купить

«Англичанин… московский»:

Ключевые слова: Е. Замятин, литературная репутация, Evgeny Zamiatin, literary reputation

ЕВГЕНИЙ ЗАМЯТИН И РУССКАЯ КРИТИКА (1913—1923)

(Архивная заметка)

 

В парижском архиве Евгения Замятина хранится альбом с газетными вырез­ками, сбереженными писателем. В этот альбом вошли вырезки, собранные в период с 1913 года, когда состоялся настоящий литературный дебют Замя­тина — публикация повести «Уездное», по 1923 год, незадолго до официаль­ного запрещения романа «Мы»[1]. Таким образом, в альбоме представлены критические отзывы на работы Замятина за первое десятилетие его литера­турной деятельности, до и после Октябрьской революции — в подборке, прямо отражающей озабоченность молодого автора формированием своей репутации. Альбом также включает в себя относительно малоизвестные от­зывы, принадлежащие перу писателей или критиков, впоследствии сыграв­ших в жизни Замятина заметную роль.

Альбом представляет собой большой том (370 х 250 см) из плотной кре­мовой бумаги очень хорошего качества (108 непронумерованных страниц). Он производит впечатление подарка, вероятно, полученного писателем от жены, Людмилы Николаевны, а может быть, от заботливой матери, Марии Александровны, или сестры, Александры Ивановны: альбом вручную обер­нут дорогой, слегка ворсистой черной тканью с золотым цветочным узором. Каждая вырезка аккуратно вклеена (длинные статьи пришиты к страницам и обрезаны по их размеру), а имена авторов и названия статей тщательно вырезаны и приклеены отдельно, рядом с текстами. Замятин делал к вырезкам карандашные подписи с библиографической информацией (не всегда пол­ной), подчеркивал важные фрагменты текстов и оставлял комментарии. Сто пятьдесят восемь вырезок расположены в относительно хронологическом по­рядке, хотя они, как и страницы, не пронумерованы. В период с 1913 по 1917 год Замятин часто покидал Санкт-Петербург/Петроград, изъездив всю Россию в качестве морского инженера, а большую часть 1916 и 1917 годов провел в Англии. Очевидно, жена существенно помогла ему в собирании этих вырезок (Замятин просил ее об этом в письмах из Англии от 1916 года). Вре­менами он также пользовался услугами весьма эффективного «Бюро газет­ных вырезок», которое снабжало его перепечатками некоторых статей (по такому же принципу сегодня рассылаются Google- оповещения). Может по­казаться удивительным, что после 1923 года Замятин перестал вести подроб­ный учет критических отзывов на свои работы, однако тому есть практиче­ское объяснение: в альбоме больше не было места — в конце остались всего две пустые страницы.

Этот альбом весьма интересно сравнить с полной библиографией работ Замятина и прижизненных отзывов на них, составленной в 2003 году выдаю­щимся ученым А.Ю. Галушкиным[2]. Галушкин идентифицировал 267 библио­графических единиц, относящихся к периоду 1913—1923 годов (с. 212—226). Если учесть, что значительное число текстов из списка Галушкина (в осо­бенности поздних) появились за границей (в Берлине, Праге, Париже), были написаны критиками-эмигрантами (такими, как Алексей Ремизов, Марк Слоним, Августа Даманская и др.) и опубликованы в изданиях, которые не­возможно было получить в России, то становится ясно, что Замятину удалось собрать в своем альбоме потрясающе полный корпус материалов, отражаю­щих специфику восприятия его сочинений в течение первого десятилетия его писательской карьеры. В альбоме за редким исключением представлены почти все важные рецензии, и отсутствие одной из них — по большей части хвалебной статьи Якова Брауна «Взыскующий человек» (1923) — практиче­ски наверняка объясняется длиной статьи (15 страниц), из-за которой вклеи­вать ее в альбом было бы попросту неудобно[3]. При этом нужно добавить, что ряд статьей, вошедших в альбом Замятина (около сорока вырезок), не включены в библиографию Галушкина — очевидно, потому, что содержат ин­формацию биографического характера, а не критический анализ. То, что За­мятин сохранил эти статьи (с рассуждениями о том, какое важное место он занимает среди писателей нового поколения, замечаниями о его участии в литературных мероприятиях, записями о его членстве в редколлегиях и ко­митетах), говорит о том, как одержимо молодой писатель следил — особенно в первые годы работы — за любыми публичными проявлениями признания во время его стремительного взлета на российский литературный олимп. Эти статьи определенно демонстрировали, что Замятин принял правильное ре­шение, оставив свою первую профессию морского инженера ради литера­туры. Тем не менее из содержимого альбома, а также из статей, перечислен­ных в библиографии Галушкина, удивительно ясно видно, сколь полярными, практически противоречивыми, были мнения критиков о творчестве Замя­тина до и после Октябрьской революции. Однако не революция как таковая была причиной резких изменений в его литературной репутации.

