«Круглый стол» «Разломы истории: культурное пространство девяностых»

(Москва, Русская антропологическая школа (РГГУ), 26 мая 2011 г.)

 

Институт РГГУ «Русская антропологическая школа» совместно с журналом «Культиватор» учредили серию «круглых столов», посвященную осмыслению эпохи 1990-х годов. Первым мероприятием этого рода стал «круглый стол» «Разломы истории: культурное пространство девяностых», посвященный различ­ным способам саморепрезентации того времени, а также сопоставлениям этой са­морепрезентации с представлениями о девяностых, сформировавшимися уже в 2000-х годах.

В идеологии двухтысячных усиливается представление, что «девяностых не было», а в качестве главных инструментов осмысления этого времени предла­гаются замещение и забвение. 1990-е годы подаются в виде небольшого этапа мембранного типа между советской эпохой и современностью; сложный, в том числе травматический, опыт этого времени мягко аннигилируется, при этом поло­жительно нагруженные его аспекты переносятся либо в 2000-е годы, либо в годы, непосредственно предшествующие 1991-му. В результате предлагается унифи­цированная картина единого потока Бытия и Истории, который протекает сквозь советский этап в сегодняшний день, плавно эволюционируя единственно возмож­ным образом. Представление о том, что в истории возможны разломы, в одних своих ипостасях плодотворные, в других болезненные и для культуры, и для со­циума, таким образом затушевывается.

Одной из альтернатив этой тенденции может оказаться обращение к культур­ной памяти, сохранившей гораздо более сложный и стереоскопичный образ де­вяностых. Такая оптика требует особого антропологического уклона, что и сде­лало РАШ РГГУ, может быть, одной из наиболее подходящих для этих целей исследовательских площадок.

На «круглом столе» было представлено восемь докладов. Первые три условно можно было объединить в киноведческий блок, хотя преимущественный акцент делался не столько на специальных вопросах киноведения, сколько на общекуль­турных явлениях, реализовавших себя, в частности, в кинематографе и видеопродукции. Доклад Виктории Марченковой «Видеоарт в России начала девяностых» был посвящен следующей проблеме: после распада СССР перед российской не­формальной культурой (в том числе контркультурой) встал вопрос самоопреде­ления, и в поисках новой идентичности она обращается в том числе и к видеоарту, до начала 1990-х годов представленному фрагментарно в советском андеграунде. Многие из проектов, реализованных в рамках этого направления, отличались ско­рее социальной заостренностью, чем сложностью технологических разработок, и формально были близки к кинематографической «новой волне»; кроме того, видеоарт оказался весьма продуктивным языком для ряда групп постмодернистской направленности — в частности, перформансное направление концептуализма смогло наиболее полно воплотиться именно в видеоарте. В докладе также под­черкивалось, что видеоарт — явление, по своим основным устремлениям в прин­ципе органичное для российской контркультурной среды; в 1990-е же годы он впитал опыт типологически близкого европейского и американского видеоарта, приобрел более совершенные технические средства для своего воплощения.

Выступление Константина Бандуровского «"Тихое кино" девяностых» факти­чески представляло собой два доклада в одном, что было связано с различиями в интерпретации самого понятия «тихого кино». В первом случае имеется в виду, что значительная часть кинопродукции 1990-х годов (в том числе наиболее эли­тарная ее составляющая) прошла мимо зрителей и киноведов и в значительной степени представляет сейчас собой terra incognita (в докладе были представлены примеры таких фильмов и предложен вариант их систематизации). Другой смысл — собственно терминологический, прилагаемый к одному из направлений этого незамеченного кинематографа девяностых. Константин Бандуровский предложил следующее разделение, основанное на использовании звука: немое кино — звуковое кино — «тихое кино», причем если в первом случае кинотекст сам по себе очень активно «говорит» зрителю, хотя использовать звук ему не поз­воляют технические возможности, то в третьем он становится минус-приемом с экзистенциальной подоплекой, повествование строится на использовании раз­личных вариаций тишины. Хотя основные принципы «тихого кино» были об­основаны еще в 1920-е годы, наибольший расцвет этого течения в России произо­шел именно в девяностых.

