Некролог [1]

 

Лист бумаги пахнущий травой
И не докурена еще папироса.
Клубится дым змеей прозрачной
И умирает ночь за порогом сознанья.

 

Мало кому было известно, что в загадочном старинном доме, спрятанном в одном из самых красивых уголков пражского квартала Страшнице, живет поэт Николай Аксельрод, подписывающий свои произведения псевдонимом-анаграммой своего имени: от фамилии он оставил лишь первую букву, а из трех первых букв имени получилась фамилия: А. Ник. В Чехии, где он жил с 1973 года, его часто называли Микулашем — так же, как русских царей из семьи Романовых или мистика XV века Николая Кузанского.

А. Ник жил в одиночестве, по ту сторону литературных фестивалей, сало­нов и тусовок, почти не выступал публично и редко печатался. Знатокам рус­ской поэзии, всем, кто был знаком с культурной средой ленинградского ан­деграунда, было известно, что он живет в Праге, но мало кто поддерживал с ним личные отношения. Мне посчастливилось встретиться с ним лицом к лицу; и, хотя мы прожили в одном городе около сорока лет, почти половину из которых я знал о его существовании, встреча произошла совсем недавно и Ник остался и для меня личностью, знакомой лишь по произведениям, но с малоизвестной биографией. Сейчас, когда его физическая жизнь завершена, можно задуматься и о преимуществах того печального факта, что все, кто хо­тел с Ником познакомиться, кто собирался с ним связаться, не успели этого сделать. Это преимущество, на мой взгляд, состоит в том, что его творчество не находится под давлением личных впечатлений современников, как это бы­вает в случае более социально «востребованных» авторов. Когда мы огляды­ваемся на жизнь А. Ника, у нас мало готовых фраз под рукой. И то же самое можно сказать о его творчестве.

А. Ник родился в семье, владевшей огромной библиотекой, которой, од­нако, во время Ленинградской блокады частично пришлось пожертвовать, от­правив в печку, чтоб спастись от морозов. После окончания фотоучилища, где он, помимо прочего, познакомился и подружился с будущим фотографом и литератором Борисом Кудряковым, Николай зарабатывал на жизнь починкой фотоаппаратов, посещал двухлетнюю школу рабочей молодежи, а еще много читал Жюля Верна и слушал радио «Люксембург». Довольно скоро он стал бывать на улице, о которой говорят, что она самая короткая в Петербурге, — Малой Садовой, там раньше была «Кулинария», где варили кофе за 8 копеек, читали стихи и распространяли самиздат. Здесь Ник встречался со своим двоюродным братом — писателем Б. Констриктором, а также с поэтом, редак­тором, текстологом и филологом Владимиром Эрлем, которого за виртуозные издания прозвали «Паганини печатной машинки». Эрль, ставший адресатом ста писем А. Ника с абсурдными описаниями повседневности, был также од­ним из основателей неформального движения Хеленуктизм, к которому при­мыкал и Ник. Поэзию участников этого литературного объединения можно с сегодняшней точки зрения отнести к самому значительному, что происходило в ленинградской поэзии 1960-х годов, хотя его создатели не особенно серьезно воспринимали самих себя, пародируя пафосную утопичность авангардистов. В манифесте Хеленуктов (1966) говорится: «Хеленукты всё умеют: что ни за- хочут, всё сделают». Далее следует перечисление всего того, что именно умеют Хеленукты: писать стихи, сочинять прозу, что-нибудь рисовать, прогули­ваться, пописывать статейки, разговаривать по телефону, кашлять и смор­каться, лежать, купаться, резать огурцы, распивать чай, одеваться, просеивать просо, бросать камушки в воду. В заключение сообщается, что все Хеленукты отличаются весьма красивой наружностью, отменной сообразительностью и умом. Всё знают и, что им ни скажи, — сразу понимают.

Шутки шутками, но поэзии А. Ника чуть ли не с самого начала его твор­чества присуща отчетливая, проницательная зрелость. Когда ему было три­дцать лет, в 1975 году, он как обычное дело, например, созерцал херувима, читающего в книге жизни:

Белокурый херувим
Нацепив очки стальные
Читает книгу жизни
Написанную не им
Понимая тщетность
Загнутых страниц
И красных строк
В начале каждого года

 

Связь А. Ника с Прагой началась раньше, чем он туда навсегда переехал. В 1960-е годы он принимал участие в деятельности ленинградского Джаз-клуба, а также позднее запрещенного Рок-кафе — неформальных объединений под эги­дой комсомола, сотрудничавших с джазовой секцией в Чехословакии и праж­ским журналом «Тварж» («Лицо»), где печатались переводы стихотворений ав­торов, известных тогда в России только читателям самиздата. Позже связь с Чехией стала прочной. На переломе 1960-х и 1970-х годов Ник работал сторо­жем на ленинградской автостоянке, в 1973 году женился на чешке Зденке и пере­ехал в Чехословакию, где с помощью диссидента Зденека Пинца получил место сторожа в кооперативе инвалидов Друтева. В пивной «У Бонапарта» он сошелся с кругом Рудольфа Земана, будущего издателя самиздатской газеты «Лидове новины», и продолжал сотрудничать с джазовой секцией, которая полулегаль­ным образом печатала книги и устраивала выставки, концерты, чтения.

В новой ситуации с 1990 года для него не слишком многое изменилось. Самиздат, подвергавшийся преследованиям, сменил самиздат, свободно рас­пространяемый, — что, однако, в случае того культурного сообщества, в ко­торое входил Ник, не означало особых перемен как со стороны авторов, так и со стороны публики. Вместо журналов «Часы», «Транспонанс» или «Митиного журнала» появились «Черновик», «Дети Ра», «Крещатик».

В творчестве А. Ника преобладают короткие тексты, часто иронические, с элементами черного юмора; он работает с афоризмами, эпиграммами, экспе­риментальными метрическими схемами. Еще он занимался визуальной поэ­зией и мэйл-артом — созданием артефактов на границе текста, как правило, ру­кописного, и пластического произведения. Его поиски последних сорока лет, проведенных в Праге, не были связаны с деятельностью каких-либо художе­ственных групп и не вызывали общественного резонанса; за все это время у него состоялось лишь несколько маленьких выставок. Хотя в его биографии имели место и эксцентрические проявления (он мог, например, подраться в пивной или устроить скандал), творчество Ника проходило в тишине, несмотря на поэтику сардонического смеха, типичную для некоторых его произведений.

Сегодня мы прощаемся с Николаем (Микулашем) Аксельродом, А. Ни­ком, с чувством горечи и огромным почтением, а также с непониманием и за­мешательством, которые порождает смерть. Было бы абсурдом прощаться с таким проницательным и несентиментальным творческим духом общими словами и заурядными замечаниями. Ведь сардонический смех означал в древние времена готовность — и смелость — смеяться как раз в момент собст­венной гибели. Пусть лучше прозвучат хлесткие, язвительные стихи А. Ника, в них сквозь отсутствие смысла просвечивают глубокое знание, скепсис и са­морефлексия одиночки, о котором мы так мало знали и который тем не менее настолько ощутимо присутствовал в нашей жизни:

Скажите мне еще спасибо
за то, что уходя
я вам в лицо не плюнул,
а лишь порог вашего дома
посыпал перцем, солью и душистым горошком,
чтобы ни одна собака не нашла
ваш труп,
пока он не разложится на составные элементы включая
и выключая память

Прага — Берлин