В книжном углу - 6

 

1. ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В ЗАПАДНЫХ ИССЛЕДОВАНИЯХ — РАЗНЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ

 

Когда-то, уже довольно давно, мне приходилось писать о том, что в тех условиях, которые наступили после краха советских идеологических доктрин, основной задачей ученых, занимающихся историей русской литературы по разные стороны границы тогда еще Советского Союза, должно стать объединение усилий, чтобы освоить на глазах меняющий свои очертания континент. Конечно, в силу своих интересов и знаний я мог и могу должным образом оценивать только часть этой работы. Так, исследования древнерусской культуры, различные штудии в области XVIII и XIX вв., выполненные вне пределов России, могут быть оце­нены только настоящими специалистами, а не любопытствующим читателем, пусть даже и не дилетантом. Но очень любопытно взглянуть на то, что делается сейчас на поле культуры ХХ в. Да, об этом пишут многие, и в рецензиях, и в об­зорных статьях, и в теоретических работах. Но есть все же ряд достойных всяче­ского внимания изданий, которые видятся мне не просто отдельными проявле­ниями интереса того или иного ученого, а обозначением некоторых тенденций, заслуживающих внимания.

Вот уже несколько поколений входящих в науку исследователей не могут себе даже представить, что значило в советские времена появление новых изданий русских писателей, осуществляемых на Западе. Трехтомник Мандельштама, трех­томник Ахматовой, четырехтомник Гумилева, двухтомники Волошина и Клюева, четырехтомник Пастернака, незаконченный пятитомник Цветаевой, книги Пла­тонова и Замятина, Булгакова и Ходасевича, Гиппиус и Кузмина, Белого и Вяче­слава Иванова, Василия Гроссмана и Георгия Иванова, Розанова и Владимира Соловьева заставляли включать этих писателей (список, конечно, заведомо не­полон) в число безусловных классиков, хотя в подцензурной печати даже намек­нуть на это было невозможно. Честь и хвала тем, кто готовил книги к печати, кто их издавал, кто переправлял рукописи на Запад!

Но как только стало возможным печатать ранее запретные книги в России, вы­яснилось, что эту работу надо делать практически заново. И многое уже сделано, но все же остаются еще возможности для работы в этой сфере. Однако она почти полностью переместилась в Россию. Да это и понятно: издания русских писателей естественнее выпускать на их родине, где они нужнее. Даже книги писателей-эмиг­рантов, до поры до времени выходившие в «YMCA-Press» или в «Berkeley Slavic Specialties», теперь все чаще появляются в Москве или Петербурге. Вместе с тем остаются возможности для издания книг за границей, особенно в тех случаях, ко­гда речь идет об авторах, почему-либо не находящих энтузиастов в России.

Таков, например, Илья Зданевич. После долгого ожидания его книга вышла в московском издательстве «Гилея», но хранящийся во Франции большой архив и подвижническая деятельность Режиса Гейро позволяют находить все новые и но­вые материалы, показывающие масштаб его творчества. За двадцать лет вышло семь почти по-библиофильски изданных сборников «Les Carnets de L'Iliazd Club». В моем распоряжении был только седьмой (2010), представляющий как русское, так и французское творчество поэта, художника, творца книг. Половину его занимает статья Р. Гейро, посвященная определению места, которое Зданевич занимал в годы жизни в Париже: был он эмигрантом в подлинном смысле этого слова или нет, стал ли действующим лицом французской литературной жизни или так и остался маргинальным деятелем, забытым как русскими, так и фран­цузами. Высокий профессионализм и широкие знания делают эту статью очень существенной для понимания «русского Парижа». Очень интересна и переписка Зданевича с Д.Г. Снегаровым, стихотворная часть которой вошла в книгу в рус­ских оригиналах и во французском переводе.

Второй пример — швейцарская книга стихов А. Штейгера, также в оригиналах и в переводах (Штейгер Анатолий. Эта жизнь / Anatol von Steiger. Dieses Leben. Gesammelte Gedichte. Russisch und Deutsch / Obersetzt, eingeleitet und heraus- gegeben von Felix Philipp Ingold. Zurich: Ammann Verlag, [2008]. 456 S.). Поэти­ческое наследие Штейгера, в России более всего известного в качестве адресата стихов и писем Марины Цветаевой, здесь впервые издано со значительным при­ближением к научности. В книгу вошли все три прижизненные книги поэта, а также оставшийся в машинописи сборник «Kaθημερινη» («Повседневность»); в ней есть почти стостраничный биографический очерк, примечания (к сожале­нию, слишком краткие), фотоальбом, дополнением к которому служат многочис­ленные фотографии в тексте предисловия, и солидный список работ как о самом поэте, так и о литературном, культурном и историческом контексте, в котором развивалось его творчество. К сожалению, русскому читателю нелегко оценить переводы стихов Штейгера на немецкий язык, выполненные Феликсом Филип­пом Ингольдом, но очевидно, что для читателя немецкоязычного именно в них в значительной степени заключается ценность этой красиво изданной книги. Не случайно на задней крышке переплета помещена одна строфа из стихотворения, где сверху текст немецкий, а под ним — русский.

