Международная конференция «Соцяз: языковые режимы при социализме»

(Принстон, 20—22 мая 2011 г.)

Конференция в Принстонском университете ознаменовалась появлением нового концептуального термина — «соцяз» (sots-speak), призванного объединить все многообразие языковых режимов, появившихся в странах, прошедших через со­циалистический эксперимент. Созданный по подобию оруэлловского «новояза» (newspeak) и одновременно отсылающий к постмодернистскому соц-арту (не слу­чайно выступить на конференции пригласили одного из изобретателей этого на­правления, Виталия Комара), соцяз, по мысли организаторов, должен стать «зон­тичным брендом», связывающим не только разные страны, но и разные эпохи: довоенный сталинизм, поздний социализм и даже постсоветское время. Такое объединение стало возможным после появления целого ряда блестящих работ, совершивших лингвистический поворот в изучении истории и культуры социа­лизма, — показательно, что чаще всего на конференции звучали имена Стивена Коткина и Алексея Юрчака.

Судя по той готовности, с которой многие докладчики включили «соцяз» в на­звание своих выступлений, этот термин будет востребован и в будущем.

Открывавший конференцию доклад Константина Богданова (Пушкинский Дом, Санкт-Петербург) « Советская языковая культура в свете этнолингвистики» был посвящен ответу на вопрос: «В чем заключался секрет эффективности совет­ских коммуникативных практик?» Докладчик, чей анализ советской языковой культуры должен быть хорошо знаком читателям «НЛО», выделил несколько аспектов, отличавших советскую официальную риторику, — монологизм, клишированность, перформативность, вытеснившую коммуникативную функцию. В ка­честве принципиально важной черты советской риторики выделялась также ее связь с ритуальными фольклорными жанрами, в которых конкретные слова утра­чивали значение и взамен обретали силу социального действия.

Выступление Анастасии Смирновой (Университет штата Огайо, США) «Язык и идеология: социосемантический анализ коммунистического и демократического дискурса в Болгарии» было построено на сопоставительном анализе материалов болгарской прессы двух разных периодов: 1980 и 2005 годов. Сравнив газетные тексты двух эпох по формальным признакам — по типу агентивности, преобла­данию одушевленных/неодушевленных существительных и по прочим грамма­тическим категориям, докладчица пришла к выводу, что разница в использовании этих грамматических элементов отражала базовое идеологическое различие двух систем — противостоящих друг другу по линии гуманизм vs. институционализм, индвидуализм vs. коллективизм и т.д.

Сообщение Калина Морара-Вулку (Университет им. Бабеша-Больяя, Румы­ния) «От субъекта действия к объекту описания: классы в румынском социали­стическом дискурсе» также было посвящено анализу языка газет на разных этапах существования социалистического государства. В центре внимания докладчика оказалась эволюция классового дискурса в Румынии со времен сталинизма до эпохи Чаушеску. Проанализировав частоту упоминания и характер действий в га­зетных текстах различных классово маркированных акторов (рабочих, крестьян и интеллигенции), Морар-Вулку показал, как с течением времени рабочие и крестьяне утрачивали свое центральное место в государственном дискурсе и на их место приходила интеллигенция. Таким образом автор полемизировал с рас­пространенной точкой зрения, что официальный дискурс позднего социализма не может быть использован для изучения позднесоциалистического общества.

Чой Чаттерджи (Калифорнийский университет), выступавшая с сообщением «Леди в красном: языки революции в американском воображении, 1917—1939», по­ставила перед собой цель проследить, как большевистская идеология (в особен­ности ее феминистская составляющая) была воспринята в Америке в первой по­ловине ХХ века. В центре исследования Чаттерджи — направления, по которым коммунистические идеи пересекали океан (пропаганда Коминтерна и американ­ской компартии, свидетельства путешественников, побывавших в СССР, и кон­сервативная критика, вынужденная в полемических целях реконструировать логику своих оппонентов), и судьбы американских коммунисток, эти идеи вос­принявших. Вне русской революционной традиции американки, выстраивавшие свою жизнь по образцам Веры Фигнер и Софьи Перовской, оказались не поня­тыми и не принятыми у себя на родине.

