Как из крестьянки Гайдиной сделать Марину Раскову, или О теории и практике воспитания советских патриоток

Загорится на небе заря,
И пойдут, подвинтив штыки,
Домохозяйки и слесаря —
Ворошиловские стрелки.
М. Алигер (1934 г.)

 

В 2002 г. немецкая исследовательница и специалист по восточноевропейской истории Натали Штегманн выступила за такую историю полов, которая будет учитывать «историчность гендерных порядков и... ставить в центр рассмотре­ния точки сопряжения различных механизмов инклюзии и эксклюзии»¹. Про­стой перенос представлений о «западных» механизмах становления гендер- ного порядка на восточноевропейскую историю, по мнению Штегманн, ведет в тупик размышлений об «особом пути». Избежать этого помогает обострен­ная «чувствительность» к многообразию исторических условий и связей, к различным траекториям на первый взгляд схожих исторических феноменов. С учетом этой перспективы хотелось бы обратиться к проблеме формирова­ния советского гендерного порядка в раннесталинский период. Речь пойдет о месте женщин в советском патриотическом дискурсе, о роли «защитниц со­циалистического отечества», о теории и практике трансформации гендерных представлений в СССР под влиянием ожидания войны. Эти вопросы будут рассмотрены, с одной стороны, в контексте общеевропейских социально-по­литических процессов, характерных для межвоенной эпохи, а с другой — на пересечении союзного и провинциального «масштабов».

 

ВОЙНА КАК ФАКТОР ТРАНСФОРМАЦИИ ГЕНДЕРНОГО ПОРЯДКА

Важной причиной изменения гендерных порядков в европейских странах была Первая мировая война². Признаки «тотализации» вооруженных кон­фликтов в событиях 1914—1918 гг. — массовые мобилизации, разрушение гра­ниц между фронтом и тылом, использование принудительного труда в воен­ных нуждах — привели к изменению социальных ролей как мужчин, так и женщин. И европейские, и российские исследователи отмечают освоение жен­щинами новых профессий, их возросшую общественную активность, измене­ния в понимании своего семейного и общественного статуса, произошедшие в эти годы³. Великая война в определенном смысле прервала тенденцию муж­ского «доминирования», наметившуюся в результате Французской револю­ции и революционных войн в Европе, — тенденцию, которая была связана со становлением национальных государств и нового понимания «гражданства». Последнее базировалось на принципах всеобщей воинской обязанности и избирательного права, распространявшегося только на мужчин — защитни­ков нации⁴.

В поздней Российской империи трансформация гендерного порядка была ускорена и скорректирована стремительной сменой политического режима, катастрофической Гражданской войной и ее последствиями. Как следствие, в конституционной и гражданско-правовой сферах процесс уравнивания мужчин и женщин в правах после русской революции «следовал иной логике, нежели в "образцовых" западных государствах»⁵. Неоднозначная картина возникает и при сравнении изменений гендерного порядка в Советской Рос­сии/СССР с общеевропейскими процессами межвоенного периода на уровне дискурса и социальных практик.

Амбивалентность нового гендерного порядка, по мнению И. Нарского, проявлялась в том, что, «несмотря на революционные декларации нового ре­жима, многие традиционные культурные стереотипы, в том числе и гендер- ные, не канули в прошлое». В перспективе истории повседневности, он ха­рактеризует гендерный порядок как культурную модель «смешения языков». Представляется, что и в эпоху межвоенного сталинизма многие культурные стереотипы, порожденные войнами и революциями, «не устарели или при­шли в негодность, а начали функционировать в новой, необычной ситуации необычным образом»⁶.

Из всего комплекса экономических, идеологических, социальных и прочих факторов, влиявших на положение женщины в СССР, я сконцентрируюсь на аспектах, связанных с влиянием войн. Новую конфигурацию элементов «мужчины — женщины — власть» нельзя рассматривать без учета инстру- ментализации опыта мировой и Гражданской войн во властном дискурсе и преобразующих практиках раннего сталинизма, а также без включения в идеологические «проекции» и прагматические расчеты большевиков «ожи­дания» будущей войны. Как справедливо отмечает О. Рябов, «военный, ген- дерный и национальный дискурсы существуют не изолированно друг от друга; они формируют, поддерживают и корректируют друг друга⁷.

Максимальная концентрация точек пересечения и переплетения этих дис­курсов обнаруживается в официальном советском патриотизме. Эта комму­никативная практика, призванная консолидировать и мобилизовать советское «воображаемое сообщество», стала бурно развиваться в сталинском СССР с середины 1930-х гг. Весьма неоднозначный и эклектичный в смысловом и символическом аспектах феномен, официальный патриотический дискурс раннего сталинизма, отличался ярко выраженным воинственным, антипаци­фистским характером. Риторические фигуры «миролюбивой политики» и «всеобщего разоружения» были экспортным вариантом патриотических ре­презентаций. Официальный патриотизм, ориентированный «вовнутрь», с оче­видным удовольствием впитывал в себя имперскую традицию державности, воинской мощи и требовал от граждан СССР четкого понимания угроз внут­ренней и внешней войны⁸. Важным новшеством советского патриотизма, за который лишь отчасти была ответственна социалистическая идеология, были изменения в понимании мужских и женских ролей в «священном» деле «за­щиты отечества».

При ближайшем рассмотрении властной патриотической риторики и формирующих идентичность практик, родившихся на пересечении представ­лений о войне и советского гендерного дискурса, оказывается, что они имеют как точки соприкосновения, так и существенные расхождения с об­щеевропейскими тенденциями. На Западе символическая конструкция, со­гласно которой идея нации находила свою «культурную репрезентацию в теле солдата», который «умирает и убивает для своего отечества», имела дол­гую традицию⁹. В Российской империи условия для вызревания этого дис­курса были созданы в эпоху Александра II¹⁰. Здесь процесс сопряжения идеи нации и военной службы протекал не в национальном, а в имперском кон­тексте. Даже в годы Первой мировой войны, отмеченные форсированным развитием русского национального самосознания, не произошло формиро­вания общепризнанного национального символа, подобного Дядюшке Сэму, Джону Буллю или Михелю¹¹. При этом значимость символов, бывших квинтэссенцией имперской державности (например, официальной симво­лики императорского дома, самой фигуры императора и др.), а также тради­ционных религиозных символов неуклонно «теряла в весе». Официальный женский образ России-матушки, ассоциировавшийся в массовом сознании с монархией¹², в конце войны также уступил место репрезентациям повсе­дневного социального патриотизма — например, изображениям сестер ми­лосердия, заботящихся о раненых и увечных воинах. Все это, по мнению Х. Яна, свидетельствовало скорее о фрагментации феномена патриотизма в российском обществе периода конца мировой войны, нежели о консолида­ции патриотического символического «корпуса» и, соответственно, его тре- герских слоев.

Завуалированный новой, марксистской риторикой, возврат к традициям имперской державности произошел в СССР в середине 1930-х гг. Анализи­руя различные сферы общественной жизни и виды источников, многие ис­следователи эпохи сталинизма приходят к выводу о том, что именно в это время в большевистский дискурс вернулся и образ Родины¹³, отчасти напол­нившись новым содержанием. Речь идет, например, об «огосударствлении» понятий «родина», «отчизна», «отечество» и о расширении границ понятия «защитник отечества»¹⁴. Последний аспект, имеющий самое непосредствен­ное отношение к изменению социальной роли женщины в СССР, был тесно связан с появлением общесоветской парамилитаристской организации.

 

БЕЗ ЖЕНЩИНЫ ЗАДАЧ ОБОРОНЫ СТРАНЫ РЕШИТЬ НЕЛЬЗЯ.