Первая повесть Замятина, «Уездное», опубликованная в журнале «За­веты» в мае 1913 года, мгновенно была признана весьма значительным явле­нием предвоенной литературы. Редактор журнала С.П. Постников потом вспоминал, что сам собрал около трехсот вырезок-статей, в которых упоми­налась повесть[4]. В альбоме представлена небольшая подборка примерно из двадцати рецензий. После того как в литературе распространились «экс­цессы» эгофутуризма, многие критики приветствовали интерес нового, не­известного писателя к быту, его увлечение реализмом и изображение им от­сталости провинциальной России, которая до этого нечасто описывалась в литературе: «Как видит читатель, литературная молодежь в части своей воз­вращается к быту, к запаху полей, к простоте стиля»[5]. Многих поразил язык писателя, для которого, как кому-то представлялось, были характерны «не­сколько искусственная примитивность», злоупотребление архаизмами и диа­лектизмами («далевским словарем, нарочитыми руссицизмами»)[6]. Один из критиков угодил в ловушку, в которую затем попадали и многие другие, сочтя, что язык произведений Замятина свидетельствует о том, что на са­мом деле весьма умный и культурный автор является малообразованным провинциальным писателем: «Это — самородок. Человек, безусловно, не книжный, человек, вобравший в себя не премудрости печатного листа, а весь трепет и мощное дыхание жизни. Он пишет, как говорит»[7]. Это неверное со­ображение писатель отметил в альбоме красным карандашом. Когда Алек­сандр Блок в 1918 году познакомился с Замятиным, то признал, что под впе­чатлением от «Уездного» и ранних рассказов писателя тоже ожидал, что тот окажется провинциалом: «А я думал, что вы непременно с бородой до сих пор, вроде земского доктора. А вы — англичанин. московский.»[8] Из всех критиков — первых читателей «Уездного» самым проницательным оказался Борис Эйхенбаум:

Автор выступает впервые. Тем приятнее говорить о том, что повесть эта написана с талантом и что ожидать от автора можно многого. <...> За­мятин — ученик Ремизова, и его-то школу он и утверждает. Школа эта от­вергает лирический стиль рассказа. Рассказчик не только беспристрастен <...> но и безстрастен. <...> Не знаешь, что себе сам Замятин думает, и ка­ким языком он сам говорит. <...> Тут — не простой натурализм, а тем ме­нее — реализм. Здесь есть определенный стиль. <...> Сказка рассказывает. Само это «уездное», сама эта яма говорит. <...> Многие эффекты у За­мятина — собственные. <...> Чувствуется у Замятина то художественное знание, которое позволяет ему из маленького сюжета сделать вещь до­вольно значительную[9].

 

Предполагаемое влияние Ремизова, отмеченное здесь Эйхенбаумом, ста­нет одной из наиболее часто повторяющихся тем в ранних рецензиях. Сам Ремизов позднее весьма лестно отзовется о стиле Замятина: «Словом он вла­деет в совершенстве: любит и ценит слово, и ладит слова с большим искус­ством. Стиль Замятина лебедянский, такая его и речь — Москва, вышедшая в степь половецкую»[10]. Однако это влияние сам Замятин будет яростно от­рицать, например, в письме от 1916 года: «Ремизова лично узнал не очень давно, да и книги его стал читать сравнительно поздно. Кладовая языка у меня и у Ремизова разные: у него — рукописи и редкостные книги, а я кни­гами пока почти не пользовался. Внутреннее мое несходство с Ремизовым — чем дальше, тем, вероятно, будет больше заметно»[11].