Наконец, еще один вариант представления забытого или, по крайней мере, по­лузабытого писателя — работа над изданием сочинений П.П. Потемкина. Как не очень задалась его жизнь (не лучшая репутация, редкие книги, скитания, смерть в сорок лет), так не задалась и судьба его сочинений. В 1960-е гг. его вспомнили в качестве поэта-сатириконца, в 2005 г. была переиздана книга стихов «Герань» — и все. Однако в последние годы группа исследователей, живущих в разных стра­нах, стала публиковать его стихи и статьи о нем в различных изданиях. Русский читатель знает две большие подборки Потемкина — в журналах «Новый мир» и «Нева». Но недавно появились и два выпуска журнала «Slavic Almanac: The South African Journal for Slavic, Central and Eastern European Studies» (2010. Vol. 16. № 2; 2011. Vol. 17. № 1). В них вошли статьи и публикации О. Дмитриева, И. Лощи- лова, И. Лежавы, Е. Курганова, Р. Тименчика, Н. Букс и Р. Янгирова, представ­ляющие стихи, сказки, прозу, рецензии Потемкина, печатавшиеся в разное время в Петербурге, Кишиневе, Париже. Из разрозненных материалов пока что целост­ный облик писателя не складывается. Но как это может получиться, показывает статья Норы Букс «Пародия на пародиста (По поводу стихотворения Петра По­темкина "Балет")», помещенная в редком сборнике (Текст и тексты. Новоси­бирск: Изд-во НГПТУ, 2010; тираж 150 экз.). В этой статье сводится воедино представление о Потемкине как о бытописателе, тонком пародисте и в то же время лирическом поэте.

Новые материалы представлены еще в двух книгах. Одна из них — формально книга одного автора, появившаяся в Москве: Меймре Аурика. Топография куль­туры: деятели русской культуры — дачники в Эстонии. М.: Флинта; Наука, 2011. 256 с. 500 экз. Однако в библиографической карточке на обороте титульного ли­ста значатся еще И.З. Белобровцева, Д. Кузьмин и Г.М. Пономарева, и книгу эту скорее надо считать плодом деятельности Таллиннского университета, поскольку в Москве готовился только оригинал-макет, а печаталась она в Эстонии.

На протяжении долгого времени, с начала XVIII в. и до наших дней, в раз­личных местах Эстонии, преимущественно около моря, отдыхали приезжие из других мест. В книге рассказано о тех, кто пользовался гостеприимством этого края. Специальные главы посвящены, к примеру, членам царствующего дома и высшему свету, пребыванию в различных районах Эстонии П.А. Вяземского и Н.С. Лескова, П.И. Чайковского и И.И. Шишкина, И.А. Гончарова и К.К. Слу- чевского, В.Я. Брюсова и Ф. Сологуба, Игоря-Северянина и Д. Самойлова. Осо­бую ценность представляет «Список деятелей русской культуры — дачников в Эстонии», вмещающий более восьмисот имен, от императоров до журналистов, родившихся в интервале от конца XVII в. до 1960-х гг. Естественно, что в таком обширном списке могут быть неточности всякого рода, от именования Н.Я. Мяс­ковского Маяковским до мелких погрешностей. Но от них, как известно, не за­страхован никто.

Отмечу очень удавшуюся главу (написана И.З. Белобровцевой) о пребывании в Эстонии И.Г. Лежнева, из которой, как кажется, совершенно ясно становится, что он был вовсе не невинно пострадавшим и потом оправданным человеком, а самым натуральным агентом, сыгравшим свою роль в СССР и на некоторое время отпущенным для передышки и восстановления своей репутации (различ­ной в различных кругах).