Своеобразным пролонгированным следствием событий 1914—1918 гг. была «милитаризация» западного мира между двумя мировыми войнами¹⁵. Одним из ее проявлений стало возникновение организаций военизированного ха­рактера. В Европе они имели различные цели и социальную базу, но, как пра­вило, были участниками процессов формирования идентичности и активно использовались как «агенты» влияния национальных, националистических и расовых дискурсов¹⁶. В такие общества нередко могли вступать и женщины, которые чаще всего объединялись в отдельные женские союзы¹⁷.

В сталинском СССР была своя «общественная» и «добровольная», а на деле подконтрольная государству и партии и милитаризованная организация с трудно выговариваемым аббревиатурным названием Осоавиахим¹⁸. Наряду с другими медиумами коммуникации, Осоавиахим был одним из каналов трансляции милитантных символов, образцов самоидентификации и эталон­ной «любви к родине». Можно сказать, что, с одной стороны, эта «оборонная» организация вполне укладывалась в контекст общеевропейских процессов. С другой, Осоавиахим был достаточно специфичным механизмом инклюзии/эксклюзии в советском государстве — агентом социальной селекции, рычагом советского социального «лифта» и механизмом социально-полити­ческого контроля, агрессивно вторгавшимся в повседневность.

В отличие от западноевропейских парамилитаристских обществ, вырос­ших из социального активизма и лишь позднее «огосударствленных» и встроенных в национальный дискурс, советский инвариант сразу задумы­вался как масштабный мобилизационный институт, аналогов которому не было на европейском пространстве. Это даже заставляло военных и полити­ков по ту сторону границы не без оснований подозревать советское руковод­ство в создании «тайной» Красной армии. Массовость «младшего брата» со­ветских вооруженных сил предполагала включение в его мобилизационные и воспитательные «сети» женщин и нерусские народности. Это сразу же рас­ширило возможности гендерного «игрового поля», увеличив и сделав более разнообразным палитру женских социальных ролей, изменив конфигурацию взаимоотношений между женщинами, мужчинами и государством.

Несомненно, Осоавиахим был всего лишь одним из «игроков» на гендерном пространстве — в производстве нового порядка были задействованы со­ветский кинематограф, литература соцреализма, различные институты жен­ской политики. И все же его значение не стоит недооценивать. Оборонное общество было гигантским «спрутом», опутавшим своими ячейками всю со­ветскую территорию до самых глухих деревенских уголков. Именно в рамках Осоавиахима происходило тесное переплетение военного и гендерного дис­курсов в «режиме» повседневности. Но вернемся на дискурсивный уровень.

Точкой пересечения «говорения» о женщинах, мужчинах, государстве (отечестве, родине) и войне можно считать представления о грядущем во­оруженном конфликте мирового масштаба. Благодаря пропаганде, уверен­ность в неизбежности новой войны была широко распространена на уровне массового сознания и формировала ожидания советских людей в межвоен­ный период¹⁹. В целях социальной мобилизации будущая война усиленно «демонизировалась»: настойчиво подчеркивалось, что в приближающейся войне не будет четких границ между фронтом и тылом, удаленные от эпи­центра боевых действий районы представлялись такими же уязвимыми и не­безопасными, как вероятные прифронтовые территории.

Распространение катастрофического образа будущей войны было осо­бенно характерно для второй половины 1920-х гг., на которую пришлись так называемые «военные тревоги» — пропагандистские кампании с активным участием Осоавиахима. Они были организованы вокруг значимых междуна­родных инцидентов с участием советского государства²⁰.

«В каком бы глухом месте ты ни находился, будущая война может так или иначе тебя коснуться. Даже если ты остался не призванным в армию и сидишь дома, неприятель сможет тебе причинить вред. Аэропланы противника могут залететь далеко в тыл и сбрасывать на заводы, фабрики, города, села, деревни бомбы, ядовитые газы»²¹ — в год «военной тревоги» 1927 г. эти строки, каза­лось, описывали недалекое кошмарное будущее.

Советские военные, результатом творчества которых оказались вышеопи­санные футуристические проекции, были главными авторами сценариев о новой роли женщин в будущей войне. Свои концепции они излагали в выступлениях, специализированной литературе и «дешевых» издания популярного толка.

Для военного руководства, виднейшие представители которого входили в парамилитаристскую организацию, был важен опыт двух последних войн: «...Трудящаяся женщина должна быть подготовлена не только к роли сани­тарки или сестры милосердия, но и к целому ряду других больших вспомо­гательных и специально военных задач в армии и тылу. Рост женского труда во время империалистической войны наблюдался в ряде отраслей производ­ства, имеющих особенно важное значение. За 2 /₂ года войны трудом женщин и мужчин, не подлежащих призыву в армию, было заменено 700 тысяч убыв­ших на фронт рабочих. Опыт империалистической и нашей гражданской войн дает нам примеры участия женщин в армии. История гражданской войны богата примерами участия женщин в боевых отрядах на политических и строевых должностях. Мы знаем, что при обороне целого ряда промышлен­ных районов работницы вливались в рабочие батальоны и с оружием в руках защищали свои фабрики и заводы». Но, конечно, в «ту» войну процесс вклю­чения женщин в производство был «стихийным». Чтобы не повторять оши­бок прошлого, женщин призывали заблаговременно подготовиться к буду­щей войне — изучать «военное дело в кружках Осоавиахима»²².

Выпущенная в 1927 г. в формате «копеечной литературы» брошюрка, ад­ресованная «работницам и крестьянкам», вторила: «Крестьянка Гайдина пра­вильно ставит вопрос. Она понимает, что одного желания бороться с буржуа­зией мало, что нужны также знания для этого. Нужно уметь обращаться с оружием. Нужно уметь применять противогазы. Нужно знать, как оказать помощь отравленному газами. В предстоящей войне не только Красная Ар­мия на полях сражения будет соприкасаться с врагом. Граница между тылом и фронтом будет стерта. Противник будет устремлять свое внимание и на тыл. Противник будет пытаться внести панику среди мирных жителей. Нужно быть готовыми и ко всяким провокационным выступлениям контр­революционеров в тылу»²³.

«Памятка активисту Осоавиахима» (1930 г.) ссылалась на законодательно закрепленное равноправие мужчин и женщин в деле защиты социалистиче­ского отечества: «.По нашей советской конституции оборона государства яв­ляется делом и обязанностью всех трудящихся, без различия пола и нацио­нальностей. И если женщины не привлекаются к воинской повинности, то это объясняется. тем, что достаточное количество мужских контингентов позво­ляет нам освободить женщин от этих тяжелых обязанностей так же, как она освобождается от целого ряда вредных производств». Из брошюры можно было узнать, что закон о воинской службе предусматривал «в случае необхо­димости» привлечение женщин в ряды РККА на специальные службы²⁴.

Идеи о «стирании границ между фронтом и тылом», об ужасных бомбар­дировках и газовых атаках кочевали из выступлений политических руково­дителей и осоавиахимовских функционеров на страницы прессы и в специа­лизированные журналы для женщин и плакаты. Среди советского населения укореняли мысль о том, что поле боя перестало быть мужской прерогативой. Выражаясь словами председателя центрального совета Осоавиахима Р.П. Эй- демана, советских граждан призывали «понять роль и значение женщины в предстоящей борьбе»: «Без женщины задач обороны страны решить нельзя»²⁵. Манифестация равноправия мужчин и женщин в деле защиты социалистиче­ского отечества выходила далеко за рамки европейских тенденций.

Проводя символическую границу между «своими» и «чужими», патриоти­ческий дискурс не мог обойти вниманием западных «патриоток». Как пишет О. Рябов, «гендерный порядок Своих, как правило, репрезентируется в каче­стве нормы, в то время как гендерный порядок Чужих — в качестве девиации (Свои мужчины — самые мужественные, Свои женщины — самые женствен­ные и т. д.)»²⁶. В литературе, адресованной женщинам, обязательно упомина­лись женские организации военно-патриотического профиля за рубежом, соз­данные в государствах Польши, Финляндии, Великобритании — ближайших и вероятных врагов в будущей войне²⁷. Их участницы — «милитаризирован­ные» женщины Запада — характеризовались «как наиболее отсталый и клас­сово несознательный элемент», они шли в военно-патриотические организа­ции «поневоле», ради получения равных с мужчинами гражданских прав. Худший вариант патриоток в западных странах удостоился почетного звания «своры, до мозга костей преданной буржуазному обществу»²⁸.