Саманта Шерри (Эдинбургский университет, Великобритания) в докладе « "Птицеловы всех стран, объединяйтесь ": язык идеологии в советском переводе» рас­сказала о том, какую идеологическую обработку проходили тексты американских и европейских авторов в руках советских переводчиков. Доклад состоял из несколь­ких сюжетов, посвященных переводам слов «красный», «рабочий» и «революция». Шерри показала, как эти слова при переводе обретали силу идеологем и советским переводчикам приходилось очищать их от возможных негативных коннотаций. Характерным оказался пример, давший название докладу: фраза «Bird-watchers of the world unite!» из романа Комптона Маккензи после вмешательства редакто­ра «Иностранной литературы» была передана как «Сомкните ряды, птицеловы мира!», что устраняло ее сходство с растиражированным лозунгом.

Несмотря на то что сообщение Джесси Лабов (Университет штата Огайо, США) называлось «Загадка югославских националистов/диссидентов от Хель­синки до Дейтона», докладчица поставила перед собой задачу решить сразу три связанные между собой загадки. Почему в 1970-е годы в официальной югослав­ской риторике «националистами» называли всех оппозиционеров? Почему на­чиная с 1970-х годов правозащитники стали называть некоторых оппозиционеров диссидентами? И почему на рубеже 1990-х годов мировой общественности по­требовалось так много времени, чтобы признать некоторых диссидентов нацио­налистами? Лабов показала, как принятая в официальной югославской риторике практика называния всех несогласных с властями «националистами» привела к обратному искажению: в среде международных правозащитников многих «на­ционалистов» стали называть диссидентами. Такое смешение имело драматичные последствия уже после распада Югославии: международные правозащитники слишком долго не решались осуждать националистические выступления бывших диссидентов, а сами националисты активно использовали правозащитный дис­курс, что в итоге привело к его лингвистическому банкротству.

Изучая российский философский бум начала 1990-х годов, Алисса де Блазио ( Колледж Дикинсон, США) в докладе « Философская риторика и история русской философии» не первая обратила внимание на примечательное обстоятельство: те же самые авторы, которые несколькими годами ранее писали на марксистские темы, внезапно стали писать работы по религиозной философии. Докладчица, од­нако, решила не критиковать переменчивость интеллектуальных пристрастий философов 1990-х, а изучить истоки этого явления, для чего и обратилась к ру­ководствам по истории русской философии, написанным с 1950-го по 1980 год («Из истории русской философии» (1952); «История русской философии» (1961) А. Галактионова и П. Никандрова и ее переработанная версия 1970 года; «Религиозная философия в России» (1980) В. Кувакина). Эти работы были вы­браны не случайно, так как, по мнению докладчицы, история философии была той идеологически нейтральной сферой, в которой советские философы могли вести самостоятельные изыскания. Анализируя выбранные тексты, де Блазио по­казывает, как авторам удавалось под прикрытием марксистской критики под­робно передать содержание работ официально запрещенных мыслителей и одно­временно с этим продолжить необычайно авторитетную традицию написания истории русской философии, идущую от архимандрита Гавриила, Радлова, Шпета, Лосского и др.

Первый день конференции завершился лекцией специального гостя Йохена Хелльбека (Ратгерский университет, США), озаглавленной «Боль и желание: Язык советского опыта и его смыслы» и вызвавшей бурную дискуссию. Хелльбек начал с критики предложенной организаторами конференции концепции соцяза: по его мнению, она, отсылая к позднесоветскому феномену соц-арта, мешает вос­приятию социалистической культуры более раннего периода. Также он упрекнул соцяз в том, что тот апеллирует к системе бинарных оппозиций (официальный vs. неофициальный или клишированный vs. реальный язык), которая уже дока­зала свою несостоятельность при анализе тоталитарного общества. Вместо этого Хелльбек предложил исследователям обратить внимание на более масштабный феномен — «социалистическое мышление» (thinking socialist). В качестве при­мера характерного механизма такого мышления Хелльбек назвал «социалисти­ческое желание» (socialist desire) — стремление вновь стать частью социалисти­ческого общества, которое наблюдалось у коммунистов, исключенных из партии, и у классовых врагов: чем сильнее была боль отверженного — тем острее желание вернуться в коллектив.

