XVIII ежегодный международный симпозиум «Пути России. Историзация социального опыта» (Московская высшая школа социальных и экономических наук, 4—5 февраля 2011 г.)

Программа состоявшейся в восемнадцатый раз конференции «Пути России» крайне разнообразна и разветвлена[1]: в каждый из дней параллельно проводилось несколько секций, посвященных самому широкому кругу вопросов, так или иначе касающихся функционирования исторической памяти в современном россий­ском обществе. Центральной секцией конференции можно назвать секцию «Ис­торическая память: десоветизация, деколонизация, реидеологизация», разбитую на несколько частей, посвященных «ритуалам истории», «местам памяти», «зна­кам прошлого» и постимперскому существованию современной России. Среди прочих секций можно выделить секции «Трансформация социального протеста» (под руководством Б. Кагарлицого), «Возникновение институтов — логика и ис­тория трансформации» (под руководством Л. Григорьева) и «Опыт рефлексии альтернатив: к истории постсоветских мобилизаций» (под руководством К. Кле- ман и И. Климова). Понимая, что не в силах человеческих охватить такой объем интересных докладов и сообщений, мы сконцентрировались на двух секциях, ко­торые, как представляется, наиболее близки к тематике нашего журнала и риф­муются с материалами, опубликованными в некоторых из предыдущих номеров «НЛО». Отчеты об этих секциях мы и представляем ниже.

I

Секция «Культура академического воспоминания», прошедшая 5 февраля, была посвящена памяти Андрея Владимировича Полетаева. Ее организовал Институт гуманитарных историко-теоретических исследований Высшей школы эконо­мики, одним из основателей которого был А.В. Полетаев; теперь институт носит его имя. Директор ИГИТИ Ирина Савельева во вступительном слове рассказала о научном пути Андрея Владимировича: от экономики и статистики к социоло­гии, истории и науковедению. Учитывая социальную ориентацию данного сим­позиума, выбирая тему, организаторы решили объединить три задачи: личную (для многих из них), научную (для всех них как ученых) и социальную (для них как членов одной корпорации). Так возникла тема «Культура академического воспоминания». В случае Академии она подразумевает трехсторонние отношения между исследованием научной биографии, созданием академического наследия и формированием памяти об ученом в университетских и иных академических сообществах. В последние два десятилетия, как и многое другое в нашем сообще­стве, культура эта стала рассыпаться. Но вопрос еще в том, какой она была.

Первый доклад был посвящен антропологии времени в дореволюционном рус­ском университете. Раскрывая тему «Университетская культура коммеморации в России XIXвека», Е.А. Вишленкова (ИГИТИ) показала, что не только распорядок жизни профессора отличался от тайм-менеджмента чиновников или военных, но даже само восприятие времени в университете было особым. Из анализа воспо­минаний и документов видно, что размеренность и цикличность университетского времени не была синонимом сибаритства. Безразмерный рабочий день добросо­вестного профессора был плотно занят академической деятельностью, которая лишь постороннему человеку могла показаться неторопливой и непроизводитель­ной. Университетский человек был плотнее вписан в контекст прошлого и буду­щего: слова о славных предшественниках и будущих поколениях постоянно звучали в аудитории и определяли формы академической коммеморации.

Выступление В.С. Вахштайна (МВШСЭН / ИГИТИ) стало своего рода про­должением незаконченного разговора с А.В. Полетаевым о механизмах построения научной теории. В «кибернетически организованном тексте» доклада (по харак­теристике И.М. Савельевой) «Механика академического воспоминания: framing и storytelling» раскрывалось значение этих понятий применительно к научным статьям и коммеморативным текстам. В.С. Вахштайн показал, какое место framing и storytelling занимают среди когнитивных операций, создающих любой научный текст. Оказывается, и академическое воспоминание основано на тех же процеду­рах, что и научная статья, а значит, относится к механизмам производства знания, принятым в науке. Этим академическая коммеморация отличается от обычных мемуаров, пусть даже посвященных ученым и событиям в научной среде.

Доклад «Три оттепели: связь 1920-х, 1960-х и 1990-х в официальной и неофи­циальной памяти российских гуманитариев» был посвящен самоописанию совет­ской науки. Исследуя труды гуманитариев 1920-х годов, А.Н. Дмитриев (ИГИТИ) обнаружил, что бытующие в академической среде представления об этом периоде сформировались в конце 1960-х, когда к 50-летию революции каждая наука стре­милась подвести итоги своего развития при советской власти. Этот канон прак­тически без изменений (хотя и со смещением акцентов) транслировался до начала перестройки. Докладчик говорил о трех типах преемственности между «оттепе­лями»: континуитет (через ученых, переживших эпоху «похолодания»), пере­открытие (самый известный пример — М. Бахтин) и коррекция. Этот последний тип характеризовало не механическое возвращение к позиции предшественников, а подход к той же проблематике на новом уровне.