 

ПОЧТИ КАЖДАЯ ДЕВУШКА МЕЧТАЕТ О НЕБЕ...

К середине 1930-х гг. исторический и культурный контекст, в котором на­чали складываться послереволюционные очертания триады «мужчины — женщины — государство», изменился. Катастрофические футуристические проекции будущей войны были существенно скорректированы «шапкозаки- дательскими» планами сталинско-ворошиловских стратегов. В женской по­литике стали прочитываться признаки «великого отступления» от эманси­пационных идеалов революции. Набиравшая силу патриотическая риторика сталинского руководства опиралась на традиционные принципы фамилиар- ного кодекса и эстетику социалистического реализма.

Поместив женщину в символическое пространство на пересечении гендерного, военного и патриотического дискурсов, мы увидим весьма неоднознач­ную картину²⁹. Во второй половине 1930-х гг. женщины продолжали рас­сматриваться господствующим режимом и как потенциальные активные сторонницы власти³⁰, которых необходимо было привлечь на свою сторону, и как «отсталый» социальный элемент, в отношении которого еще долгое время предполагалось осуществлять цивилизующую миссию³¹. Одновре­менно все большую силу набирал процесс, который Е. Добренко назвал «про­изводством реальности через ее эстетизацию»³². Трегерскую функцию в сфере патриотической коммуникации выполнял образ настоящей советской жен­щины и патриотки, сконструированный по канонам соцреализма, — образ женщины-пилота³³. Именно этот идеальный тип женственности был, пожа­луй, квинтэссенцией властных «фантазий» на пересечении упоминавшихся выше трех дискурсов, объединением прагматичного расчета, эстетических предпочтений и социалистической идеологии. Он был ориентирован на мо­лодое поколение советских женщин, которые играли важную роль в мобили­зационном планировании сталинского режима на случай мировой войны.

В образе женщины-летчицы происходило намеченное в работах больше­вистских теоретиков эмансипации сближение мужчин и женщин³⁴, в первую очередь в духовном, а затем и в физическом³⁵ плане. Пересекаясь с военным дискурсом, который отводил авиации выдающееся место в грядущем воору­женном конфликте, этот образ символизировал наиболее притягательный и яркий пример проникновения женщин на мужскую территорию «боев и сра­жений». Пропаганда настойчиво эксплуатировала мысль о доступности но­вой женской роли, что контрастировало с представлениями об уникальности и единичности женщин-пилотов в Европе и Америке³⁶.

Нельзя сказать, что образ летчицы доминировал в советской пропаганде и искусстве. В военных киноутопиях, вышедших на экраны страны во второй половине 1930-х гг.³⁷, а также в литературных произведениях и драматиче­ских постановках этого жанра³⁸ женщины были фигурами второго плана. Чаще всего они выступали в роли верных жен или работниц вспомогатель­ных служб, появлявшихся в эпизодах. Кинофильмы, в которых «царство­вали» звезды советского экрана В. Марецкая, М. Ладынина и Л. Орлова, рас­сказывали о судьбах полюбивших советскую страну цирковых артисток, общественниц, трактористок и ткачих³⁹. Советский патриотический плакат зачастую также лишь намекал на новую роль женщины как защитницы при помощи демонстрации оборонных значков или размещения женских фигур среди коллажей на тему военной подготовки.

И тем не менее гендерный образец летчицы был чрезвычайно влиятель­ным. Это было связано с феноменальной популярностью авиации в межвоен­ную эпоху. В СССР общемировая тенденция подпитывалась активной про­пагандистской кампанией, построенной вокруг идеи создания собственного советского гражданского и военного воздушного флотов и лозунга доступно­сти авиации для широких масс. Организация рекордных перелетов и «агит- облетов» была одним из стратегических направлений в деятельности Осоа- виахима. Отчитываясь об итогах агитоблетов, центральный совет оборонного общества подчеркивал, что самолет «везде вызывал большой интерес среди населения и собирал около себя сотни организованных экскурсантов».

Одной из задач агитационных машин и их экипажей было создание ореола доступности авиации. Самолеты можно было не только посмотреть и пощу­пать, но и подняться на них в воздух. В 1927 г. среди «полетавших» оказалось 15—20% женщин⁴⁰. Полеты нередко были платными, что не останавливало массу желающих. Газета «Челябинский рабочий», опубликовавшая в феврале 1928 г. серию репортажей о визите самолета «Все — в Осоавиахим!» в этот провинциальный город, красочно описывала «исключительный приток пуб­лики» и едва сдерживаемый красноармейцами «натиск толпы». Полет стоил недешево — 6 рублей, однако «смеющиеся» летчик и бортмеханик велико­душно прокатили «за рублевку» и «мужичка» из района, и «девушку-при­слугу», которая принесла только 3 рубля⁴¹.

Харизматичными и притягательными были и единичные примеры жен­щин, добившихся успеха в авиации. В книге Марины Чечневой «Ласточки над фронтом», выпущенной в 1984 г. издательством ДОСААФ, описан эпи­зод из ее жизни конца 1930-х гг., который замечательно иллюстрирует по­пулярность женщин-пилотов и их функцию гендерного образца:

«Мы сидели с подругой на подоконнике, и я откровенно делилась с нею со­кровенными мыслями.

—Вот окончила пилотское отделение, а что толку? На Хасан не попала. К Халхин-Голу не успела...

— Ты что же думаешь, — с иронией ответила подруга, — что в тридцать девятом все боевые дела закончились?..

— Не думаю, но обидно... Другие воюют, совершают перелеты... А ты учись, учись и учись... И нет этому конца.

— Конец будет. Нужно только быть настойчивой и целеустремленной.

—Знаешь, когда я в тридцать восьмом поступала в аэроклуб, то обратила внимание — сколько заявлений от девчат!

— Чего же удивительного? После перелетов Гризодубовой и Расковой почти каждая девушка мечтает о небе!»⁴²

 

РАМКИ ДОЗВОЛЕННОГО И ПРЕДЕЛЫ ВОЗМОЖНОГО

При переходе в «режим» повседневности и социальных практик в провинции женщина стремительно «обрушивалась» с высот гендерного идеала до поло­жения одной из «отсталых» групп населения, до статуса находившейся в про­цессе «перековки» и нуждавшейся в неусыпном контроле партии. Попытки пробудить в советских женщинах социальный активизм и вовлечь их в регу­лярные военно-патриотические экзерсисы исходя из мифических по своим масштабам планов сталинского руководства оказались неудачными. В то же время с точки зрения европейской практики парамилитаристской подго­товки женщин степень охвата «слабого пола» подготовкой к будущей войне была значительно выше.

История оборонного общества Осоавиахим, и особенно ее провинциаль­ный ракурс, является замечательной иллюстрацией своеобразия советской политики «формовки» патриоток. На учредительном съезде единой парами- литаристской организации СССР один из ее создателей — И.С. Уншлихт — неожиданно затронул «женскую» тему: «Женщин также необходимо вовлечь в наше общество. Они могут оказать большую пользу, и, имея влияние на своего мужа, они могут воздействовать на них. Я думаю, участие женщин во­прос серьезный и важный не только потому, что в деле сельского хозяйства они могут оказать помощь, не только потому, что они могут быть прекрас­ными санитарками. Но это не все. Я еще считаю, что незачем ставить вопрос таким образом, что хорошим стрелком может быть только мужчина. Вы знаете, что в обществе "Динамо" есть хорошие стрелки женщины, которые не уступают мужчинам. На это нужно обратить особое внимание... Женщинам необходимо вступать в наше общество. Они, несомненно, проявят большую активность, усилят наш кадр активистов»⁴³.