Второе издание — библиографический очерк: Livak Leonid. Russian Emigres in the Intellectual and Literary Life of Afterwar France: A Bibiliographical Essay. Mon­treal & Kingston; Lnd.; Ithaca: McGill-Queen's University Press, [2010]. VIII, 542 p. Л. Ливак достаточно хорошо известен как автор книги «Как это делалось в Па­риже: Литература русской эмиграции и французский модернизм» (Madison; L.: University of Wisconsin Press, 2003), и как составитель очень полезной книги «Le Studio Franco-Russe 1929—1931» (Toronto, 2005), и как издатель недолго, к со­жалению, просуществовавшего журнала с герценовским названием «С того бе­рега» (From the Other Shore, 4 номера в 2001—2004 гг.). При некоторой экстра­вагантности нынешней его работы (библиография французских публикаций русских эмигрантов, сопровождаемая аппаратом на английском языке), она пред­ставляется весьма значимой для любого, кто в той или иной степени заинтересо­ван проблемами культуры русской эмиграции. Не буду перечислять авторов, чьи публикации зафиксированы на страницах справочника, — практически все сколько-нибудь заметные фигуры там присутствуют.

Как и любая библиографическая работа, труд Л. Ливака заслуживает самой искренней благодарности, хотя, возможно, со временем появятся дополнения. Так, мне приходилось комментировать (вслепую, не имея возможности заглянуть в газетную подшивку) фрагменты из переписки Мережковских с Ходасевичем, и там фигурирует статья Мережковского, о которой в русской публикации гово­рилось: «Настоящее письмо печатается сегодня на французском языке в газете "Авенир". Оно представляет собою один из ответов на анкету, предпринятую гос­подином Гальпериным-Каминским. Русский текст его был прислан в "Возрож­дение" С.Д. [так!] Мережковским». Однако этого письма (в русском варианте оно называлось «De profundis clamavi») в библиографии мы не обнаруживаем. Очень интересно выяснить, было ли оно все-таки напечатано и по-французски, и если не было, то объяснить это. Впрочем, может быть, мы требуем от библиографии слишком многого, и разъяснение по поводу неопубликованных материалов будет излишней роскошью, но общий чрезвычайно высокий уровень указателя побуж­дает и к таким вопросам.

От библиографического очерка перейдем к исследовательским монографиям, прежде всего к работе: Morard Annick. De l'emigre au deracine: La «jeune genera­tion» des ecrivains russes entre identite et esthetique (Paris, 1920—1940). [Lausanne:] L'Age d'homme, [2010]. 300 p.

О младшем поколении русских писателей-эмигрантов написано уже немало. Вслед на книгой В. Варшавского «Незамеченное поколение» (недавно переиздан­ной в России) последовала обширная дискуссия в середине и второй половине 1950-х гг., да и потом не были обойдены вниманием и журнал «Числа», и некоторые из героев исследования, прежде всего Поплавский и Газданов. Но А. Морар сумела выбрать угол зрения, который открывает новые аспекты в известном материале. Прежде всего, это деятельность поэтов-авангардистов самого начала 1920-х гг. — Валентина Парнаха, Марка Талова, Сергея Шаршуна, Ильи Зданевича, которым посвящена первая часть работы, названная «Предыстория "молодого поколения"». Конечно, кое-какие материалы, касающиеся как этих авторов, так и объединений, с которыми они были связаны или которые сами создавали, уже стали достоянием исследований, но, кажется, в таком объеме и так последовательно этим этапом твор­чества целой значительной части поколения не занимался еще никто.

Да и в остальных частях мы находим вполне нестандартные ходы даже на уровне выбора персонажей. Екатерина Бакунина и Сергей Шаршун (уже в 1930-е гг.) не часто попадают в поле зрения литературоведов. И о других авторах, которые присутствуют на страницах книги, мы знаем не очень много. О Юрии Фельзене, например. Или о Сергее Ромове.

При этом в книге очень привлекательны некоторые существенные особенности. Так, автор охотно занимается писателями и издателями, вернувшимися в СССР: Парнах, Талов, Ромов отчасти именно поэтому выпадают из поля зрения тех, кто занимается эмиграцией в современной России. А спокойный, уверенный тон всей книги свидетельствует о том, что настало время серьезного и непредвзятого из­учения того, что еще так недавно «жглось».

Таким же спокойным и объективным тоном запоминается книга известной американской исследовательницы русского символизма: Grossman Joan Delaney. Ivan Konevskoy: «Wise Child» of Russian Symbolism. Boston: [Academic Studies Press], 2010. 276 p. Как и предшествовавшая этой монография о Валерии Брюсове и русском декадентстве, книга о Коневском прежде всего убедительна. Не пора­жая новыми идеями, основываясь на практически исчерпывающем материале, как опубликованном, так и нет, автор постепенно погружает нас в мир поэта, по­гибшего совсем юным, и убеждает, что мистическое миросозерцание, которое Ко- невской считал необходимым для каждого поэта, было органически связано со всей его жизнью, протекавшей вроде бы без особых приключений, преимуще­ственно среди книг или хорошо освоенной природы Европы или России.