Название доклада Л.П. Пискуновой (Уральский государственный университет) « "Бахтин, Эрьзя и прочие" (E. Шкловский) — форма академических воспоминаний в российском провинциальном университете» отсылает к одному из текстов Евге­ния Шкловского. В этом коротком рассказе молодые люди из Саранска узнали о своих великих земляках Бахтине и Эрьзе, только приехав погостить в Москву. Казалось бы, ученый с мировым именем должен был стать ключевой фигурой для академического сообщества Мордовии; однако в Саранске нет не только памят­ника Бахтину или улицы его имени, но даже регулярной конференции в его честь. С 1997 года Бахтинские чтения заменяются Воронинскими и Меркушкинскими. Значимые для региона (точнее — для властей или университетских руководите­лей) фигуры И.Д. Воронина и Г.Я. Меркушкина вытесняют из официальной ака­демической памяти известного во всем мире философа и филолога.

Пятый доклад, «Новые классики в постсоветской историографии: случай Л.П. Карсавина», делали совместно А.В. Свешников (Омский государственный университет) и Б.Е. Степанов (ИГИТИ). Превращение Карсавина в классика и/или культовую фигуру происходило сравнительно недавно, так что на его при­мере можно в деталях проследить ход и механизмы классикализации. В одних работах ученый показан как один из создателей истории повседневности наряду с основателями школы «Анналов», в других — прекрасным историком-эмпири­ком, но совсем не теоретиком. Однако в петербургской медиевистике Карсавин оказывается по отношению к школе И.М. Гревса «предателем-учеником», и о нем принято умалчивать.

М.М. Соколов посвятил свое выступление теме «Академические этничности: Интеллектуальные генеалогии и дисциплинарное время в постсоветской социоло­гии» и представил слушателям наглядную карту науки, к которой сам принадле­жит. В рамках данного исследования более двух сотен петербургских социологов ответили на серию вопросов: «Какие люди и книги повлияли на вашу карьеру?», «Кто приглашал вас выступать на конференциях или занять определенную по­зицию?» и т.д. Результаты М.М. Соколов представил на диаграммах, где нетрудно было заметить разделение ученых на три «племени»: школа В.А. Ядова, круг со­циологов Европейского университета и факультет социологии СПбГУ. На этой яркой генеалогической метафоре и построил свое выступление докладчик.

Выступление В.Н. Ярской (Саратовский государственный технический уни­верситет) по теме «Научная биография: темпорализм и темпоральность» не со­стоялось из-за отсутствия докладчицы.

Материалом доклада В.В. Файера (НИУ-ВШЭ) стали мемуары профессора Николая Алексеевича Фёдорова (1925 г.р.) — выдающего латиниста, работаю­щего в МГУ и РГГУ. Замкнутая и отгороженная от смежных субдисциплин кор­порация филологов-классиков, как полагает автор доклада «Корпоративная память vs личное воспоминание», диктует своим членам определенные правила академической коммеморации. Эти корпоративные представления заставили Н.А. Федорова произнести удивительную фразу о своей юношеской работе: «Слава богу, моя диссертация оказалась неудачной». В данном случае прошлое в памяти мемуариста не искажается его личной заинтересованностью (как обычно бывает в воспоминаниях), а сообразуется с мнениями и предрассудками, бытую­щими в сообществе коллег. Материалы, использованные в докладе, собраны груп­пой под руководством Нины Владимировны Брагинской в рамках видеомемуар­ного проекта «Сова Минервы».

В заключение секции И.М. Савельева подвела итоги заседания. Она отметила, что многообразие дисциплин и методологий, которые представляли докладчики (история, социология, антропология и филология), позволило проанализировать академическое воспоминание с разных сторон, пользуясь различной оптикой, но не выходя за границы единой темы. Интересно, что почти все доклады (за исклю­чением теоретичного выступления В. С. Вахштайна) были сделаны на отечествен­ном материале, что связано не только с пунктуальным следованием названию конференции «Пути России», но и с оторванностью наших исследователей от за­рубежной практики академического воспоминания. Ирина Максимовна упомя­нула о том, что тема, вынесенная в название секции, не является частью какого-либо проекта, который в настоящее время ведет ИГИТИ, хотя четыре из семи докладов сделаны сотрудниками института.