Вступление женщин в ряды «защитников отечества» представлялось ру­ководству Осоавиахима следующим образом. Парамилитаристские органи­зации должны были готовить «женщин к вспомогательной службе по обо­роне СССР, к выполнению тех задач по обслуживанию тыла и тех участков фронта, где женщина может проявить свою деятельность в наиболее целесо­образной форме (деятельность санитарно-медицинская, хозяйственная и культурно-просветительная)». Предусматривалась и «непосредственная под­готовка женщин» — обучение стрелковому делу, службе связи, профессии са­пера, навыкам военно-химической обороны. Третьим направлением была хо­зяйственная деятельность в условиях войны: в нужный момент советские патриотки должны были «заместить мужчину у станка». Кроме того, на обо­ронные общества была возложена миссия по подготовке женщины «к разум­ной и благодарной роли обеспечения тыла и прифронтовой полосы от дея­тельности шпионских организаций». Осоавиахим был призван «воспитать в ней волю к сохранению военной тайны, волю к борьбе с рыночной и денеж­ной паникой и т.д.»⁴⁴. Впоследствии список «разрешенных» для женщин во­енных профессий постоянно пополнялся: в нем появились разведчицы, во­еннослужащие военизированной охраны и административно-хозяйственной службы в армии. Из женщин стали готовить милиционеров, работников по­литического просвещения в РККА, трактористок. Им поручили дело проти­вовоздушной обороны. В 1930 г. был одобрен опыт привлечения женщин к военизированным походам и маневрам и создания сети женских летних ла­герей Осоавиахима⁴⁵.

Венцом уравнивания прав женщин и мужчин в деле защиты социалисти­ческого отечества стало разрешение принимать «трудящихся женщин» в во­енные школы РККА и школы гражданской авиации⁴⁶. «Зеленый свет» в авиа­цию был, пожалуй, одним из немногих случаев, когда решение военного руководства совпало с устремлениями определенной части советских девушек.

На фоне тяги девушек к полетам интерес «слабого» пола к другим видам военной подготовки выглядел достаточно скромным. По сведениям активи­сток оборонного общества, «число женщин, активно работающих в кружках

Осоавиахима», было «весьма незначительно». Первоначально наибольшим спросом у будущих защитниц отечества пользовались кружки первой по­мощи, а «наименьшее участие женщин» отмечалось в кружках военных зна­ний, связи, химической обороны. Как резюмировали более «сознательные» представительницы прекрасного пола, «среди широкой массы трудящихся женщин нет еще достаточного понимания своей роли в обороне страны»⁴⁷.

Равнодушие женщин к оборонной работе сказывалось на количественных показателях, которые всегда считались важной статьей отчета о состоянии военно-патриотического воспитания и обучения в СССР. Это было, с одной стороны, следствием тезиса о массовости советского патриотизма, а с другой, уловкой, помогавшей замаскировать невысокое качество военной подго­товки. Планы руководства оборонного общества по «стопроцентному» во­влечению женщин в ряды активных советских патриоток, конечно, потерпели фиаско. Численность осоавиахимовок на протяжении межвоенного периода колебалась на уровне 10—20% от «многомиллионного отряда советских пат­риотов». К тому же осоавиахимовская отчетность была полна лукавых цифр. Как правило, на съездах и в информационных сводках указывалось общее количество женщин, плативших членские взносы. Занимавшихся в практи­ческих кружках было намного меньше⁴⁸.

Крах планов по стопроцентному вовлечению «слабого» пола в Осоавиа- хим не должен заслонять собой того факта, что на фоне Европы⁴⁹ участие со­ветских женщин в парамилитаристской организации было действительно беспрецедентным. Отчасти погоню за массовостью в СССР можно сопоста­вить с практиками национал-социалистического режима в Германии, где членство в женских подразделениях гитлерюгенда было обязательным для всех девочек и девушек от 10 до 21 года⁵⁰.

Провинциальный «срез» — материалы Уральского Осоавиахима — пока­зывает, что те женщины, которые решились примерить на себя роль «защит­ницы социалистического отечества», предпочитали традиционные виды дея­тельности. В первую очередь речь идет о профессиях, которые «слабый» пол довольно успешно освоил за годы Первой мировой и Гражданской войн, — связисток и медицинских сестер. В сельской местности популярностью поль­зовались также сельскохозяйственные кружки⁵¹.

Наряду с инструментализацией опыта недавних войн востребованность кружков первой помощи, курсов связи и административно-хозяйственной работы у женщин объясняется еще одним фактором: все они имели приклад­ную ориентацию, а умения, полученные в них, могли с успехом применяться в мирной жизни. В некоторых местах активистки женсекций, не без основа­ний рассчитывая на успех, даже пытались приспособить под «военизацию» обучение некоторым «мирным» профессиям, например швейному делу и де­лопроизводству. Так, в Златоусте были организованы кружки «по изучению кройки и шитья военного платья, изучения делопроизводства и по работе с домохозяйками»⁵².

В программах всех женских кружков и курсов обязательно присутст­вовали элементы общевойсковой подготовки. Некоторые из них в начале 1930-х гг. превратились в серьезные учреждения. Так, в Свердловске конкурс на вечерние курсы связисток оказался столь велик, что количество учащих­ся удвоилось и пришлось открывать вторую группу, а затем еще четыре⁵³. В числе женщин, пожелавших получить эту профессию, оказались не только работницы заводов города и женщины-служащие, но также домработницы и домохозяйки⁵⁴. Срок обучения на курсах составлял одиннадцать месяцев, в течение которых женщины занимались четыре часа каждую неделю. Наи­более успешных курсанток поощряли выдвижением на младшие командные должности осоавиахимовской системы⁵⁵.

Форма заявления о зачислении на женские курсы связи по стилю напо­минала клятву на верность родине: «Осознав опасность для Советского Союза, подготовляемую капиталистами и интервентами, и важность подго­товки каждого трудящегося к обороне страны, прошу Вас о зачислении меня на Ваши курсы. Во время моей подготовки обязуюсь вести активную учебу и быть примерным курсантом, не допуская пропусков занятий без уважи­тельных причин. Отвергая возможность самовольного оставления курсов как по халатности, так и по другим причинам — заявляю, что если я это допущу, то это принесет вред в подготовке трудящихся к обороне страны, и я буду за­служивать общественного обсуждения⁵⁶ не только перед теми курсантами, которые упорно ведут учебу, но и перед трудящимися Советского Союза как несознательный гражданин»⁵⁷.

Во второй половине предвоенного десятилетия женщины стали более ак­тивно пополнять авиахимкоманды и стрелковые секции. Вероятно, это было эхом советской пропаганды, агрессивно навязывавшей представления о не­избежности новой войны и активной роли, которую предстояло сыграть в ней представительницам «прекрасного пола».

 

ГЕНДЕРНЫЕ ИДЕАЛЫ, КУЛЬТУРНЫЕ СТЕРЕОТИПЫ И МОБИЛИЗАЦИОННЫЕ ТЕХНОЛОГИИ

В «Записках штурмана» Марина Раскова вспоминала о встрече со знамени­тым Чкаловым, которая была организована трем подругам-летчицам перед полетом их «Родины»:

«Мы отправились в ресторан на стадион «Динамо». Поехали в чкаловской синей машине, которую он привез из Америки. Чкалов сам сидел за рулем и шутил:

— Полная машина баб!

— Что ты, Валерий Павлович, нас бабами называешь?

—  А разве баба — плохое слово? Вот вы три бабы, а посмотрите, какое дело затеяли! Как же мне вас называть? Мы еще покажем, что такое совет­ские бабы!»⁵⁸

 

Этот эпизод замечательно отобразил непростое восприятие изменений гендерного порядка в сталинском СССР, в особенности проникновения жен­щин в сферы исключительного мужского доминирования. Даже такой обра­зец советского героизма, мужественности и патриотизма, как В. Чкалов, не удержался, чтобы не «оговориться» и, похвалив, назвать летчиц семантиче­ски весьма неоднозначным словом «баба».

