В свете пророчеств

(Новосибирск)

 

СП XIII/Новосиб I

До этого были проводы в аэропорту Шёнефельд: цепочка из девушек, фотографов, телевизионных операторов... большой вокзал. Я был в полном смятении, потому что только теперь понял, в какое торжественное и весомое предприятие мы пустились.
Б. Райманн. «Сибирский дневник»

Если в самолете ты чувствуешь, что язык обложило, если поднимаешься вверх в вибрации двигателей, в свете пророчеств, значит, ты уже начал свое ледяное путешествие, как когда-то ловко опломбированный Ленин — ней­трализованный мозг, полный свинца.

И тебе кажется, что мозг — это всё вокруг: улицы, огни, девушки, фотогра­фии со сжатыми по-социалистически кулаками, а пророки — это монголы на взлетном поле, в черных шинелях, кучка людей перед джипами, охраняемая немецкими полицейскими с их гипертрофированными ушами, в состоянии одинокого ожидания, напоминающего переливающиеся сосуды.

Это всемирное всё, которое, блуждая, смещается каждый день дальше и дальше — прямо перед твоим носом и все более явственно.

А потом олимпиец нежным движением разглаживал обивку на спинке кресла, пьяный от усталости или усталый от опьянения. Друг на друга уложенные парни — команда, тамтам моторов или сны цвета сепии.

Тиканье часов. Самолет дышит теперь спокойно и летит, укачивая твой страх. Ты вспоминаешь, как это было когда-то в ночном поезде, в крайнем возбуждении. И мир, и ты сам, и твое появление разворачивались в персона­жах, в чуждом холодном кристалле, примиренном благодаря обнаруженной серьезности. Постепенно темнеет. Ведьмина ступа, чудаки-чертежники и прикосновение волшебной палочки, рука на стекле, потерянный колпак. Твоя голова склоняется на грудь, ты глубоко дышишь, вспоминая.

 

СП XIV/Новосиб II

В свете пророчеств куклы опускают свои сказочные ресницы и укутываются в меховые воротнички: матрешки, умноженные на общий знаменатель, чьи лица вылупляются одно из другого, веки сомкнуты, глаза закрыты. Мы стоим шеренгой, замыкая длинный ряд копий президента, повторяем одно и то же слово и надеемся на удачу, на случай (мы прыгаем при этом с ноги на ногу, желая по нужде, — и так перед каждым касанием).

То, что ты хотел увидеть, ты нашел, наконец, в зеркале зеркал, что-то устало выпевая в абсолютной схожести. Когда все лица складываются в одно, похо­жее на Джорджа Вашингтона, где же остается то, одно-единственное лицо?

Монументы президентов и мы ухватили друг друга за причинное место.

Нравится ли мозгу рутина? Производство продолжается моделями. Па­литра форм расширяется. Восхитительная пустота, таинственная и выхоло­щенная. Сперма собирается лужицами. Какие пророчества несет снег, при какой температуре плавится сталь? Кто воевал на фронте, где был построен Новосибирск?

Флаги веют песнями в налитых по-социалистически красных глазных яблоках. По безлюдной пампе одинокий грузовик везет заслуженные тела че­рез пыль пространств. Приняли на работу усатого Марчука: Деды Морозы на Западе — это шоколадные зайцы, а ты в Институте прикладной геофизики ищешь медведицу в самых дорогих мехах. Спроектируй по всему городу сеть из тридцати голых сейфов, золотого плюша и устройств затемнения — от­крыто круглосуточно. I'v got a big surprise for you. Wow. Оральный фактор. Продолжение сразу после короткого перерыва, и с самого сначала.

 

СП XV/Новосиб III

Не хватает толпы сопровождающих друзей. И все же повсюду видны влаж­ные мордочки, чувствуется любопытное принюхивание к тому, что витает в воздухе. Хорошо скользить по ледовым заплатам. Наступишь на иглу — и вирус уже в тебе. Каждый день, каждый вечер тебе отказывают в минималь­ных желаниях, их заменяют желания еще большие, невозможные.

Под гигантскими куполами показывают мрачный фильм города. Сверкает столовая посуда. Все собираются за длинным столом.

Печальный Демон Лермонтова, наверное, никогда не пролетал над лагерями. Но, возможно, он бегал нагишом через площадь Ленина.

У тебя за плечами сине-красная канистра, и ты полощешь рот: утром — красным, вечером — синим. Какой-то тип в камуфляже указывает на то, что обязателен вечерний гардероб. Гардеробщик в синем кителе указывает на правильность хранения ключа. Начальник ключей указывает на аккурат­ность поведения: чтить президента, столики заказывать заранее, за столиком чувствовать себя свободно, но не расслабляться.

Снаружи, под аккомпанемент золота куполов, возведенных грубыми ру­ками, заблестели по всей площади деньги. Сваи, вбитые в ум, безлюдье.

Всем миром лепили статую литератора, который считается гениальным конкурсным управляющим, местоблюстителем абсолютной пустоты, топ-менеджером ничто.

