купить

Чей это Бахтерев?

 

Издательство «Гилея» выпустило двухтомник И. Бахтерева «Обэриутские сочинения»[1], в котором составителем, комментатором текстов и автором заключитель­ной статьи является Михаил Евзлин — далеко не дилетант издательского дела, известный ценителям малотиражной авторской книги по целому ряду изданий, вышедших в Мадриде под маркой Ediciones del Hebreo Errante, в том числе по подготовленным совместно с Сергеем Сигеем восьми книгам последнего обэриута. Оформленные с большим вкусом, с рисунками Б. Констриктора и С. Сигея, мадридские сборники сразу стали коллекционными.

Гилеевский двухтомник И. Бахтерева, как, впрочем, и вся серия «Real Hylaea», также стилизован под авторскую книгу, соответствует этому и тираж — 500 ну­мерованных экземпляров.

Несмотря на карманный формат, книга содержит ряд иллюстраций, среди ко­торых фотографии Бахтерева, выполненные Виктором Немтиновым в Ленин­граде в 1984 г. (на выставке «Грани портрета» в Доме культуры им. С.М. Кирова) и в 1987 г. (на выступлении Бахтерева в Ленинградском государственном музее театрального и музыкального искусства), а также репродукция «Портрета Игоря Бахтерева» Сергея Сигея.

Этот немногочисленный иллюстративный материал является, по сути, един­ственной сильной стороной данного издания и хотя и не восполняет пробелы комментария, но дает возможность ощутить историко-культурный контекст позд­него творчества Бахтерева, в котором значимую роль сыграли его творческие кон­такты с деятелями неофициальной культуры и молодыми филологами, для ко­торых Бахтерев, наряду с Я.С. Друскиным, стал проводником к обэриутским художественным реалиям. В свою очередь, для Бахтерева внимание поэтов «вто­рой культуры» явилось важным творческим стимулом: получила продолжение прервавшаяся на десятилетия линия его обэриутского творчества; он обрел чи­тателей, публикаторов и исследователей[2].

Постановщик, оформитель и активный участник обэриутских выступлений, Бахтерев в 1930-е гг., после процесса по делу детского сектора «Госиздата», ото­шел от обэриутского творчества. В конце 1930-х и в 1940-е гг. он завоевывает себе имя в советской драматургии пьесами исторического характера, написанными в соавторстве с А. Разумовским («Полководец Суворов», «Русский генерал», «Под звездами балканскими» и др.), публикуется как очеркист в ленинградских журналах, пишет для детского отдела радио. Поэзия и драматургия Бахтерева обэриутского периода и предшествовавшего ему по времени театра «Радикс», од­ним из создателей которого он был, сохранились в авторской реконструкции конца 1940-х — 1990-х гг.

Восстанавливая по памяти свои ранние тексты, Бахтерев многократно их пе­рерабатывал. Процесс создания текста никогда не ограничивался экспромтом, об этом свидетельствуют многочисленные авторские версии и варианты, сохранив­шиеся в его домашнем архиве. Десятки вариантов начала и отдельных частей, сти­листическая правка характерны не только для его поэтических вещей, но и для мемуарных, и для журналистких очерков. Постепенно, не без влияния неоаван­гардного направления, у Бахтерева появляется установка на непрерывность про­цесса письма, подчеркнутая «открытой» датировкой (например, 1930, 1956 и да­лее) и варьированием разных элементов текста.

В позднем творчестве Бахтерева (1960—1980-х) его ранняя поэтика, о которой можно судить по авторской реконструкции конца 1940-х, получила развитие: он использует прием цветных заклеек отдельных слов или строк с введением поверх них варианта текста как способ создания симультанной визуально-вербальной композиции; включает в созданные ранее тексты элементы зауми. Поэзия Бахтерева этих лет, обращенная, с одной стороны, к европейскому художественному и литературному авангарду XX в. (живопись П. Клее, комбинаторная поэзия), с другой стороны, к традициям русских футуристов-заумников (далеких по своим принципам от советского мейнстрима), находит отклик именно в неофициальной поэтической среде 1970-х, будучи созвучна художественным поискам этого круга (от футуризма до необарокко).

Однако все это остается за пределами книги. Как, впрочем, и сама фигура по­следнего обэриута. Рецензируемый сборник правильнее было бы назвать «Мой Бахтерев», поскольку главным действующим лицом является тут М. Евзлин. Установка на авторскую книгу прослеживается не только в оформлении, но и в содержании сборника, что, к сожалению, не прибавляет ему ценности...