После первого успеха были опубликованы еще несколько повестей, в том числе «Непутевый» (1914), «Три дня» (1914), «Чрево» (1915) и «Алатырь» (1915). Повесть «На куличках» должна была выйти в журнале «Заветы» вес­ной 1914 года, однако была отозвана и запрещена практически сразу — на ос­новании того, что в ней допускалось «оскорбление армии» и нарушались «правила приличия и доброй нравственности»[12]. Примерно в то же время критик И. Василевский (Не-Буква) предупреждал молодых писателей, таких как Евгений Замятин и Александр Грин, о трудностях и тяготах такой бурной деятельности[13]. Замятин добавил карандашом к этой вырезке: «Дурак». Тот же критик, отзываясь о повестях Замятина, повторил распространенное суж­дение о том, что Замятин «бытовик» — «в самом крепком, самом "густом" значении этого слова»[14]. Когда в 1916 году повести были изданы в одном томе (под названием «Уездное»), о них похвально отозвался Юлий Айхенвальд: «В быстром темпе ведет он свое повествование, в немногих штрихах умеет намечать оригинальные человеческие образы и души, уверенной кистью набрасывает свои мазки. Несомненно, как мастер входит он своей книгой в нашу художественную литературу, с очень индивидуальной физиономией, с живым и самоцветным талантом»[15]. Выход книги приветствовали Вячеслав Полонский и А. Гизетти[16], а также Р.В. Иванов-Разумник, который тем не ме­нее отметил черную сторону юмора Замятина: «Неужели же все это — только собрание смешных "бытовых" анекдотов? Не собрание ли кошмаров ско­рее?»[17] В целом первые рецензенты сочинений Замятина пришли к выводу, что он бытовик, ностальгически погруженный в язык и культуру провинции, и «из перерусских русский»[18].

Однако Иванов-Разумник выявил и другую, еще не до конца развитую черту текстов Замятина, заметив, что по его произведениям видно, «как реа­лизм может пользоваться многими техническими завоеваниями модернизма»[19]. Именно эта тенденция произвела на читателей сильное впечатление, когда в конце сентября 1917 года Замятин вернулся после полуторагодовой командировки, которую провел, наблюдая за строительством ледоколов в Англии, и из которой привез завершенную повесть «Островитяне», опуб­ликованную в 1918 году. Критики отметили, что это «совершенно новый для Замятина жанр», и пришли к выводу, что «"Островитяне" написаны тонким европейцем»[20]. По словам Н. Ашукина, «в этой повести Замятин нашел свой стиль. <...> Замятин мог возникнуть только в современности. Динамика со­временности создала легкие, стремительные ритмы его прозы, красочный им­прессионизм образов»[21]. Изменился не только предмет повествования, кото­рый теперь составлял современный, городской мир заграницы, — стал более лаконичным и менее красочным стиль, а структура текста приобрела выра­зительную раздробленность за счет сдвигов и противопоставлений в неоку­бистском стиле. Следовательно, необходимо отметить, что вовсе не события революционного года, а обстоятельства жизни Замятина начиная с марта 1916-го, его опыт жизни в военное время в промышленно развитом, соци­ально негибком западном обществе, столь отличном от его собственного, при­вели к важным изменениям в поэтике его произведений.