Владимир Файер

II

Секция «Девяностые и нулевые как опыт и культура: повторение — инновация — инволюция», проходившая во второй день работы конференции под руковод­ством Б.В. Дубина, открылась докладом Льва Гудкова «Концепция тоталита­ризма и выход из тоталитарного порядка: проблема институциональных рамок». Отметив состоявшийся в социальных науках переход от рассмотрения содержа­тельных признаков тоталитаризма к изучению тоталитаризма как системы мето­дик управления и подчинения, докладчик указал на трудности, возникающие при исследовании позднесоветского общества как тоталитарного. По утверждению Л. Гудкова, застой следует понимать как результат не экономических, а прежде всего политических событий: прекращения Большого террора с целью сохране­ния конфигурации политической элиты и последующих десятилетий присвоения статусов внутри номенклатуры. Возникновение национальных партийных элит, культ этнических традиций, «примитивизация легитимации политики», ведом­ственный, а не социальный характер реформ — всё это частные стороны общего процесса. По мысли докладчика, и в современной России легитимация политики происходит не по закону, а в результате консенсуса социальных групп, пережи­вающих за свое благополучие, — отсюда релятивизация ценностных отношений в обществе, исчезновение больших тем в культуре, дисквалификация любого, кто оказался в ситуации «подвластного», и отождествление позиции частного лица с позицией аполитической. Выступивший в дискуссии Алексей Левинсон заметил, что релятивизация ценностных отношений приводит к тому, что «средний класс» ни в одном из дискурсов не квалифицируется как социально-экономическая ре­альность, а описывается исключительно как носитель бюрократизированной нормы культуры (дресс-код и другие статусные ценности нынешнего российского «среднего класса»).

Доклад Ильи Кукулина и Марии Майофис «Историческая динамика восприятия "возвращенной литературы" в перестроечном и постсоветском обществе: 1985— 2010 гг.» был посвящен устойчивости господствующих в обществе моделей вос­приятия «журнальной» литературы. Как относительно нонконформистская ли­тература застойных лет, так и «возвращенная» в годы перестройки литература самиздата и русского зарубежья воспринимались в одном режиме «прорыва бре­шей». Интеллигенция, основной потребитель этой литературы, обращалась к ней не как к эстетическому опыту, а как к объяснению той ситуации, в которой она оказалась, как к суррогату исторического повествования, который объяснил бы ей ее собственную судьбу. Эта система интеллигентских ожиданий, поддержи­ваемая и прагматикой некоторых из запрещенных в советское время текстов (ма­локонкретные, но обладающие большим потенциалом воздействия на сознание идеологемы «возвращения в историю» и в почвенническом, и в западническом изводах), оказалась очень устойчивой, о чем говорит и содержание школьных программ по литературе, в которых Бродский соседствует с Вл. Соколовым, а Шолохов — с Солженицыным. Этот канон был поколеблен в 1990-е годы откры­тием целого ряда примирений с действительностью канонизированных авторов (пьеса «Ноев ковчег» А. Платонова, спор о «советском» Мандельштаме), попыт­ками создания альтернативных «свидетельскому» принципов изображения ла­герного опыта (романы Евгения Фёдорова, не получившие никакого удовлетво­рительного объяснения критикой); а в последнее время канон поставлен под вопрос повышенным общественным интересом к судьбе частного человека, а не массы, в советскую эпоху (пример — успех сериала «Подстрочник» О. Дормана). Причину такого повышенного интереса докладчики усмотрели в том, что частич­ный ренессанс советского наследия в 2000-е годы произвел неожиданный эффект обживания старого опыта: к советскому стало возможно относиться не как к ре­прессивному (или стабилизирующему) политическому порядку, а как к общей со­циальной судьбе, на фоне которой всё более выразительна индивидуальная судьба.

В докладе А. Береловича «Путь к популизму Путина» были рассмотрены кон­станты популизма в эпоху телевидения: если раньше харизматический лидер нуж­дался в посредничестве между ним и народом в виде постоянной постановки под вопрос социального порядка (митинги, акции протеста, инициативы снизу), то в эпоху телевидения достаточно простого обращения с экрана, которое уже обособ­ляет лидера от не любимой народом политической элиты. А. Берелович противо­поставил популизм Ельцина и Путина: Ельцин действовал подобно народолюби- вому секретарю райкома, умеющему быть рядом с народом и его нуждами, но в своем кабинете выполняющему «задания» далеких от народа экспертов. Тогда как популизм Путина, созданный имиджмейкерами, подразумевает, что лидер сам определяет режим собственной работы, в том числе объясняя народу упадок публичной политики необходимостью решать рабочие вопросы. Такой лидер сим­патичен массам не только как понимающий нужды простых людей, но и как несу­щий вместе с народом бремя совместного трудового преодоления препятствий, созданных «врагами» с их частными интересами. В дискуссии обсуждался вопрос о том, каковы механизмы сакрализации такого лидера, который вовсе не стремится к отказу от многих демократических обязательств.