Инерция культурных стереотипов относилась, пожалуй, к числу наиболее типичных барьеров гендерных трансформаций, которые были особенно сильны в сельских и национальных районах. Медлили с ответом на «вызовы» патрио­тического дискурса и женщины, и мужчины. С началом 1930-х гг. ухудшилась и политическая конъюнктура: изменилось понимание женской эмансипации, была выбита почва под «ногами» институциональной поддержки этого про­цесса, а во второй половине десятилетия женский вопрос был объявлен «ре­шенным». Новые условия, по мнению О. Ворониной, означали замену «власти мужчины-патриарха над женщиной» властью тоталитарного государства⁵⁹.

Сигналы о том, что мужчины готовы оборонять свои позиции «защитни­ков отечества», стали поступать с мест сразу после образования Осоавиахима. По признанию инструктора одной из комсомольских организаций Башки­рии, вовлечение девушек в кружки военных знаний шло «слабо вследствие того, что еще существуют взгляды, даже и среди девушек, какой мол воин бу­дет из женщины»⁶⁰. По рассказам женщин-националок (мордовок, татарок, чувашек, мари), приехавших в 1927 г. в Москву на центральные курсы работ­ников среди женщин, «кулаки и попы ведут агитацию, запугивают, говорят, что делегаток возьмут на войну в первую очередь». Официальное издание Осоавиахима не преминуло опубликовать эту информацию, чтобы продемон­стрировать косность внутреннего врага в гендерных вопросах⁶¹.

Глухое сопротивление мужчин-осоавиахимовцев чаще всего проявлялось в демонстрации мужского доминирования и намеренном подчеркивании маргинальности женщин в ратном деле. Ликвидация женсекций в структуре оборонного общества — следствие смены курса сталинского режима в жен­ском вопросе — была воспринята многими руководителями общества как приглашение вернуться к традиционным патриархальным ценностям. На ок­тябрьском пленуме Уральского Осоавиахима 1931 г. руководитель женского сектора А.И. Баженова обратила внимание делегатов на факты пренебрежи­тельного отношения к женскому активу со стороны руководителей на местах. Типичными были описанные Баженовой ситуации, когда штатные «едини­цы» для женработы оказывались ненужными⁶², а их обязанности «навеши­вали» на инструкторов агитационно-массового отдела в качестве дополни­тельной нагрузки. «Ясно, что он с этой работой не справится, — возмущалась Баженова, — и не может справиться потому, что не может подойти к жен­щине, а надо вам сказать, что к женщине нужно иметь совершенно другой подход, не такой, как к мужчинам, этот участок работы очень слаб». Муж­чины-руководители на местах, в свою очередь, отговаривались «отсталостью» и «пассивностью» женщин: мол, «собирали три раза — не могли собрать», да тем, что «женщины боятся к нам приходить»⁶³.

Выступавший на этом же пленуме представитель центрального совета Осоавиахима Ландэ обратил внимание на настрой самих делегатов. «.Если кто внимательно следил, — с упреком говорил Ландэ, — а я следил очень вни­мательно, когда выступала тов. Баженова, у всей аудитории было такое на­строение, что можно и посмеяться немножко». Чтобы охладить пыл развесе­лившихся мужчин, представитель центра даже попугал их перспективой главного мужского предназначения: «Сегодня командир корпуса говорил, что будет представлять из себя моторизированная армия. Отсюда вывод, что надеяться на то, что у вас будет лежать отсрочка комиссии, которая вам пре­доставлена, — это надо забыть. Кое у кого мы отсрочки заберем и предоставим возможность отправиться в армию. Когда понадобится.» Демонстрируя про­грессивный московский взгляд на проблему, Ландэ вопрошал: «Почему не может женщина быть секретарем Осоавиахима? Почему она не может быть инструктором в райсовете? Может, и лучше — я вас заверяю. А много ли мы имеем среди нас секретарей женщин? Раз, два и обчелся. Надо пойти по этой линии. Конечно, дело другое, когда мы поставим в райсовет военрука, здесь должен быть специалист, но руководить вообще политикой Осоавиа- хима в районе свободно может и женщина. Надо женский труд применять на все 100%»⁶⁴.

Однако и три года спустя уже сам Р.П. Эйдеман, приехав на Урал, снова обратил внимание на малочисленность женщин-делегаток на осоавиахимов- ских пленумах и на «недооценку работы» среди них со стороны «бюрокра­тически-чиновнических элементов» в Осоавиахиме⁶⁵. Так женский вопрос становился одним из способов борьбы с внутренним «врагом».

Прямым следствием гендерной асимметрии внутри системы патриотиче­ского воспитания стал кадровый дефицит. «Сколотить кадры активисток» для подготовки «защитниц отечества» к ратным подвигам оказалось непро­стым делом. Как известно, нехватка квалифицированных управленцев и ин­структоров военного дела ощущалась даже в сфере подготовки «традицион­ных» с точки зрения пола комбатантов. Для обучения мужчин все же вполне подходил уже готовый резерв демобилизованных из армии или красноармей­цев запаса. На худой конец, на роль преподавателей могли сгодиться и вете­раны предыдущих войн — «красные партизаны» и бывшие красногвардейцы.

Ситуация же в деле военного обучения женщин выглядела плачевно. Круг женских активисток к моменту начала кампании по военизации женщин был весьма узок и перегружен многочисленными обязанностями. Добавление к ним еще одной — военно-патриотической работы — не вызвало никакого эн­тузиазма. Особенно остро дефицит ощущался, конечно же, в провинции. Как признавался председатель Уральского облсовета в 1929 г., попытки област­ной женсекции и областного женотдела «внедрить» в округах представления о том, что работа Осоавиахима — «важнейшая часть всей работы среди жен­щин», провалились, а «накачки» активисток на совещаниях заведующих окружными женотделами «пока результатов не дали»⁶⁶. Активистки Сверд­ловского округа, вспоминая о начале своей работы, записали в отчете, что первый состав женсекции продержался лишь две недели и оказался «нера­ботоспособным», так как «попали загруженные товарищи, которые не смогли посещать таковую»⁶⁷.

После ликвидации женсекций была попытка сделать ставку на волонте­ров-мужчин из числа активистов Осоавиахима, но она оказалась неудачной. Гораздо более успешной стала идея «оплаченного» энтузиазма, и в первой половине 1930-х гг. в местных отделениях начали появляться штатные руко­водители женработы⁶⁸. Во второй половине последнего предвоенного деся­тилетия перестали вызывать удивление и женщины-инструкторы, например летного дела.

Своеобразной компенсацией институциональных дефектов Осоавиахима в работе со «специфическими» категориями советского населения стали особые мобилизационные технологии. Оказалось, что некоторые актуальные концеп­ции военно-педагогической мысли — например, внедрение в военное обучение игр и маневров — хорошо подходят для работы с так называемыми «отста­лыми» социальными группами. К ним, помимо женщин, относились также на­циональные «меньшинства» и крестьяне. Впрочем, идея «учения с увлече­нием» вообще достаточно широко применялась в Осоавиахиме, в том числе потому, что целевой группой этой организации была прежде всего молодежь.