Эти новые черты стиля Замятина перешли из его «английской» повести «Островитяне» в антиутопический роман «Мы», большая часть которого была, вероятно, написана в 1919—1920 годах. В России роман был понят в основ­ном неверно — как целиком и полностью антисоветская сатира. Замятин, не­сомненно, понимал, что этот текст будет воспринят как провокационный: «Е.И. Замятин написал большую повесть, но, при существующих условиях, не надеется вскоре увидеть ее в печати»[22]. Однако вскоре после бурных событий 1917—1918 годов интерес критиков к художественным изменениям в стиле За­мятина отошел на второй план: они пытались найти точное определение его по­зиции в отношении большевиков. Такие тексты, как рассказы «Дракон» (1918), «Церковь божия» и «Арапы» (оба написаны в 1919 году, но опубликованы только в 1922-м), аллегорическая пьеса об испанской инквизиции «Огни св. До­миника» (закончена в 1920-м), полемические эссе, в том числе «Я боюсь» (1921), в которых Замятин предсказал закат настоящей литературы в новом го­сударстве, навлекли на него серьезные нападки[23]. А. Луначарский жаловался: «Никакого нового католицизма нет, а вот бумаги нет — это гораздо хуже. <...> Да и те стеснения, которые мы вынуждены сейчас налагать на литературу, по­скольку идет борьба, а искусство есть оружие, отпадут, и нужно быть неверо­ятно пугливым, чем-то вроде пуганой вороны, чтобы сказать, что будущее рус­ской литературы все в прошлом. Каким "прошлым человеком" надо быть, чтобы сказать это?»[24] В своем альбоме Замятин выделил и эти замечания карандашом. Константин Федин также холодно отнесся к статье «Я боюсь» («Нужно ли ука­зывать на произвольность построения статьи Замятина и противоречий ее част­ностей?»), как и театральный критик Садко (В.И. Блюм): «Евг. Замятин пыта­ется жонглировать старыми трафаретами»[25]. А. Воронский в отзыве на рассказ Замятина о Гражданской войне «Пещера» (написан в 1920 году, опубликован в 1922-м) заметил, что бывший бытовик предал свою тему: «Сам по себе — тут быт, но освещение рассказа, фон, настроение — сплошная обывательщина»[26]. Многие критики также сожалели о том, сколь губительное влияние «консер­вативная» эстетика и политические взгляды Замятина оказывают на группу молодых писателей, которые называли себя «Серапионовы братья».

Однако некоторые читатели продолжали отмечать и значительные ново­введения, характерные для неореалистических текстов Замятина, написан­ных после 1916 года и сильно отличающихся от «Уездного» и других про­изведений первого периода его творчества. Возьмем анонимный отзыв от 1922 года: «В последующих работах Замятина чувствуется упорная работа над своим языком, над своим художественным методом. У него появляется какой-то научный подход к творчеству, роднящий его с представителями экс­периментального романа, и в то же время он модернист, чарующий лирик, изощренный стилизатор. <...> Замятин — западник, он гораздо более "свой" в Лондоне и Диккенса и Уэллса, чем в "Уездном"»[27]. Д. Выгодский придер­живался такого же мнения, комментируя все повести, опубликованные в сборнике «Островитяне» (1922): «Основной тон Замятина не русский, не привычный для нашей литературы, не органически в ней развившийся, а при­внесенный. Целый ряд особенностей его и, прежде всего, своеобразный юмор приближает прозу Замятина к английской»[28]. Иногда, как в отклике Д. Лутохина, «английскость» Замятина ставилась ему в заслугу: «Кто знает, не об­гонит ли он, с этой английской выдержкой, других больших наших худож­ников слова.»[29] Однако в целом то, как удивительно изменилась репутация Замятина (о чем свидетельствуют собранные в альбоме статьи) — в глазах критики он превратился из писателя, воплощающего основополагающие русские свойства, в человека, которого воспринимали как иностранца, в част­ности как англичанина, — пошло ему во вред. В марте 1922 года П.С. Коган сделал следующее насмешливое замечание: «Писатель Замятин застрял в России и замечтался о цилиндрах и проповедях викария»[30]. Гораздо более серьезным ударом было то, что в статье, отражавшей то мнение о Замятине, которое послужило причиной его ареста летом 1922 года и почти что привело к его высылке, Л. Троцкий отнес его сочинения к категории «внеоктябрьской литературы» и сделал следующий вывод об авторе «Островитян»: «В конце концов, автор сам островной человек, и при том с маленького островка, куда он эмигрировал из нынешней России. И пишет ли Замятин о русских в Лон­доне, или об англичанах в Петрограде, сам он остается несомненным внут­ренним эмигрантом. По своему подтянутому стилю, в котором выражается особое писательское джентльменство (на границе снобизма), Замятин как бы создан для учительствования в кружках молодых, просвещенных и бесплод­ных островитян»[31]. Это весьма компрометирующее определение — «внутрен­ний эмигрант» — вновь было применено к Замятину, всегда одетому в твид, с аккуратным пробором, идеально выглядевшему с «английской» трубкой, обычно зажатой в зубах, в поворотном для него 1924 году, когда роман «Мы» был опубликован в США и запрещен в России.