Б. Дубин в докладе «От девяностых к нулевым: социальная фрагментация, границы универсализма, формы коллективного забвения», основываясь на данных опросов «Левада-центра», выявляющих, насколько памятны события недавней истории, показал, что в основном население помнит смену верховного правителя и ущемление имущественно-денежных прав, тогда как ключевые события поли­тической истории выпадают из коллективной памяти, заменяясь легендой об утраченной империи. Б. Дубин описал такое устройство коллективной памяти как травматическое, «стигматизацию памяти»: история как повествование ока­зывается рационализацией фаталистического мироощущения. Если европейская история, «история победителей», представляет собой историю модерности в ши­роком смысле, в которой политика и экономика оказываются планами самопред­ставления и самоанализа общества, то российское общество считает объединяю­щим не политику и социальную ответственность, а травматическую память о Великой Отечественной войне. Эта травматическая память не совпадает с опытом повседневности эпохи потребления, что еще больше способствует фрагментации общественного сознания и «зажевыванию истории» (метафора писателя Бориса Хазанова).

Темы, намеченные Б. Дубиным, были продолжены в трех следующих докладах секции. Доклад Александра Маркова «Меморизация настоящего в экзотическом зазеркалье» был посвящен преломлению идеи модернизации, выдвинутой в наши дни президентом и правительством, в исторических сериалах. В центре внимания оказался проект «Хребет России» Л. Парфенова — А. Иванова. А. Марков указал на основную функцию исторических сериалов — компенсировать «нарративный коллапс» населения, чьи знания о прошлом фрагментарны и не могут сложиться в связное повествование. Поэтому воспроизведение официальных идеологем во­преки фрондерским убеждениям создателей некоторых из проектов является неизбежной жанровой условностью такого телевизионного текста, обеспечить нарративную связность которого невозможно без сознательного или чаще бессо­знательного повторения того, что вещают центральные каналы. В изображении Урала как мира деполитизированных «хозяев», которые сами создают свою по­литико-правовую ситуацию и потому не нуждаются в общем праве, отражает внутренние установки современного российского общества, а отождествление «промыслов» и «промышленности», восходящее к советскому краеведению, впи­сывается в официальную трактовку «инноваций». Модернизация, которую под­держивает сериал «Хребет России», это модернизация не точечная, а фронтальная: направленная не на губительную для «уральской матрицы» перестройку соци­альных отношений, а на подражание местных управленцев действиям централь­ной власти (в сериале таким явлением всемогущей власти оказывается Ермак).

Доклад Марии Мацкевич «1990-е и 2000-е годы для студентов Петербурга: ис­тория, миф, реальность?» представлял собой интерпретацию данных социоло­гических опросов, согласно которым декларируемый интерес старшеклассников и студентов к отечественной истории противоречит реальному крайне низкому уровню знаний о прошлом. По мнению докладчицы, интерес к истории про­является прежде всего во внимании к глобальным объяснительным теориям, часто находящимся на грани паранауки («откуда произошли славяне») и не тре­бующим знания дат и конкретных политических событий, а также в просмотре тех фильмов о прошлом, в которых заявляется правда жизни. Старшеклассники стремятся преодолеть когнитивный диссонанс от столкновения с плюрализмом интерпретаций прошлого и потому предпочитают фильмы, построенные по со­ветскому канону однозначности интерпретации. Дмитрий Кокорин в докладе «Прошлое и производство настоящего: К социологии памяти», ссылаясь на опре­деление историзации как закрытия опыта для интерпретаций, говорил, что любая историзация терпит крах там, где начинаются значительные социокультурные сдвиги. Так, в период смены научной парадигмы оказываются уязвимы не только глобальные объяснительные теории, но и консенсус относительно того, что счи­тать социальным фактом, а что — нет.

Александр Марков

 

____________________________________

 

1) Посмотреть ее целиком и послушать аудиозаписи заседа­ний соответствующих секций можно на странице http://www.msses.ru/science/conferences/ways_of_Russia/.