Оживление активности женщин чаще всего вызывали крупные акции Осоавиахима, такие как недели обороны, целенаправленная агитация, обле­ченная в яркие, театрализованные или развлекательные, игровые формы. В 1927 г., когда «военная тревога» и организованная Осоавиахимом первая масштабная мобилизационная кампания⁶⁹ «всколыхнули женщин», цент­ральный совет оборонного общества рекомендовал использовать сложив­шуюся ситуацию и заинтересовать женщин экскурсиями в «ближайшие ячейки Осоавиахима и воинские части»: «Под свежим впечатлением, полу­ченным женщинами при демонстрации достижений ячеек Осоавиахима, можно организовать лекцию с наглядными пособиями или световыми кар­тинами. Зачастую это является самой лучшей агитацией за вступление». От­давая дань несовершенству существующего гендерного порядка, еще не вполне «социалистического», военные руководители советовали «на первое время, пока женщины привыкнут. вести с ними работу отдельно, создавая кружки или команды отдельно от мужчин»⁷⁰. Впоследствии провинциальные активистки женработы использовали эту «лазейку» и охотно создавали ис­ключительно женские по составу военизированные кружки и секции⁷¹.

В начале 1930-х гг. среди осоавиахимовских функционеров стала популяр­ной идея создания своеобразных «агентских» сетей. Так, в 1932 г. Уральский областной совет разослал всем районным советам рекомендацию проводить 8 марта под лозунгом: «Каждая женщина, стоящая в рядах Осоавиахима, ко дню 8 марта должна вовлечь в Осоавиахим не менее трех трудящихся жен- щин»⁷². В этом же году к «международному женскому дню» был приурочен слет ударниц предприятий и колхозов, на котором активистки оборонного общества призывали делегаток вступать в ряды «защитниц Отечества»⁷³.

Агитационную функцию выполняли не только официальные мероприятия: торжественные заседания, лекции и радиобеседы, но и акции развлекатель­ного плана. Сталинский райсовет Осоавиахима Свердловска провел 8 марта 1932 г. семейный вечер, на котором двадцать пять ударниц премировали «пальтом, мануфактурой и самоваром». А Далматовский райсовет организо­вал женский вечер, в программе которого был не только доклад «О значении дня 8 марта и участии женщин в подготовке к проведению весенне-посевной кампании», но и танцы, игры и «буфет». Судя по тому, что на празднование в поселке удалось собрать двести человек, такие вечера пользовались успехом⁷⁴.

В оборонном обществе женщинам и девушкам приходилось сталкиваться не только с «мягкими» формами дискриминации — недооценкой, ироничным отношением, скрытыми институциональными барьерами, но и с откровен­ным сексизмом, дискриминацией по половому признаку со стороны «това­рищей» по организации. Признания, свидетельствующие об этом, можно встретить как у успешных, «образцовых» патриоток, так и в материалах, со­общающих о рядовых осоавиахимовках в провинции. Так, Марина Раскова вспоминала о первоначально пренебрежительном отношении к ней летчика- инструктора, который не допускал ее до полетов и заставлял постоянно чи­стить машины. И лишь после своеобразной «инициации», стоившей Раско­вой отмороженных щек, он похвалил: «Молодчина, будет из тебя летчик!»⁷⁵

Докладная записка о ситуации в Свердловском аэроклубе в 1937 г. кра­сочно описывала поведение провинциального «мачо»: «Якименко — воздуш­ный хулиган, во время полетов пикирует на аэродром, на курсантов, заставляя их ложиться на землю (Ермакова, Некрасова). Девушки-пилоты от его гру­бости часто плачут»⁷⁶. «.Председатель Осоавиахима тов. Виноградов очень грубый и матерится, — писал добровольный информатор в газету "Уральский рабочий", — и пьяный пытался изнасиловать не один раз в военном клубе де­вушек, и это все знают, и девушки сейчас боятся ходить и учиться.»⁷⁷

Между тем опыт участия женщин в Осоавиахиме ставил под сомнение и последний бастион мужчин — уверенность в том, что женщины физически неспособны хорошо выполнять функции комбатанта. Среди мероприятий, проводившихся в праздничные дни, были и спортивные. На них женщины нередко демонстрировали относительность гендерных стереотипов. Так, при подведении итогов стрелковых состязаний часто оказывалось, что женщины выступали не только не хуже, но и гораздо лучше мужчин. В 1929 г. Ураль­ский облсовет сообщал в центр, что в Соликамске на стрелковых соревнова­ниях первенствовали именно женщины, а в Лысьвенском заводе женский стрелковый кружок значительно лучше мужского. Работницы завода стре­ляли точнее и быстрее, чем стрелки военизированной охраны завода, а ком­состав запаса даже отказался соревноваться с ними⁷⁸. В 1932 г. делегат III пле­нума Уральского Осоавиахима из Шадринска похвалился, что 8 марта на стрелковые соревнования прибыло шестнадцать женских команд против че­тырех в 1930 г. Женщины колхозной ячейки Сергеевской показали лучшие результаты, выбив из 50 возможных 47 очков⁷⁹.

Периодически в отчетах встречаются сведения об участии осоавиахимовок в военизированных походах и маневрах частей РККА, где они показывали свои способности и выносливость «с наилучшей стороны». В 1934 г. Ураль­ский облсовет даже порекомендовал местным женсекторам создавать при имеющихся в районах военно-учебных пунктах строевые единицы из жен- щин⁸⁰. В рапорте осоавиахимовок Свердловска действительно упомянуто три женских строевых подразделения, в которых по общей с допризывниками программе занимались 103 женщины⁸¹. Рапортуя о своих успехах на ниве во­енной работы, свердловчанки пообещали всем важным советским инстан­циям: горкому, обкому и горсовету — в случае нападения «империалистов» не только заменить мужей и братьев на производстве, но и «активно отражать врага» в рядах РККА⁸².

 

* * *

Сравнение официального советского патриотизма, предлагавшего женщинам роли патриоток, «славных дочерей» и защитниц социалистического отече­ства, и практик военно-патриотического воспитания вызывает в памяти образ зияющей пропасти, через которую перекинуты шаткие деревянные мостики. Часть более молодых, смелых и решительных женщин очертя голову всту­пила на эту зыбкую основу и сумела не только встроиться в гендерный поря­док, сконструированный патриотическим дискурсом, но и раздвинуть рамки повседневных социальных практик. Для других женщин инерция традицион­ных культурных стереотипов и замаскированный патриархальный социаль­ный порядок эпохи сталинизма стали непреодолимым препятствием. И все же новые гендерные образцы, порожденные соцреалистическим мифотвор­чеством, оказались вписанными в их систему ценностей. Недаром через уни­кальную коллекцию женских воспоминаний, собранных и опубликованных Светланой Алексиевич⁸³, рефреном проходит мысль: «Раз война, значит, нужно на фронт.»

С точки зрения механизмов функционирования сталинского режима па- рамилитаристская организация Осоавиахим не только выступала в качестве транслятора патриотических символов и норм патриотического поведения, но и играла роль институционального «полигона» для испытания способов включения женщин в мобилизационные планы тоталитарного государства. С началом Великой Отечественной войны осоавиахимовская система была использована как готовая форма подготовки резервов для действующей ар­мии. Через нее прошли многие женщины, принимавшие участие в боевых действиях, служившие во вспомогательных войсках, обеспечивавших проти­вовоздушную оборону советских городов. В 1942 г., когда колоссальные по­тери Красной армии стали очевидным фактом, началась беспрецедентная по своим масштабам мобилизация женщин в действующую армию и тыловые соединения. В результате мобилизации и добровольчества численность жен­щин, выполнявших в годы войны «мужскую» работу, по самым приблизи­тельным оценкам, составила от 800 тыс. до 1 млн. человек⁸⁴ — цифра, беспре­цедентная для Европы и Америки.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1) Stegmann N. Die osteuropaeische Frau im Korsett europaeischer Denkmuster. Zum Ver- haeltnis von Osteuropaeischen Geschichte und Geschlechtergeschichte//Osteuropa. 2002. № 7. S. 939.

2) За последние десятилетия сложился целый корпус исторических работ, посвящен­ных взаимовлиянию и взаимосвязи таких процессов, как война, модернизация, об­разование наций и «конструирование пола». Аналитическую оценку достигнутого см., например: Haemmerle Ch. Von den Geschlechtern der Kriege und des Militaers // Was ist Militaergeschichte / Th. Kuehne, B. Ziemann (Hg.). Paderborn: Schoeningh, 2000. S. 229—264; HagemannK. Von Maennern, Frauen und der Militaergeschichte // L'Homme. 2001. № 12. S. 144—153; Grayzel S.R. Women and the First World War. Londоn: Longman, 2002, и др.