В докладе Николая Поселягина «Фильм "Ширли-мырли" как пример самоописания культуры первой половины 1990-х годов» высказывалось мнение, что распад СССР и связанной с ним жесткой, но ставшей привычной системы норм, а также возникновение новых политических и социокультурных реалий вызвали в рос­сийской идеологии представление, что сама жизнь превратилась в спектакль без правил, аналог комедии дель арте с предельно размытой структурой. Процесс освобождения от прежних стереотипов сопровождался их пародийным пере­осмыслением, схожим с эффектом карнавализации. В итоге параллельно дискре­дитации старых идеологем вместо поиска новой целостной идеологической си­стемы стало постулироваться чувство принципиальной свободы от канонов (т.е. более гибкий и игровой — в семиотическом смысле — вид идеологии). Это, од­нако, имело следствием столь же общий релятивизм, функционирующий по от­ношению к девальвированным ценностям как минус-прием. В фильме «Ширли- мырли» это реализовано как отказ от любых видов детерминизма; травестируются все подряд идеологемы и каноны: от мифа о старой и новой России до за­прета на обсценную лексику, от бытового расизма до сущности христианства. Сю­жет по преимуществу развивается по лейтмотивному принципу, общая канва остается расплывчатой наподобие народной драмы.

В докладе Игоря Польского «Новая религиозность в постатеистической стране: расцвет New Age утопии в 90-е (о движении "Анастасия"/ "Звенящие кедры России")» рассматривалась эволюция названного движения с середины 1990-х годов до современности. Была проанализирована система основных прин­ципов, на которых строится идеология движения (в основном на материале книг основателя «Звенящих кедров России» — Владимира Мегре), а также просле­жены механизмы его институционализации и распространения в социуме.

Сергей Панов выступил с сообщением «Миф о "Великом возвращении", лите­ратурное свидетельство, политика памяти». Под «Великим возвращением» под­разумевается возвращение диссидентов в Россию в 1990-х годах. Строго говоря, в выступлении анализировалось не все явление в совокупности, а одна его часть, но весьма показательная для первой половины девяностых: возвращение эмиг­рантов почвеннического направления, в первую очередь А.И. Солженицына, и их стремление (а также почвенников-неэмигрантов) найти пути к тому, чтобы «обу­строить Россию». Особое внимание уделялось метапозиции теоретиков спасения русского народа: с одной стороны, в манифестах теоретики, казалось бы, само­отождествляются с адресатом (апелляция к «мы»), но с другой — народу отво­дится весьма определенная функция того, кто будет протаптывать тропу гению, который возвестит ему истину бытия. И народ, и гений при этом символически выводятся за пределы собственного прошлого с помощью актов прощения и заб­вения. Подобные корректирующие культурную память риторические практики помогают осуществлению денегации — отрицания вины (за свое прошлое).

Никита Гайдуков посвятил свой доклад «Российская полития девяностых: ко­ролевство кривых зеркал» рассмотрению формирования политической системы первых постсоветских лет (которую он определил аристотелевским термином «по­лития») и ее отображения в представлении 2000-х годов (для которого он исполь­зовал метафору «кривых зеркал»). Отдельное внимание было уделено основной государственной символике Российской Федерации (флаг, герб, гимн, дата осно­вания государства), которая представляет собой своеобразную смесь из аналогич­ных символов СССР и Российской империи. В результате возникает вопрос об идеологической ориентации России, которая не может или не хочет выработать новую идеологическую платформу и репрезентирует себя через старые клише тех социально-политических систем, от которых, казалось бы, отказывается.