Краткое предисловие «О принципах публикации текстов» удивляет своим воинствующим стилем, заставляющим вспомнить плодовитую на ярлыки рап­повскую критику, терминологической путаницей и, главное, отсутствием внят­ного объяснения принципов публикации. Перенося характерное для споров на­чала XX в. противопоставление искусства «академического» и «новаторского» на типы издания, Евзлин ополчается на академические собрания, сопровождаю­щие публикацию текстологическим комментарием, называя последние «пусто­словием»; он заявляет, что «если читатель не страдает болезненным любопыт­ством, он вовсе не обязан заглядывать в примечания: есть только тексты — сами по себе, без пояснений и объяснений» (с. 12—13). Что же предлагает составитель, противопоставляя свой принцип публикации «академическому»? Представляя читателю первое собрание произведений Бахтерева, Евзлин не находит нужным дать хотя бы краткий очерк творческого пути автора, полагая, что «Бахтерев разлит (sic! — Ю.В.) в своих текстах».

При этом, увы, не только полемизируя с потенциальными соперниками-лите­ратуроведами, но и на деле составитель не стремится к текстологической точно­сти и к продуманности состава сборника.

Самый уязвимый аспект данного издания — это отбор текстов и их взаимное расположение. Казалось бы, составитель находит верное решение — сохранить поэтику вариативности, свойственную позднему творчеству Бахтерева, опубли­ковать в одном ряду варианты текстов. Однако уже при обосновании своей по­зиции он противоречит себе: с одной стороны, он пишет, что считает «неприемле­мым отношение к бахтеревским текстам как вариантам, а посему тексты, даже с минимальными различиями, публику[ет] как самостоятельные произведения, имеющие свое собственное значение» (с. 12), с другой стороны, утверждает, что стремится «дать представление о бахтеревском тексте как целостности...».

Противоречивостью отличается и структура томов, которая, с точки зрения Евзлина, отвечает «жесткому, но ясному и простому строю» — «хронологичес­кому» и «тематическому» (под последним, видимо, имеется в виду жанр текста). Названия разделов второго тома — «Миракли», «Пьесы и водевили», «Повество­вания» — заставляют усомниться в том, что составитель употребляет слова «пьеса», «водевиль», «миракль» в их терминологически принятом значении. Под­черкнем, что такие определения не являются и авторскими. При сопоставлении с «Планом книги для "Гилеи"» (1991) Бахтерева, приведенным в Приложении 2, видно, что сам автор использовал в качестве заглавий соответствующих разделов традиционные: «Проза», «Театр».

Внутри разделов варианты одного текста помещены друг за другом, в назва­ниях приведена нумерация ((1) Натюрея, (2) Натюрея), но читателю не сообща­ется, что нумерация эта сделана не автором, а составителем. Кроме того, неясны основания, по которым составитель определяет порядок расположения вариан­тов. Не сообщается и о том, почему приведены именно эти варианты из созданных Бахтеревым. Ведь сохранилось их гораздо больше. Только в домашнем архиве (не считая рукописей, подаренных автором друзьям) имеется, скажем, 9 вариантов «Элегии», 37 вариантов «Тишайшей пиесы»[3] и т.д. Но, даже публикуя два вари­анта, чтобы показать «бахтеревский текст как целостность», нужно как минимум соблюсти композицию изменений, то есть разобраться с хронологией внесенной автором правки, что без текстологического описания рукописи и сопоставитель­ного анализа текстов сделать невозможно.

На основе данной в сборнике датировки складывается картина ясной после­довательности вариантов и непрерывности поэтического пути Бахтерева. Но это фальсификация. Составитель вводит читателей в заблуждение, искажая метод творческой работы поэта. У Бахтерева дата, наряду с заглавием и посвящением (если оно имеется), является семантически важным элементом текста, часто вы­деляется цветом и/или графически, при этом функция даты может быть разная. Помимо отсылок к существенным для творческого пути Бахтерева событиям ху­дожественной жизни (например, участию в литературной группе «Левый фланг», совместному выступлению обэриутов), дата наравне с другими элементами текста может выполнять роль варьирующегося компонента и подчиняться чисто худо­жественной задаче. Поскольку рукописи 1920-х гг. не сохранились, необходимо также учитывать, что датировка текстов обэриутского периода всегда ретроспек­тивная, Бахтерев редко указывает дату авторской реконструкции текста. Один вариант текста, датированный 1927 г., мог быть записан автором в конце 1940-х, а другой вариант этого текста, датированный 1926 г., может относиться к 1980-м.

Какой же метод установления хронологии работы Бахтерева над текстом ис­пользовал составитель? Что лежит в основе композиции сборника? Видимо, в ней и воплощен новаторский принцип составителя? В предисловии Евзлин призна­ется: «...в иных случаях отнесение к одному или другому жанру (стихотворение, поэма или стихотворная повесть) остается достаточно условным, как и хроноло­гическое следование, но здесь мы следовали чисто психологическому принципу: предмет воспринимается как форма, но ускальзывает от восприятия, как аморф­ная масса» (с. 12).