Когда близкий друг Замятина Михаил Булгаков в 1930 году обратился к Сталину с просьбой разрешить ему покинуть СССР, он ссылался на со­бранный им альбом вырезок, в котором отслеживал мнения критиков о раз­витии своей литературной карьеры: «Произведя анализ моих альбомов вы­резок, я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных — было 3, враждебно-ругательных — 298»[32]. Заметки из альбома Замятина, относящиеся к более спокойным 1913— 1923 годам, по большей части положительно характеризовали его литератур­ные начинания. Он дорожил этим альбомом и в 1931 году взял его с собой в эмиграцию — при том, что книги и другие бумаги (например, триста три­дцать четыре письма, написанных им жене за двадцать пять лет) ему приш­лось оставить. В то десятилетие, которое отражено в вырезках из этого аль­бома, Замятин как писатель полностью преобразился: из провинциала он превратился в утонченного городского эстета, из ностальгического писа­теля — в писателя, озабоченного настоящим и даже будущим, из бытовика — в неореалиста, из типичного русского — в чужака, «англичанина». В конце 1920-х и в 1930-х годах, когда Замятин будет выступать против сталинских ограничений в культуре и бороться за разрешение эмигрировать, ему при­дется преобразиться еще несколько раз.

 

 

[1] Bibliotheque de Documentation Internationale Contempo- raine (BDIC). Universite de Paris (Nanterre). Fond E. Zamiatine. F DELTA RES 614. Dossier 210.

[2] Галушкин А.Ю. Материалы к прижизненной библиогра­фии Е.И. Замятина (1908—1936) // Творческое наследие Евгения Замятина. Тамбов, 2003. Т. XI. С. 196—251. Эти библиографические материалы были бесценны для ра­боты над моей статьей. История творчества Замятина в восприятии литературной критики была также очерчена в библиографических списках следующих публикаций: Shane А.М. The Life and Works of Evgenij Zamjatin. Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1968; GoldtR. Thermodynamik als Textem. Der Entropiesatz als poetolo- gische Chiffre bei E.I. Zamjatin. Mainz: Liber Verlag, 1995; Янгиров Р.М. Современники о Е.И. Замятине (По мате­риалам русской зарубежной печати 1920-х—1930^ го­дов) // Евгений Замятин и культура XX века. СПб., 2002. С. 354—408.

[3] Браун Я. Взыскующий человек (Творчество Евгения За­мятина) // Сибирские огни. 1923. № 5/6. С. 225—240.

[4] Постников С.П. Страницы из литературной биографии Е.И. Замятина / Под ред. Р. Янгирова // Russian Studies. Ежеквартальник русской филологии и культуры. 1996. №2. Vol. 2. С. 518.

[5] Д. Д-го. Литературные заметки: «Заветы» // Архангельск. 1913. 21 июня . С. 2.

[6] Григорьев Р. Барыба // День. 1913. 8 сентября. С. 3. См. также: Игнатов И. Литературные отголоски // Русские ве­домости. 1913. 1 июня. С. 2; К-ов Н. Литературные за­метки // Руль. 1913. 21 июня. С.2; Вальбе Б. Заметки чи­тателя: «Уездное» — Е. Замятина // Одесский листок. 1916. 13 июня. С.4.