Второй день конференции открылся выступлением Кэрол Эни (Тринити-кол- ледж, США) «Соцяз и самовосприятие в Союзе советских писателей во времена Сталина». Докладчица обратилась к наследию трех ортодоксальных советских литераторов (А. Фадеева, В. Ставского и В. Ермилова), поставив перед собой за­дачу проследить, как образность и риторические приемы, которые они использо­вали в публичных речах и печатных выступлениях, проникали в их приватные тексты и определяли способы их саморепрезентации. Выделив в официальных речах ряд элементов «соцяза» (милитаристские образы, «сакральные» слова, ка­тегории чистоты и чести), Эни обнаружила их и в частной переписке и дневниках писателей, придя к выводу, что такой лексикон стал для этих литераторов при­вычным и помогал им воспринимать себя как несгибаемых большевиков. Язык определил и многие реальные поступки этих писателей — в частности, самоубий­ство Фадеева.

Далее следовал доклад Ильи Венявкина (РГГУ, Москва) «Мистическое про­зрение при социализме: язык политического покаяния в конце 1930-х годов». Ве- нявкин обратился к дневникам драматурга Александра Афиногенова за 1937 год, хорошо знакомым американской аудитории по работам Хелльбека. Докладчик представил публике источники, в которых опальный драматург черпал язык для описания своего нравственного перерождения во время чистки, — Библию, тексты классиков русской литературы от Пушкина до Достоевского и высказы­вания Сталина (отдельного разбора удостоился использованный Сталиным образ Антея, прикоснувшегося к земле, чтобы набраться сил). В целом же такая стра­тегия самотрансформации в равной степени апеллировала и к официальной «со- ветскости», и к демократическим традициям русской интеллигенции.

Затем Анастасия Рябчук (Национальный университет «Киево-Могилянская академия», Украина) предложила вниманию аудитории доклад «Паразиты, ан­тисоциальные элементы и тунеядцы: дискурсивное конструирование бездомности и бродяжничества в СССР». Докладчица показала, как наименее защищенные слои советского населения стали жертвами партийных идеологов: официальная про­паганда утверждала, что в социалистическом обществе нет места классовой борьбе, а значит, такие острые социальные проблемы, как безработица и бездомность, могли появиться исключительно в результате злого умысла несознательных чле­нов общества. Анализируя законодательные акты, плакаты и высказывания пар­тийных лидеров, обличающие «паразитов», докладчица продемонстрировала дис­курсивные механизмы, с помощью которых власть пыталась криминализировать эти социальные явления.

Елена Гапова (Западно-Мичиганский университет, США) представила доклад « "Партия торжественно провозглашает: новое поколение советских людей будет жить при коммунизме": утопическая риторика в хрущевскую эпоху». Докладчица рассмотрела два основополагающих партийных текста начала 1960-х годов («Тре­тью программу ЦК КПСС» и «Моральный кодекс строителя коммунизма») и по­казала, как в попытках представить утопическое (построение коммунизма в СССР) реальным партийным идеологам пришлось отказаться от традиционной марксистской риторики мировой революции и диктатуры пролетариата и вос­пользоваться более рациональной модерной риторикой. В результате этого в про­граммные документы попали такие экономические и социологические понятия, как уровень жизни, прибыль, производительность труда и т.д.

В докладе «Афганистан и новый дискурс о войне в позднесоветскую эпоху» Карен Петроне (Университет Кентукки, США) тезисно суммировала свои на­блюдения над тем, как менялся дискурс войны на протяжении всего советского периода, и сосредоточилась на войне в Афганистане, ставшей, по мнению доклад­чицы, переломным моментом, после которого началась дегероизация советских солдат, а в общественное пространство снова вернулись темы ужаса и бессмыс­ленности войны. Петроне подробно разбирает «Возвращение» Татьяны Чубако- вой — первый советский документальный фильм, в котором вернувшиеся на ро­дину солдаты говорят о моральном разложении на войне и о психологических травмах ветеранов. Парадоксальным образом, сильнее всего от слома традицион­ного дискурса войны пострадали сами ветераны: вскоре в советской прессе воз­никли образы солдат-афганцев, принесших с собой на родину насилие и ужасы войны и едва ли не слившихся с теми врагами, против которых они изначально и отправлялись воевать.