Такой исключительно субъективный принцип не согласуется с утверждением С. Сигея (готовившего совместно с М. Евзлиным мадридское издание сочинений Бахтерева) о важности восстановления этапов работы поэта над текстом: «Работа над этим произведением [текстом "Обманутые надежды: историческая повесть стихами и прозой"] длилась 50 лет — случай, вероятно, совершенно особенный в истории русской литературы. Именно поэтому принципиально обнаружить са­мый ранний вариант текста: что именно написал Бахтерев в 1939 или 1940 году?»[4]

Лишенный научного обоснования подход приводит к ряду недоразумений. Так, оказались разнесенными в разные части тома варианты одного стихотворе­ния (один под названием «Тишайшая из пиес», другой — «Ночь на Каменке»), причем более поздняя версия («Тишайшая из пиес») стоит раньше и открывает «Обэриутские сочинения». Такой ошибки можно было избежать, обрати внима­ние составитель на особенности рукописей, в том числе на то, чернилами они на­писаны или шариковой ручкой: из-за позднего происхождения большинства ру­кописей Бахтерева эти сведения весьма информативны. Стихотворение «Ночь на Каменке» — одно из немногих, дошедших в записи чернилами.

Комментарий текстологического характера дается только к двум текстам, но он скорее может запутать. Речь идет об особенностях пунктуации в стихотворе­ниях «Путешествие. Сказание» и «Опасное путешествие». Бахтерев, по словам комментатора, не использовал знаков препинания. Однако через несколько стра­ниц помещена поэма «Лу», в которой знаки препинания имеют авторское графи­ческое выделение. Такое изменение авторской позиции никак не поясняется.

Основное содержание комментария в рассматриваемом издании — указание на источник публикации, при этом текст не всегда воспроизводится точно. Так, именно в пунктуационном отношении отличается от указанного источника (ан­тология «Поэты группы "ОБЭРИУ"») стихотворение «Элегия» (1), но коммен­тарием это расхождение не оговорено.

Евзлин справедливо указывает на использование Бахтеревым ошибки как приема («Читатель <...> не должен забывать, что здесь мы имеем дело с текстами, в которых грамматические или лексические "неправильности" высоко семиотизированы» — с. 13). Но (возможно, из-за отсутствия технического редактора и корректора — непременных фигур академического издания) текст плохо вычитан и встречаются опечатки, замаскированные под авторские неологизмы («Стиханет шёпот / над лугами...») в той же Элегии (1).

В качестве послесловия приведена статья М. Евзлина «Обманутые надежды, или Несостоявшийся миракль» (Приложение 1), представляющая собой компи­ляцию заметок о творчестве Бахтерева, опубликованных в мадридских изданиях. Хотя свой метод исследования Евзлин называет семиотическим, видимо, в этот термин он вкладывает какой-то особый смысл — статья написана в импрессио­нистском стиле, анализ текста подменяется образным рядом.

Отметим, что в плане исследования поэтического языка Бахтерева значитель­ный интерес представляет ряд сносок, контрастирующих по своему научному стилю с вольным стилем статьи. Так, в сноске 6 анализируется использование Бахтеревым поэтических клише русской поэзии XIX в., но автор этих строк оста­ется безымянным. Составитель, придерживаясь принципа «новаторства», остав­ляет цитаты без атрибуции. И не только цитаты. Обосновывая доказательства своей профессиональной авторитетности, М. Евзлин полемизирует с безымян­ными оппонентами, называя их: «один редактор», «доморощенный "текстолог"», «коршуны-литературоведы» и т.д.

Автор статьи предпочитает не пользоваться кавычками для отделения своего текста от чужого, что из-за отсутствия уточняющих слов вводит путаницу в по­нимание тех или иных упомянутых им определений. Так, он пишет: «На этом вы­ворачивании строится бахтеревская комедия с шарманкой. Эта последняя вводит кукольную, "петрушечную" тему». Требуется пояснение, «комедия с шарман­кой» — это авторский подзаголовок произведения? Или определение жанра? И о каком именно произведении идет речь?