[7] Леонидов О. Листки из блок-нота // Голос Москвы. 1913. 14 июня. С. 5. См. также: Измайлов А. Темы и парадоксы // Биржевые ведомости. 1916. 8 марта. С. 2.

[8] Замятин Е.И. Воспоминания о Блоке (1921) // Замя­тин Е.И. Я боюсь / Под ред. А.Ю. Галушкина, М.Ю. Лю­бимовой. М.: Наследие, 1999. С. 114.

[9] Эйхенбаум Б. Страшный лад // Русская молва. 1913. 17 июля. С. 4—5.

[10] Ремизов А. Первое произведение: Ни за нюх табаку // Жизнь искусства. 1920. 31 июля / 1 августа. С. 2.

[11] Письмо С.А. Венгерову. Ньюкастль, 1916. 15/2 декабря // Переписка Е.И. Замятина с С.А. Венгеровым // Евгений Замятин и культура XX века / Под ред. М.Ю. Любимовой, Т.А. Кукушкиной, Е.Ю. Литвин. СПб., 2002. С. 191.

[12] Речь. 1914. 17 февраля [неполная ссылка в альбоме Замя­тина]. Повесть была впервые опубликована в 1923 году.

[13] Василевский И. (Не-Буква) // Петербургский курьер. 1914. 25 января [неполная ссылка в альбоме Замятина].

[14] Василевский И. (Не-Буква) В поисках быта // Журнал жур­налов. 1915. № 33 [неполная ссылка в альбоме Замятина].

[15] Айхенвальд Ю. Литературные наброски // Речь. 1916. 25 февраля. С. 2.

[16] Полонский В. Заметки о молодых: (Чапыгин, Никандров, Замятин) // Летопись. 1916. С. 260—265; Гизетти А. // Ежемесячный журнал. 1916. С. 246.

[17] Иванов-Разумник Р. Земля и железо // Русские ведомости. 1916. 6 апреля. С. 2.

[18] Яковлев Я. Каменная баба // Журнал журналов. 1916. Март. С. 7. См. также: Ожигов А. Литературные мотивы // Современное слово. 1918. 16 марта. С. 3.

[19] Иванов-Разумник Р. Литература и общественность: Рус­ская литература в 1913 году // Заветы. 1914. Январь. С. 95.

[20] Левидов М. // Новая жизнь. 1918. 17 февраля. С. 3; Перво­путок // Вольная Сибирь. Пг., 1918. 10 марта. С. 4.

[21] Ашукин Н. Современность в литературе // Новая русская книга (Берлин). 1922. № 6. С. 5—6.

[22] [Б. п.] Среди писателей // Жизнь искусства. 1920. 20 июля. С. 4.

[23] См.: Воронский А. Литературные заметки // Красная новь. 1922. № 3. С. 267—268; Блюм В. «Огни св. Доминика» // Красная нива. 1923. № 3. С. 30.

[24] Луначарский А. Заметки о журналах // Печать и револю­ция. 1921. № 2. С. 224—227.

[25] Федин К. // Книга и революция. 1921. № 8/9. С. 85—86; Садко [Блюм В.]. В их доме [неполная ссылка в альбоме Замятина].

[26] Воронский А. Литературные отклики // Красная новь. 1922. № 2. С. 269.

[27] [Б. п.] Молодая Россия: Портретная галерея «Вестника ли­тературы» // Вестник литературы. 1922. № 2/3. С. 14—15.

[28] Выгодский Д. Замятин // Россия. 1922. № 2. С. 24—25.

[29] Лутохин Д. // Утренники. Пб., 1922. Кн. II. С. 143.

[30] Коган П. Литературные заметки: I. Писатель Замятин // Правда. 1922. 22 марта. С. 4.

[31] Троцкий Л. Внеоктябрьская литература // Правда. 1922. 19 сентября. С. 2—3.

[32] Письмо Правительству СССР. 1930. 28 марта // Булга­ков М. Письма. Жизнеописание в документах. М.: Совре­менник, 1989. С.171.