3) См.: Иванова Ю.Н. Храбрейшие из прекраснейших: Женщины России в войнах. М.: РОССПЭН, 2002; Щербинин П. Повседневная жизнь российской провинци­алки в период Первой мировой войны (1914—1918 гг.). URL: www.el-history.ru/node/420. Дата доступа: 25 марта 2011 г.; Heimat-Front. Militaer und Geschlechter- verhaeltnisse im Zeitalter der Weltkriege / K. Hagemann, S. Schueler-Springorum (Hg.). Frankfurt am Main: Campus Verlag, 2002; Grayzel S.R. Women and the First World War, и др.

4) Пусть читатель простит мне некоторую генерализацию. В Пруссии всеобщая воин­ская обязанность, например, была введена еще до образования национального не­мецкого государства. В Российской империи, которую также нельзя отнести к ка­тегории национальных государств (на сегодняшний день весьма спорной), всеобщая воинская обязанность также была введена в 1874 г. приказом императора Александра II.

5) Stegmann N. Die osteuropaeische Frau... S. 943.

6) НарскийИ.В. «Комплекс мачо», продажная любовь и вкус человечины: гендерные составляющие выживания в русской революции // Женская повседневность в России в XVIII—XX вв.: Материалы международной научной конференции 25 сен­тября 2003 г . Тамбов: Изд-во Тамбовского государственного университета, 2003. С. 154—159.

7) Рябов О.В. Нация и гендер в визуальных репрезентациях военной пропаганды. URL: cens.ivanovo.ac.ru/olegria/warposters.htm. Дата доступа: 6 апреля 2011 г.

8) BrandenbergerD. National Bolshevism: Stalinist mass culture and the formation of mo­dern Russian national identity, 1931 — 1956. Cambridge; London: Harvard University Press, 2002. Р. 6—7.

9) Seifert R. Identitaet, Militaer und Geschlecht. Zur identitaetspolitischen Bedeutung einer kulturellen Konstruktion // Heimat-Front. S. 62—63.

10) Sanborn J. Drafting the Russian Nation. Military Conscription, Total War, and Mass Politics, 1905—1925. DeKalb: Northern Illinois University Press, 2003. Р. 3—6.

11) Jahn H.F. Patriotic Culture in Russia during World War I. Ithaca: Cornell University Press, 1995. Р. 173—177.

12) Рябов О. «Россия-матушка»: история визуализации. URL: http://cens.ivanovo.ac.ru/almanach/riabov-2008.htm; Jahn H.F. Patriotic Culture. P. 176.

13) См., например: Рябов О. «Россия-матушка»: история визуализации; ГюнтерГ. По­ющая родина: Советская массовая песня как выражение архетипа матери// Вопросы литературы. 1997. № 4. С. 46—61; Сандомирская И. Книга о Родине: Опыт анализа дискурсивных практик. Wien, 2001; Левинг Ю. Латентный Эрос и небес­ный Сталин: о двух антологиях советской «авиационной» поэзии// НЛО. 2005. №76. С. 143—172, и др.

14) См., например: Хан-Пира Эр. Лукавая синонимика// Знамя. 2001. № 1. С. 167— 170.

15) Geyer M. The Militarization of Europe, 1914—1945 // The Militarization of the Western World / J.R. Gillis (Ed.). New Brunswick: Rutgers University Press, 1989. P. 65—102.

16) К организациям парамилитаристского профиля можно отнести вооруженные фор­мирования различных политических партий и движений и отряды самообороны, такие как австрийский шуцбунд и хаймвер, финский шюцкор, прибалтийские ор­ганизации Кайтселит, Айзсарг, Союз польских харцеров и др. Нельзя не упомянуть и молодежную национал-социалистическую организацию гитлерюгенд.

17) Например, финская «Лотта Свярд», женские подразделения гитлерюгенда.

18) Союз обществ Осоавиахим появился в 1927 г. в результате слияния нескольких организаций-предшественников того же профиля.

19) О роли «будущей войны» в деле социальной мобилизации см.: Fitzpatrick Sh. Every­day Stalinism: Ordinary Life in Extraordinary Times. New York: Oxford University Press, 1999. Р. 11 — 13.

20) Подробнее о «военных тревогах» см.: Голубев А.В. «Если мир обрушится на нашу республику.»: Советское общество и внешняя угроза в 1920—1940-е гг. М.: Кучково поле, 2008; Он же. Советское общество и «военные тревоги» 1920-х годов // Отечественная история. 2008. № 1. С. 36—58; Кудюкина М.М. Красная армия и «во­енные тревоги» второй половины 1920-х годов// Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Вып. 4. М., 2007. С. 153—174.

21) Как нам готовиться к будущей войне. М.: Госиздат, 1927. С. 8—9.

22) Бюллетень Осоавиахима. 1927. № 17. С. 9.

23) Богат А.П. Работница и крестьянка на страже СССР. М.: Московский рабочий, 1927. С. 9.

24) Памятка активиста Осоавиахима. Для деревенских организаций (Приложение к журналу «Осоавиахим»)/ Под ред. Д.Е. Липелиса. М., 1930. С. 51—55.

25) Эйдеман Р., Урицкий С. Создать на Урале мощную организацию Осоавиахима. Свердловск, 1934. С. 29.

26) См.: Рябов О.В. Гендерное измерение национализма: методологические проблемы исследования. URL: cens.ivanovo.ac.ru/olegria/gendernoe-izmerenie-natsionalizma. htm. Дата доступа: 6 апреля 2011 г.

27) См., например: Оборона страны и трудящиеся женщины: Материалы для доклад­чиков и групповых агитаторов // Бюллетень Осоавиахима. 1927. № 8. С. 3—6; Бо­гат А.П. Работница и крестьянка на страже СССР.

28) ГАСО. Ф. Р-2516. Оп. 1. Д. 328. Л. 52—52 об.

29) Неоднозначность отношения большевиков и сталинского режима к женскому во­просу отмечают большинство исследователей, занимающихся гендерными пробле­мами раннесоветской истории. В историографии также устоялся тезис о «водораз­деле» начала 1930-х гг., когда произошло отклонение политического курса от ранней эмансипационной и социально-уравнительной стратегии режима в сторону консервативно-традиционных ценностей. См.: Women in the Stalin era / M. Ilic (Ed.). Houndmills; Basingstoke; Hampshire; New York: Palgrave, 2001; Chatterjee Ch. Celeb­rating women: gender, festival culture, and Bolshevik ideology, 1910—1939. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2002; Юкина И.И. Феминизм в СССР. URL: http://www.gender.ru/pages/resources/publications/common/2006/01/18.php. Дата до­ступа: 26 марта 2011 г.

30) См., например, о приравнивании женщин к деревенскому пролетариату: Фицпат- рик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 1930-е го­ды: деревня. М.: РОССПЭН, 2001. С. 140—141.

31) Как пишет Б. Клементс, с одной стороны, женщины являлись угнетенными и, не­сомненно, принадлежали к «миру голодных и рабов», но, с другой стороны, они бо­лее всего воплощали те качества, которые, по мнению большевиков, должны быть преодолены. Цит. по: Рябов О.В. Русская философия женственности (XI—XX века). Иваново: Издательский центр «Юнона», 1999. С. 257—258.

32) Добренко Е. Политэкономия соцреализма. М.: НЛО, 2007. С. 27.

33) Дневник Марины Расковой «Записки штурмана», опубликованный впервые в 1936 г., можно считать, вероятно, своеобразным манифестом этого типа женствен­ности. Книга пользовалась огромной популярностью у девушек тех лет.