Вновь приходится уступить склонности к допингу личного времени. Воз­никает необходимость получить взбадривающую инъекцию самого себя или изображать Обломова и дни напролет флиртовать в библиотеке с робкими ботаничками, ненавязчиво и осторожно.

Разве не может поэт романы тискать? Такой вот настоящий романист-рассказчик...

Тогда просьба к читателям, к публике: подойдите, придвиньтесь ближе и почешите, черт возьми, эти пятки.

 

СП XVI/Новосиб IV

Под покрывалом или зонтиком будущего, в ночном небе светятся электрон­ные панели незнакомого города в широком небытии, оранжевые артерии, бе­лый звездный туман.

Такие кадры странно сочетались с представлениями о скорлупе времени, которое закруглялось вперед, туда, где не было трещин. Черные поля. Мы укутывались потеплее, воздух был колючим, и все уповали на то, что про­изойдет чудо и в этом году холода не будет. В свете пророчеств ты мог сказать что угодно, все казалось бессмысленным и одновременно необычайно под­линным. Часто это приходило тебе в голову только на следующий день и как- то сбивчиво.

Снова и снова наваливаются ледяные облака, мы, как киты, выводим вы­сокие ноты. Мы так часто размениваем настоящую жизнь на поддельную, пока не начинаем понимать того, что советовал старый волокита, мастер Гёте, с голубыми, как сталь, глазами, на случай влажных снов в полном молодых девушек ночном Новосибирске.

Гагулина? Губайдуллина? Бобеобина-Трамваева? Средневековозачатчица?

Рекомендую, Грушницкий, специалист по старым воблам. Вы полагаете, что Запад застрял в глубоком кризисе? Доверчивые или, скорее, наглова­тые — гиганты дебильной убежденности, вирильного скрещивания свобод­ных остатков ауры.

На улицах пробки. Лабиринты метро и урановые копи. Выходные в ресторанах.

 

СП XVII/Новосиб V

Если бы это было лишь наплывом непредвиденного. Невиданное, сводящее на нет нивелирующее, бездарно проведенное, растраченное и выкуренное.

Звон и быт: мыльные пузыри, путаница и милая болтовня, которую потом переведут на твой язык, распределят по друзьям и читателям — стоит только воткнуть вилку в розетку. Переносом, остатком выступает язык. Непрерыв­ные стоны. Радиомачты стоят в фаллическом напряжении. В общем, то, чему якобы придают слишком большое значение, — страсть.

Возьмем, например, слово «плющ»: теплый и растет: плюшевый — плащ. Вдвоем в снегу, ограждены, защищены. Под пелериной, облакообразной вы­пуклостью, под вспученным, вздувшимся облачком, вспузыренным слезами зверьком, как аберрация или как бёрре, растекающаяся печаль, меланхолич­ный хлеб, черствящая покорность — все смешалось.

Нужно ли парировать эгоизм близости огрублением сердца или толсто­кожестью? Звери идут на водопой, а я забываю, что красота требует жертв — изящных обменных операций.

Пакет услуг был вскрыт и снова запакован, детей солнца — итальянских маклеров в серых жилетах с иголочки — доставили самолетами^[1].

Возвращаясь к первобытному мясу, распределению людей и нелюдей, не­много робеющих в больших залах под люстрами, подвешенными в целях про­свещения, выступая очевидцем на таких концертах, можно было бы запол­нить вечер такой вот инсценировкой судьбы: ты в тельняшке, треп со знанием дела, Кронштадт на второе, пара уроков мятежности, невостребованные места относительно ретроспективы вечно грохочущих фейерверков.

 

СП XVIII/Новосиб VI

Как уроки Закона Божьего.
В. Хлебников

Когда движения замирают, блекнет мгновение.

Когда лица становятся неподвижны, исчезает резкость фона, как от слиш­ком большой бленды. Литые железные решетки будто рисуют арабески на снегу — черные высушенные чернила. Ты хорошо пристроил эту новость: вьюга, клекот птиц тягуч от холода. Как искажение в белом, провозвестие в сторону ночи, катаракта.

Так, сидя рядом с закатанными банками, Интернетом, вирусами и натре­нированной проницательностью дистанции, никто уже не претендует на бес­смертие. Когда придут реки, когда реки нахлынут — плещущий поток, слад­кая соль поцелуя, — нельзя смириться из-за неотвратимости повторения, понять, что в сериалах есть каждый — как равнодушие трупов.

Хлебников — современник мертвых: два свободных пути исчезают вдали, книги раскрывают страницы, молитвенные руки тонут в небесном платке, ты перематываешь катушку на начало, ты крутишь карандашом магнитную пленку обратно и стираешь на компьютере заново доступные файлы, в свете пророчеств остается слышна только снежная поземка, порывы ветра, шелест в тумане, потом и воздух останавливается, снег хрустит под ногами, дыхание становится хриплым.

Перевод с нем. Александра Филюты