В докладе Юлии Минковой (Политехнический университет Виргинии, США) «Наш человек в Чили: Посмертная жизнь Виктора Хары в советских медиа и поп- культуре» речь шла о том, как образ певца-мученика, убитого режимом Аугусто Пиночета, использовался для легитимизации и укрепления советского режима. Советская пресса эпохи застоя испытывала острый недостаток в сюжетах, ак­туализировавших уже забытый язык революционной романтики. Чилийский во­енный переворот давал возможность этот недостаток восполнить, поэтому га­зетчики с радостью ухватились за сюжет мученической гибели чилийского певца-коммуниста и отвели ему идеологическое место homo sacer. Наибольшее внимание в освещении этого сюжета уделялось искалеченному пытками телу певца (ему перебили руки), что, по мнению Минковой, позволяло решить три за­дачи: вызвать сочувствие к погибшему, придать убедительность идеологическому нарративу и вселить в читателя страх.

В сообщении « Сатирическое и философское измерение соцяза в прозе Андрея Платонова» Мария Кисель (Университет Лоуренса, США) отметила значитель­ную эволюцию в работе Андрея Платонова с советским новоязом. Если в ранней прозе Платонова (в частности, в повести-хронике «Впрок» и рассказе «Усомнив­шийся Макар») использование новояза носит сатирический характер и призвано подчеркнуть коммуникативную неудачу проекта нового государства, то в «Кот­ловане» ему отводится совершенно иная роль. Новояз становится единственным адекватным языком персонажей, которые его постоянно переосмысляют и пере­изобретают, что превращает строительство социализма в чисто языковую задачу.

Наталья Скрадоль (Еврейский университет в Иерусалиме) в докладе «Эволю­ция советского бестиария: сатирические басни от Бедного до Михалкова» иссле­довала, как изменялись герои и сюжеты советских басен — одного из самых попу­лярных жанров советской литературы. Скрадоль показала, что различия в работе с этим жанром у Бедного и Михалкова были вызваны принципиально разными дискурсивными ситуациями. Поэтика басен Бедного строится на карнавальном насилии в животном мире, позволяющем перевести сложные политические аб­стракции в понятные аудитории аллегории с однозначной трактовкой и посме­яться над разоблаченным примитивным врагом. В баснях Михалкова, работав­шего в эпоху зрелого сталинизма, враги исчезают, уступив место совершившим ошибку персонажам, которым нужно еще раз повторить известные всем истины. Такая тавтологичность лишний раз должна была подчеркнуть стабильность со­ветского общества и действовавших в нем правил.

Доклад Эвы Чермановой (Университет Абердина, Великобритания) назывался «Языковой диктат: Бюрократическая паранойя в пьесах Вацлава Гавела "Вече­ринка в саду" и "Меморандум"». Черманова разобрала тексты ранних абсурдист­ских комедий Гавела, в которых в драматической форме представлена деформа­ция человека, попавшего под власть языка тоталитарного государства. Все эти идеи были позднее выражены в знаменитом эссе Гавела «Власть безвластных».

Второй день конференции закрывал доклад Бактыгула Алиева (Университет Макгилла, Канада) «Визуальное в повести Валерии Нарбиковой "Около эколо"». Докладчик взялся доказать, что ранняя проза Нарбиковой оперирует визуаль­ными категориями в манере, близкой художникам русского концептуализма. Алиев выделяет два аспекта визуального, характерного для повести «Около эколо»: 1) визуальное, доступное глазу и явленное на печатной странице, и 2) ви­зуальное, присущее сознанию, которое определяет, как и что человек видит. Этот второй аспект визуального базируется на языке советской идеологии, предстаю­щем в прозе Нарбиковой самодостаточным и автореферентным.

Последний день конференции открылся докладом Джонатана Ларсона (Уни­верситет Айовы, США) «Угроза гетероглоссии: Деревянный язык и острая кри­тика в социалистической Чехословакии», в котором он предложил по-новому взглянуть на «официальный» дискурс партийной печати и попытаться увидеть в нем диалогические элементы. На примере газетной кампании, развернувшейся в конце 1960-х годов против словацкого критика и публициста Павола Штевчека, Ларсон показал, как оппоненты использовали тексты самого Штевчека, чтобы придать своим выступлениям эмоциональную насыщенность (упрек, насмешка, праведный гнев).