34) См.: Рябов О.В. Русская философия женственности. С. 257—274.

35) Имеются в виду в первую очередь такие атрибуты традиционного понимания жен­ственности и женской телесности, как слабость и хрупкость.

36) Американки Амелия Эрхарт и Жаклин Кохрейн, француженка Мари Хильц.

37) Кинофильмы «Родина зовет» (1936 г.), «Если завтра война» (1938 г.), «Глубокий рейд» (1938 г.), «Эскадрилья № 5» (1939 г.) и др.

38) Повесть «Первый удар» Н. Шпанова, спектакль «Миноносец "Гневный"» режис­сера И. Берсенева, спектакль «Большой день» А. Дикого и др. См. подробнее об этом: Токарев В. Советская военная утопия кануна Второй мировой // Европа (Варшава). 2006. Т. 5. № 1 (18). С. 97—161.

39) См., например, наиболее популярные кинофильмы: «Цирк» (1936 г.), «Член пра­вительства» (1939 г.), «Трактористы» (1939 г.), «Светлый путь» (1940 г.). Образ летчицы впервые попал на киноэкран уже в конце Великой Отечественной войны в фильме «Небесный тихоход» (1945 г.).

40) В целом состав поднявшихся в воздух выглядел следующим образом: 41% рабочих, 30% служащих, 10% учащихся, 9% красноармейцев, 6% крестьян, 4% пионеров. См.: Информационно-методический бюллетень президиумов союза Осоавиахим СССР и Осоавиахим РСФСР. 1927. № 2. С. 10.

41) Челябинский рабочий. 1928. 24, 25, 26 февраля.

42) Чечнева М.П. Ласточки над фронтом. М.: ДОСААФ, 1984. С. 7.

43) ГАРФ. Ф. Р-8355. Оп. 1. Д. 3. Л. 148—164.

44) Женщина и оборона. Резолюция, принятая на заседании президиумов Союза Осоавиахим СССР и Осоавиахим РСФСР от 9/VI — 1927 г. См.: Бюллетень Осо­авиахима. 1927. № 7.

45) Основное в работе среди женщин. Резолюция, принятая II Пленумом ЦС Осоави­ахима по работе среди трудящихся женщин // Бюллетень Осоавиахима. 1928. № 8— 9. С. 30; Резолюции 2-го Всесоюзного съезда Осоавиахима. Осоавиахим, 1930. С. 49. В действительности в провинции женщины проходили военную подготовку в общих лагерях Осоавиахима, но отдельно от мужчин. В Пермских лагерях такие военные сборы называли «женской очередью». См.: ГАПО. Ф. Р-1372. Оп. 1. Д. 3. Л. 3.

46) Вероятно, это решение было принято под давлением женсекции центрального со­вета Осоавиахима и вопреки установкам военной верхушки оборонной организа­ции, которая противилась слишком быстрому расширению списка военных спе­циальностей, доступных «слабому полу». См.: Резолюции 2-го Всесоюзного съезда Осоавиахима. С. 45—51.

47) Бюллетень Осоавиахима. 1927. № 17. С. 9.

48) См. об этом подробнее: Никонова О.Ю. Воспитание патриотов: Осоавиахим и во­енная подготовка населения в уральской провинции (1927—1941 гг.). М.: Новый Хронограф, 2010. С. 314—335.

49) Хорошо организованный и имевший собственное название женский военизиро­ванный союз «Лотта Свярд», существовавший в Финляндии, в 1930 г. насчитывал 60 тыс. человек, а в момент расформирования в 1944-м — 240 тыс. Женские организации в прибалтийских государствах были менее масштабными. См., например, сайт музея «Лотты Свярд» в Финляндии. URL: www.lottamuseo.com/eng/eng_toiminta.html. Дата доступа: 27 марта 2011 г.

50) Энциклопедия Третьего рейха. М.: ЛОКИД-МИФ, 1996. С. 184, 429.

51) ГАСО. Ф. Р-2516. Оп. 1. Д. 26. Л. 62—62 об.

52) Информационный отчет Уральского Осоавиахима за период с 1 декабря 1927 г. по 1 октября 1928 г. См.: ГАСО. Ф. Р-2516. Оп. 1. Д. 2. Л. 15—23.

53) Там же. Л. 55—55 об.

54) Там же. Д. 153. Л. 29—31.

55) ГАСО. Ф. Р-2516. Оп. 1. Д. 153. Л. 29—31; Д. 161. Л. 6. В популярности Свердлов­ских курсов связи не последнюю роль играла грамотно организованная реклама. Так, на первом Уральском слете осоавиахимовок распространялась листовка, по­священная курсам связи. Информация о курсах завершалась любопытным при­зывом: « Прочти сама, разберись и передай для ознакомления товарищу по слету».

56) Так в тексте.

57) ГАСО. Ф. Р-2516. Оп. 1. Д. 161. Л. 16—17.

58) Раскова М. Записки штурмана. М.: ДОСААФ, 1976. С. 154.

59) Воронина О. Женщина и социализм: опыт феминистского анализа // Феминизм: Восток, Запад, Россия / Отв. ред. М.Т. Степанянц. М.: Наука, 1993. С. 205—225.

60) ЦГАОО РБ. Ф. 341. Оп. 1. Д. 232. Л. 68 об.

61) Бюллетень Осоавиахима. 1927. № 10. С. 10.

62) В июне 1931 г. пленум Осоавиахима выступил с «категорическим предложением» восстановить женские секторы, а осенью того же года позиция «мужского» по со­ставу пленума была поддержана первым Всесоюзным совещанием осоавиахимо- вок, которые предложили ввести в советах общества штатные должности по работе среди женщин. См.: Об итогах первого Всесоюзного женского совещания Осо- авиахима (25—28 ноября 1931 г.). См.: ГАСО. Ф. Р-2516. Оп. 1. Д. 161. Л. 57—59.

63) ГАСО. Ф. Р-2516. Оп. 1. Д. 162. Л. 96—134.

64) Там же. Л. 217—227.

65) Главным объектом критики Эйдемана было стремление руководства Уральского Осоавиахима превратить организацию во «вторую» Красную армию — то есть в общество по непосредственной подготовке боевых резервов. Женщины, по мнению областного руководства, не должны были входить в число будущих комбатантов. См.: Эйдеман Р., Урицкий С. Создать на Урале мощную организацию Осоавиахима. С. 28.

66) Информационный отчет Уральского облсовета Осоавиахима за зимний период 1928—1929 гг.: ГАСО. Ф. Р-2516. Оп. 1. Д. 2. Л. 89—99.

67) Там же. Л. 55—55 об.

68) Никонова О.Ю. Воспитание патриотов. С. 320—323.

69) Кампания «Наш ответ Чемберлену» и первая неделя обороны.

70) Бюллетень Осоавиахима. 1927. № 11. С. 14.

71) ГАСО. Ф. Р-2516. Оп. 1. Д. 26. Л. 55—55 об.

72) ГАСО. Ф. Р-2516. Оп. 1. Д. 3. Л. 31.

73) Там же. Д. 328. Л. 9, 9а, 10, 13, 18.

74) Там же. Л. 19, 46.

75) Раскова М. Записки штурмана. С. 61—63.

76) ЦДООСО. Ф. 61. Оп. 2. Д. 629. Л. 83.

77) ГАСО. Ф. Р-2516. Оп. 1. Д. 242. Л. 59.

78) ГАСО. Ф. Р-2516. Оп. 1. Д. 2. Л. 89—99.

79) Там же. Д. 278. Л. 103—104.

80) Там же. Д. 495. Л. 1.

81) Там же. Д. 496. Л. 1—2.

82) Там же.

83) См.: Алексиевич С. У войны не женское лицо. Минск: Мастац. ли., 1985.

84) См.: Никонова О. Женщины, война и «фигуры умолчания» // Память о войне 60 лет спустя. Россия, Германия, Европа. М.: НЛО, 2005. С. 563.