Биография возникает из ничтожных по большому счету перемещений в про­странстве, из прочитанных книг, из пишущихся (или не пишущихся) стихов и статей. «Мудрое дитя» (слова Валерия Брюсова) постепенно занимает свое, со­вершенно особое место в плеяде русских символистов, никем ни до, ни после него не занятое. В этом состоит особое умение исследователя — вовлечь читателя в пе­рипетии биографии и творческого пути своего героя так, чтобы создалось впечат­ление полной естественности этого процесса.

Наконец, начиная свой обзор, я хотел завершить его по необходимости крат­кими словами о книге К. Депретто (Depretto Catherine. Le formalisme en Russie. P.: Institut d'etudes slaves, 2009. 334 p.), но получилось, что в № 111 «НЛО» о ней написал С.Н. Зенкин. Его мнение, конечно, очень существенно, но, кажется, есть три особенности, о которых рецензент не сказал. Во-первых, книга К. Депретто предназначена для французской аудитории, и это следует непременно учитывать. Во-вторых, даже и для аудитории русской она была бы чрезвычайно удачным вве­дением в изучение зарождения, эволюции и контекстов русской формальной школы. Именно то, что автор идет не от идей, а от людей и событий, показывая неразрывную связь всего этого в единую цепь, кажется мне совершенно верным методическим приемом, позволяющим втянуть читателя в мир русского «форма­лизма», растущего из студенческих аудиторий, диалектологических экспедиций, домашних стихотворных опытов, журналистской работы и многого другого. Это человеческое измерение делает историю идей живой и увлекательной, позволяет лучше понимать их генезис и метаморфозы.

И, наконец, это стремление автора выйти за пределы истории ОПОЯЗа, втянуть в свое повествование и МЛК, и ГАХН, и круг «Гермеса», и последующие судьбы как членов школы (Поливанова или Тынянова-прозаика), так и ее спутников (Каверина, например) и поколения «младших» (Лидии Гинзбург, например, или Б. Бухштаба). В этом отношении книга также является замечательным чтением.

Три типа изданий, подготовленных учеными, живущими за рубежом, попали в поле моего зрения. И, кажется, новая эпоха, открывшая границы и архивы, сде­лавшая острые темы предметом свободного и незаинтересованного исследования, не прошла даром как для них, так и, можно надеяться, для ученых, работающих в России.

 

2. НОВАТОРСТВО

 

Издания, имеющие в заглавии слово «Аполлон», существовали отнюдь не только в начале ХХ в. при редакции знаменитого журнала. В 1977 г. М. Шемякин издал в Париже альманах «Аполлон-77», не замеченный в России, но вызвавший гром­кий скандал в эмиграции. А с 1989 г. в Петербурге существует общество «Апол­лон», ведущее разнообразную деятельность, в том числе организующее конфе­ренции и издающее книги. Поскольку эти книги выпускаются очень непериодически, то и представить их список не так-то просто. Сначала в 1994— 1995 гг. вышли три тома под заглавием «Альманах "Аполлон"», составленные ху­дожником и историком русского авангарда Б.М. Калаушиным (1929—1999), где первые два общим объемом более тысячи страниц большого формата были по­священы деятельности Н.И. Кульбина, а третий (800 страниц такого же большого формата) — Давиду Бурлюку. Затем появились две книги: «Альманах "Аполлон": Бюллетень» (1997—1999. № 1—2), включившие материалы трех конференций «Истоки и корни русского авангарда».

Далее конференции продолжались, а вот книги десять лет не выходили, пока не появился сборник статей: ОТыДО: траектории петербургского авангарда. СПб.: Аполлон, 2010. 288 с. (содержание его см.: НЛО. 2011. № 111. С. 398). И, надо ска­зать, в деле издания материалов конференций в ней было сказано новое слово. Впервые, кажется, принципы анализируемого искусства прямо организуют мате­риалы о себе. Говоря проще, искусство авангарда здесь не только описывается, но и творится самым непосредственным образом.

