Аксельроды без аксельбантов

 

Писатели ~ это дети каннибала Гранта.

 

1

 

Прежде всего о самом очевидном: А. Ника не было в русской литературе XX века. Долго не было. Якобы не было. Среди современных мнущих время поэтов он не того слона выкопал из литературной мерзлоты. Обвился вокруг Праги русским кустом. Он рассчитал правильно, ждал гонца, и тот пришел — во сне, в виде текста, который не видно, не слышно и не напечатано — здесь. Но и ТАМ спят. Европа живет по родовому принципу: «Я тебя породил, я тебя и издам». А если ты вчера примчался, то не посмотрю на твой Санкт-Петербург, мы можем выдержать только Москву, и то выдержка кончилась (последняя бутылка осталась).

 

2

– …

– …

— О, идиот

И литература, и средство ее передвижения — буквы, и ее медиум — автор, качающийся от невнятного смысла к внятному, — просят секундной (лет в десять) паузы, посвященной вакуумному сверканию пустых литературных площадей.

Настала пора (где-то в конце XIX века) ремонта литературных помещений. И вот все вынесли: старые смыслы, целостность фразы, грамматику, иерархию запятых, и увидели ДЫРЫ, множество ДЫР, и БУЛ, и даже ЩЫЛей.

ДУЛО из этих щелей как следует, виднелось дуло уже не чеховского ружья, а скорее сопло, требующее вновь изобретенного топлива. Литература хотела взлететь в некие, возможно, более абстрактные миры: с круглыми и сферическими книгами, со светящимися траекториями фраз, с игрой темпе­ратур на поверхности замороженных страниц (если у книг в новых условиях была бы поверхность), но... вышеупомянутые и.о. идиотов — писатели слегка задержались, требуя гарантий «сохранения взаимопонимания». Проще го­воря, писателям хотелось, чтобы им улыбались в метро. Как будто не глав­ный читатель всякого искусства — ты сам, его создатель. Или ОН сам, соз­датель нас и искусства в нас, а уж для таких читателей сферические книги, подвешенные в пространстве (и в условиях невесомости в том числе), и све­тящиеся в небесах строчки-траектории — прекрасная трасса мгновенного по­нимания вечно-эфемерной литературы.

Итак, литература взлетела без писателей. Стилю вакуумного искусства это обстоятельство как бы на руку: без текста, так и без автора — почему нет. И даже думаю, чем меньше автора — тем больше читателя, ибо помещение литературы — одно на этих двоих.

Идеальна литература без всех: без текста, без автора и без читателя — голое платформное образование, способное вывести этих троих в будущее.

 

3

 

А. Ник создавшуюся паузу понял и поднял, но спорить пытался: хочу спать! Хочу видеть сны, в которых что-то есть! (то есть всё). Ему возражало чело­вечество, ничего не читающее, и человечество, ничего не видящее, а поддер­живала публика, видящая НИЧЕГО — снег среди бела дня. Туча, а не лите­ратура — из иностранных слов. Из провалившихся в глубину слов букв. Из букв без букв, но с бутылочками — по периметру. Секст-эссенция, эксцеленс! Выпьем и поймем то, что никто из нас.

Читатели ждали, поседев в очередях за отсутствующими. За их книгами и пере-бродскими имиджами. Не Джами, но — кол ему в душу, ибо А. Ник. Или Ры. То ли антилопы, то ли Аксельроды — дымом из трубы, словно Констрик­тор по утрам. Словно все трансфуристы в сигейском прыжке — через любую фразу. Ведь: «Проще жить, чем умереть» (Ры).

А. Ник предпочел умереть. Он держит паузу. Он отсутствовал в жизни, но теперь он снова внутри слова. Места там мало — учтите, господа и слуги, ко­гда пишете кому-нибудь куда-нибудь зачем-то.

«Мы умираем или просто достигаем равновесия?» (Ры).

Николай Аксельрод молчит. Ответить может тот, кто еще (пока) жив. На территории России в нашем медленно разбивающемся сердце.

2011