Не только оформление мысли исследователя затрудняет чтение, не всегда по­нятна сама мысль. Рассуждая о «петрушечной» теме у Бахтерева, Евзлин заклю­чает: «Петрушка, который должен был бы кувыркаться, начинает вдруг ни с того ни с сего произносить трагические монологи, в которые вклиниваются фразы явно из другого репертуара, словно у него какое-то колёсико сломалось...» Сопо­ставление театра Бахтерева с театром Петрушки не лишено оснований. Действи­тельно, народный театр был предметом глубокого интереса обэриутов. Нельзя не вспомнить о том, что и Введенский, и Хармс написали ряд пьес для детского те­атра кукол, в том числе для театра Петрушки. Но позволим себе напомнить, что театр Петрушки, каким он развивался в Ленинграде и Москве в 1920—1930-е гг., был традиционного устройства — перчаточного. Таким он был в кукольных те­атрах Евг. Деммени, С. Образцова и т.д. Для представления Петрушки требова­лись ширма и куклы-перчатки, а не «колесный» механизм и не куклы-акробаты. В классическом театре Петрушки репертуар включал в себя пьесы драматиче­ского характера с постоянными персонажами и узнаваемыми репликами.

Убедительности рассуждений препятствует и невыверенность научного аппа­рата. Например, ссылаясь на пьесу Бахтерева и Разумовского «Полководец Су­воров», Евзлин почему-то указывает не первое ее издание 1939 г., а издание 1949 г. и тут же дает сведения о переводе пьесы на китайский язык, вышедшем в 1945 г., что наводит на ложную мысль о том, что пьеса увидела свет сначала на китайском языке, а лишь потом на русском.

Даже если отнестись к данному изданию как к субъективному по замыслу, адре­сованному ближнему кругу, удовлетворяющему личные амбиции составителя, не удается обойти вопрос корректности отношения составителя к публикуемому тексту как к своей интеллектуальной собственности, допустимости произволь­ного изменения текста (пусть и с лучшими намерениями), его «художественного» выстраивания. Может быть, данное издание следует рассматривать с учетом социо- и психологических особенностей закрытых художественных систем, к кото­рым относится неофициальная культура, для которой свойственно текст, как в культуре архаической, считать принадлежностью группы? В истории ленин­градского самиздата 1960—1970-х известны примеры близкого архаическим куль­турам отношения к поэтическому тексту, когда друзья и соратники поэта считают своим долгом сохранить его рукописи, при этом «охраняют» текст и от самого ав­тора, от возможной разрушительной правки, берут на себя право составления сборников, не доверяя это самому автору. В качестве примера упомянем самиздатовские сборники А. Миронова, подготовленные В. Эрлем и Н.И. Николаевым. При всей неоднозначности такого подхода к авторской воле нельзя не признать текстологическую выверенность этих поэтических книг, следование составите­лей букве текста. Однако как раз этого-то достоинства издание, подготовленное М. Евзлиным, лишено.

Полностью отдав на откуп составителю подготовку книги, посчитав несовре­менным институт научного подхода к публикуемому тексту, издательство вы­брало позицию невмешательства, поэтому оно должно разделить с составителем ответственность за достоверность и точность информации, приведенной в ком­ментарии, а также за непродуманный состав сборника.

 

[1] Бахтерев И. Обэриутские сочинения: В 2 т. / Сост. и при­меч. М. Евзлина. М.: Гилея, 2013. 260, 272 с. 500 экз. (Real Hylaea).

[2] Levin I. The Fifth Meaning of the Motor-Car (Malevich and the Oberiuty) // Soviet Union / Union Sovietique. 1978. № 5. Pt. 2. P. 287—300; Кузьминский К. Старик Бахтерев // У Голубой лагуны: Антология новейшей русской поэзии: В 5 т., 9 кн. Newtonville, 1980—1986. Т. 4а. С. 17—19; Наза­ров В., Чубукин С. Последний из Обэриу // Родник. 1987. № 12. С. 39, 54; Митин П. О свободе непонимания // Ис­кусство Ленинграда. 1990. № 2. С. 88—89; Александров А. Последний из обэриутов // Литератор. 1992. № 24 (128). С. 4—5; Бахтерев И.В. Интервью [М. Мейлаху] // Введен­ский А. Полн. собр. произведений: В 2 т. М., 1993. Т. 2. С. 127—128; Сигей С. Идите и останавливайте время // НЛО. 1997. № 26. С. 239—244; Он же. Вместо примечаний, или Дополнение к предисловию // Там же. C. 273—280; Никольская ТЛ. Последний обэриут // Там же. С. 280— 282; Уфлянд В. К старшим братьям // Там же. С. 282—284.

[3] См.: Валиева ЮМ. Обзор материалов домашнего архива И.В. Бахтерева // Ежегодник Рукописного отдела Пуш­кинского Дома на 2011 год. СПб., 2012. С. 143—181.

[4] Сигей С. Обманутые надежды: обоснование текста // Бах- терев И. Обманутые надежды: историческая повесть сти­хами и прозой. Мадрид, 2011. С. 49.