Так, на страницах книги мы находим смелые неологизмы: «пиитет» (с. 23), «континиум», «склоность» (с. 24), «единирог» (с. 29), «гостинная» (с. 35), «инци- пит» в смысле «первая строка стихотворения», «мотто» в значении «эпиграф» (с. 59), «нобилитация» (с пояснением: в сан поэтов), «конкрет» (с. 60), «визулизация», «латинская» в значении «итальянская и французская» (с. 94), «афтограф» (с. 195), «Дантевский» (с. 257) и др. Появляются невозможные в обычном русском языке словосочетания: «сходство его видения и русских футуристов» (с. 22), «са­мое краткое название... можно сформулировать как оппозиционность, панэстети- ческая антибуржуазность» (с. 7), «ряд приемов. находят. применение» (с. 24), «вывеска гордо выступает сама собой» (с. 33), «грубоватость образа, явно пароди­рующая. изображения» (с. 35), «под этой поверхностью скрываются» (с. 58), «на подоплеке модернизма» (с. 59), «слова на политическую тематику» (с. 116), «уче­ники авангарда» (с. 151), «творческая креативность» (с. 219), «исполнение голоса» (с. 258) — список далеко не полный. Нечего и говорить, что нормативная русская пунктуация нарушается во множестве мест, приводя в целом ряде случаев к серь­езным смысловым сдвигам, — надеюсь, читатели поверят мне на слово.

Конечно, регулярно пародируется точность именования людей, цитирования и библиографических описаний. Среди них — «Хьюго Балл» вместо «Хуго Балль» (с. 16), знаменитая фраза: «Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода современности» неизменно цитируется не так, как в оригинале, причем авторы неизменно склонны к переосмыслению первого слова, выступаю­щего исключительно в виде «сбросить» (с. 23, 54, 92). Знаменитая гоголевская вы­веска вместо слов: «И кровь отворяют», — гласит: «И кровь открывают», К.Г. Ис- пупов появляется вместо ожидаемого Исупова (с. 54), художник С. Сорин имеет инициал П. (с. 105), роман К. Вагинова вместо «Бамбочада» назван «Бомбочада» (с. 140), его же роман «Козлиная песнь» — «Козлиная песня» (с. 144; именно так мы должны реконструировать его название из слов: «.именно так в Козлиной песне...»), философ Николай Кузанский именуется «Кузанский Н.» (с. 281). Вполне в духе авангардной поэтики именование Шодерло де Лакло писателем- романтиком в одном ряду с Барбе д'Оревильи (с. 94).

Логика абсурда, которой посвящена статья Н. Фиртича, также не осталась не использованной авторами сборника. Вот, например, в одной из статей читаем: «Мог ли Шостакович с его тонким слухом, чутким отношением к окружающему миру, особенно художественному, не откликнуться на творчество футуристов — не только на их резко новаторские произведения, но и на декларативные вызы­вающие манифесты? Тем более, что Шостакович — петербуржец по рождению, да и футуризм эпохи расцвета не так уж далеко отстоял от него по времени» (с. 107). Первое совершенно не вытекает из второго, но автора это только обод­ряет. Или в другой статье: «Так <,> Стравинский привел Лурье к Пушкину. Ка­ким образом? Ответ содержится в статье Лурье о музыке Стравинского в русском парижском журнале "Версты" (1926. № 1), где он замечает по поводу оперы Стра­винского "Мавра", созданной в 1921 году» (с. 97). И далее, после разных цитат: «Обретя в лице Стравинского родственную душу в современном музыкальном мире <,> <...> Лурье последовал и его музыкальному примеру. Вслед за "Маврой" он обратился к творчеству Пушкина — в цикле "Elisium" (1921).» (с. 99). У тра­диционного исследователя хотелось бы потребовать доказательств, что «Мавра» на самом деле предшествовала циклу Лурье. Но у исследователя-авангардиста логика совершенно иная, абсурдная.

Странным образом, однако, в книгу затесалось несколько статей, авторы ко­торых пишут работы по старинке. Одна из таких работ — статья Арсена Мирзаева «Тихон Чурилин в Ленинграде 1930-х годов (Подступы к теме)». Тут, не будучи связан авангардистской поэтикой, позволю себе уточнить, что человек, скрывав­шийся под псевдонимом Триэмиа, известен — это переводчик М.А. Дьяконов. А Н.Л. в «Жизни искусства» 1922 г. — практически наверняка не Николай Лап­шин, а Николай Лернер, активно в газете в это время сотрудничавший. Но, конечно, вряд ли стоит обращать внимание на такие мелочи, когда перед тобой ле­жит сборник научных статей принципиально нового типа.