В докладе Игоря Артемова « "Поезд в огне ": судьба русского рока в девяностые» прослеживается история этого явления как характерной иллюстрации того, что происходило в социокультурной сфере России в девяностые. На рубеже 1980— 1990-х годов русский рок взял на себя функцию выразителя коллективных ожи­даний (в первую очередь — ожиданий перемен и экзистенциальной свободы), од­нако в первой половине девяностых большинство участников этого музыкального движения не смогли адаптироваться к той новой ситуации, провозвестниками ко­торой являлись на предыдущем историческом этапе. Началось умирание русского рока — в первую очередь за счет массового оттока исполнителей из сферы музыки в бизнес или политику, но также и по внутренним причинам: из текстов исчезает социально-политическая проблематика, размываются основные дифференциаль­ные черты русского рока как такового. Возрождение русского рока началось в 1997 году, однако это уже было качественно иное явление: не столько социальное протестное течение, сколько одно из направлений шоу-бизнеса.

«Круглый стол» завершился выступлением Валерии Косяковой «Взгляд из двух­тысячных: дискотека девяностых» — по сути, кульминационным по отношению к одной из основных проблемных точек, заявленных на конференции: а именно каким образом и с какими целями при репрезентации девяностых сегодня про­исходит искажение той эпохи. В качестве материала для анализа был взят ком­плекс мероприятий, организуемых «MTV» начиная с 2010 года, — так называемая «СупердискотЭка 90-х», а в качестве основного объекта внимания — те психоло­гические и идеологические акценты, которые расставляются организаторами этих дискотек в отношении прошедшей эпохи. Основной пафос «дискотек 90-х» — кол­лективное возвращение их участников в эпоху своего детства (основная целевая аудитория дискотек — люди, которым сейчас от 25 до 35 лет). Это возвращение происходит благодаря нескольким процедурам: смешению отличительных черт собственно девяностых с предшествующим позднесоветским этапом; подчерки­ванию позитивных явлений, характерных для обеих эпох, и одновременно эли­минированию любых отрицательных коннотаций, забвению травматического опыта реальных 1980-х и 1990-х; настойчивой апелляции к детству адресатов. В итоге культурное пространство девяностых моделируется как «золотой век», очищенный от истории как таковой. Подобная репрезентация двунаправлена: эпоха детства утверждается как реализованная утопия, а момент символического воссоединения с ней — как продолжение этой утопии, отнесенной к прошлому, в настоящем. Это позволяет возникнуть идеологическому конструкту, согласно ко­торому счастливые девяностые закономерно продолжаются в позитивных двух­тысячных, где и происходит дискотека. В свою очередь, адресат — поколение 1980—1990-х годов — активно воспринимает этот конструкт, так как, мечтая о еди­ном культурном пространстве, не имеет возможности укоренить свое прошлое в какой-либо конкретной целостной исторической ситуации. Вместе с тем история ускользает от него, замещенная (уничтоженная?) сконструированными артефак­тами, по отношению к которым у поколения 1980—1990-х возникает ностальгия.

Подводя некоторый промежуточный итог (так как данный «круглый стол» — только первый в ряду ожидающихся в будущем мероприятий), можно сказать, что основная цель — или, во всяком случае, одна из основных целей — этой на­учной встречи была не академически-научной, а общекультурной. Объект ана­лиза, эпоха девяностых, — сложный и многогранный феномен, одно из ключевых явлений в истории России в целом, — в двухтысячные подвергается символиче­скому уничтожению, идеологические рамки 2000-х годов отказываются вмещать в себя девяностые, либо «забывая» их, либо замещая некими вторичными репре­зентациями, наконец, сводя их к некой функции моста между советским этапом и современностью.

Многофакторный научный анализ девяностых должен позволить как лучше понять закономерности этой эпохи как таковой, так и противостоять процедуре забвения, в силу тех или иных причин ставшей столь актуальной в идеологиче­ском пространстве России 2000-х годов.

Статьи по материалам докладов размещаются на сайте РАШ РГГУ www.kogni.ru, а отдельные материалы будут опубликованы также в журнале «Культиватор».

Николай Поселягин