилителе. Это дело есть дело автономии, дело рождения, производ­ства, творения субъективности. Этот опыт философия и может, и должна пере­давать. Передавая этот опыт, она будет образовывать человека, который может быть мобильным в изменяющемся мире. Это не только тот опыт, где конкурируют позитивные дисциплины, а опыт автономии, который не конкурирует ни с кем. В этом смысле положение философии абсолютно уникально. Передавать опыт можно всегда — опыт как философскую традицию, как творение субъективности. И передавать не просто транслируя, а в диалоге, в том числе и в диалоге с тради­цией. Философская же традиция обращена не только в прошлое, но и в будущее.

Здесь возможны две стратегии. Первая — это «партизанская борьба». В этом смысле мы все находимся в рамках государства, и нужно, несмотря на прагмати­ческие государственные требования, а какие-то из них и саботируя, продолжать делать свое дело, узкопрофессионально. Вторая стратегия — это стратегия «высшей разведывательной деятельности». Это перевод своих узкопрофессиональных за­нятий на гетерономный язык. Объяснять министерству, в каком смысле мы не­обходимы государству, его словами, его языком. На одном «круглом столе» А.Г. Черняков указал на очень хорошую стратегию: нужно соблазнять государство. В этом смысле философ должен: а) заниматься профессиональной деятельностью и б) соблазнять государство. Что же конкретно мы должны делать? Мы должны быть профессионалами в обозначенном смысле: в диалоге с традицией, понимаемой как опыт творения субъективности, творить самого себя и учить другого этому. Поэтому университетское, высшее образование мы понимаем и как передачу об­разца, и как сотворение нового образца. Мы должны быть профессионалами, и мы должны объединяться как профессионалы. Объединяться не в корпоративном смысле, а в конструктивной вражде, о которой говорил Ж.-Ф. Лиотар.

Завершая «круглый стол», Наталья Артеменко и Игорь Чубаров зафиксиро­вали ряд переходных вопросов, которые могли бы стать предметом дальнейших дискуссий. Это прежде всего вопрос о цели высшего образования. Много говори­лось о качестве, о профессионализации, о фигуре профессионала, о функциях фи­лософии. Но остается проблема: должна ли философия апеллировать к другим дисциплинам? Обращение к «качеству» философской продукции оставляет от­крытым вопрос о критериях этого качества. Сегодня этим ведает, как известно, отдел управления качеством, который непрерывно производит многочисленные инструкции, якобы определяющие, какая работа преподавателя является хорошей, а какая — нет. Предполагается, что преподаватели должны следовать этим ин­струкциям. В результате преподавательская деятельность становится падчерицей университета. Не будет ли концентрация на этом административном диктате про­воцировать бурный рост совершенно ложных интеллектуальных продуктов уже потому, что они ориентированы на некоего конкретного чиновника, которому предназначены соответствующий отчет и соответствующее выполнение той или иной инструкции? Поможет ли здесь стратегия соблазнения или стратегия враж­ды или то и иное вместе? Мы оставляем эти вопросы открытыми. Их следует оставить именно в качестве вопросов, поскольку иногда гораздо продуктивнее сформулировать вопрос, чем дать ему единственно правильный ответ.

Наталья Артеменко, Игорь Чубаров

 

_________________________________________________

 

1) См.: Ридингс Б. Университет в руинах. М.: Высшая школа экономики, 2010.

2) См.: Кулакова И. У истоков высшей школы. Московский уни­верситет в XVIII веке // Отечественные записки. 2002. № 2. С. 3—54 (http://magazines.rass.ra/oz/2002/2/kulak-pr.html).