Джеймс Робертсон (Нью-Йоркский университет) представил доклад «Гово­рить по-титовски: Студенческая оппозиция и языковой режим югославского со­циализма», в котором показал, что массовые протестные выступления в Юго­славии стали возможны во многом потому, что студенты прекрасно усвоили официальный социалистический дискурс, но направили его против действующего режима. Критика сталинского режима в начале 1950-х привела к демократизации общественной жизни в Югославии и к расподоблению языка бюрократического государства и языка социализма. Другим важным фактором, подрывающим дове­рие к официальному дискурсу, стало активное участие Югославии в Движении неприсоединения: югославские студенты смогли использовать усвоенный ими язык борьбы за независимость в странах третьего мира. Крайним выражением этих тенденций стали студенческие волнения 1968 года, проходившие под лозунгами углубления социалистической революции.

Сюзанн Коэн (Университет Темпл, США) в докладе «Вне и внутри рамок: Со­ветские тренинги как соцяз» разбирала историю развития в СССР тренинговых групп (T-group) — практик, разработанных в середине ХХ века американскими социальными психологами для изучения индивидуального и группового поведе­ния и основанных на свободе самовыражения всех участников группы. Коэн по­казала, как эта практика, пришедшая в СССР в конце 1970-х, превратилась в ру­ках советских психологов из способа самопознания индивида в инструмент трансляции коллективных ценностей.

Клавдия Збенович (Еврейский университет в Иерусалиме) представила доклад « Говорить и одеваться: адаптация терапевтической парадигмы к постсоветскому дискурсу», написанный в соавторстве с Юлией Лернер. Докладчица, ко всеобщему удовольствию участников конференции, продемонстрировала фрагменты россий­ского ток-шоу «Модный приговор» и проанализировала его дискурсивную при­роду, выделив несколько задействованных дискурсивных рамок: заседание суда, судебное расследование, показ мод, психоаналитический сеанс, товарищеский суд и кухонные разговоры. Таким образом внутри одного языкового пространства сме­шиваются позднесоветские и заимствованные западные дискурсивные практики; их эклектичное нагромождение способствует успешной трансплантации заимство­ванных жанров, попутно дискредитируя значения и идеи, в них заложенные.

Гасан Гусейнов (Российская академия народного хозяйства, Москва) начал свой доклад «О живучести искусственного, или Еще раз о сталинской риторике» с вос­поминания о своем детском походе в Мавзолей, случившемся незадолго до того, как оттуда вынесли тело Сталина. Однако даже похороненный Сталин живет в со­временном языке, представленный в речи многочисленными «сталинизмами», о происхождении которых говорящие часто уже и не догадываются. Общественная дискуссия о роли Сталина в свое время так и не произошла, и теперь Сталин и ста- линизмы снова и снова появляются в риторике его противников и защитников, все дальше проникая в современную российскую массовую культуру.

Тему, начатую Гусейновым, продолжила Лара Рязанова -Кларк ( Эдинбургский университет, Великобритания), выступившая с докладом «Сталинизм как автор­ский проект: метасоцяз в современном российском публичном дискурсе». Она за­далась вопросом, в какой мере современные публичные дискуссии о советском тоталитарном прошлом апеллируют к советской доксе на металингвистическом уровне. Рассмотрев материалы, посвященные Дню Победы, опубликованные в «Московском комсомольце», и теледебаты об исторической роли Сталина, Ряза­нова-Кларк пришла к выводу, что советский тоталитарный дискурс до сих пор определяет языковой выбор всех участников общественных дискуссий о про­шлом: дискутанты копируют разные элементы соцяза, по-своему их перерабаты­вают или отталкиваются от них. При этом их отношение к советскому прошлому не имеет существенного значения: и критики и защитники СССР в равной мере обращаются к советскому дискурсу.

Завершавшее конференцию выступление Марии Сидоркиной-Ривз (Йельский университет, США) «Авторитетное слово в поставторитарной России» имело целью выяснить, по-прежнему ли в современной российской публичной сфере су­ществует авторитетное слово, в его бахтинском понимании. Докладчица ответила на свой вопрос утвердительно и отметила, что в современной России сохраняется характерное для советского режима строгое разделение между «формальной/офи­циальной» и «неформальной/неофициальной» зонами публичного дискурса.

Илья Венявкин

____________________________