Крестьяне в литературе, локальное знание и проблема модерности (Рец. на кн.: Donovan J. European Local-Color Literature: National Tales, Dorfgeschichten, Romans Champêtres. N.Y., L., 2010)

[1]

 

Donovan J. European Local-Color Literature: National Tales, Dorfgeschichten, Romans Champêtres

N.Y., L.: Continuum, 2010. — 208 p.

 

Хотя книга вышла шесть лет назад, ее проблемати­ка и методология, на наш взгляд, заслуживают разго­вора, особенно в российском контексте. Жозефин Донован, профессор-эмеритус Университета штата Мэн (США), более известна работами в области истории и теории феминистской критики и «женского письма» (Feminist Theory: The Intellec­tual Traditions. N.Y., 1985; Women and the Rise of the Novel, 1405—1726. N.Y., 1999), однако рецензируемое исследо­вание, на самом деле, примыкает к этому направлению и выросло из более ранних книг автора 1980-х годов, посвященных литературе американского регионализма XIX века и роли в нем писательниц-женщин (Sarah Orne Jewett. N.Y.: Ungar, 1980; New England Local Color Literature: A Wo­men’s Tradition. N.Y.: Ungar, 1983). Как следует из предисловия к книге, Донован давно задумывалась об обобщающем компаративном исследовании феномена местного колорита в европейских и американских литературах, но смогла осуществить его лишь недавно. В результате получилась крайне интересная книга, которая на колоссальном материале четырех национальных литератур (а обзорно — еще и других, включая русскую) описывает влиятельное течение «литературы местного колорита» в европейских литературах XIX в. и объясняет, когда, как и почему оно возникло, как мигрировало (экспортировалось) из одной национальной литературы в другую, какие общие и различные черты оно приобретало в варьи­рующихся культурных контекстах. Книга сосредоточена только на основателях традиции в Ирландии, Шотландии, Франции, Германии (и, на самом деле, Швейцарии); подражатели на других концах Европы и в США рассматриваются обзорно в эпилоге.

Под «литературой местного колорита» Донован предлагает понимать «литературное движение», впервые возникшее около 1800 г. в Ирландии, а затем распространившееся по Европе и США и тематизирующее в литературе местные, провинциальные особенности той или иной территории, группы, сословия, общины и т.д. Автор намеренно отказывается от использования в качестве зонтичного понятия прилагательных «региональный» или «провинциальный», во-первых, что­бы избежать оценочности, а во-вторых, чтобы расширить повестку и объединить под ярлыком «местный колорит» более широкий ряд литературных и культурных явлений, известных в разных национальных традициях под своими названиями (с. IX). В Ирландии это «national tales», в Германии — «Dorfgeschichten», во Франции — «romans champetres», в России (добавим от себя) — «рассказы из простонародного быта», рассказы из жизни раскольников и т.п. Согласно Донован, все эти течения объединяла идея апологии и утверждения ценности местного знания, воспринимаемого как противовес абстрагирующему и унифицирующему знанию модерности (с. IX).

Важно отметить, что Донован не проблематизирует связности и гомогенности «литературы местного колорита», именуемого ею «течением» (или движением, направлением), и напрасно, поскольку вряд ли Вальтер Скотт, Жорж Санд, Бертольд Ауэрбах или Сара Джуэтт осознавали себя представителями одного и того же литературного течения, хотя в некоторых своих текстах могли явно ориентироваться на образцы друг друга.

Как полагает Донован, впервые «литература местного колорита» зародилась в Ирландии, а уже после в Шотландии, Германии, Швейцарии, Франции стали один за другим появляться писатели, делавшие описание местных (не столичных, а провинциальных) традиций и сообществ основной темой своей прозы (в книге анализируется только проза разных жанров — рассказы, новеллы, повести и романы). Едва ли не основной тезис Донован заключается в том, что в каждой стране «литература местного колорита» была реакцией на требования и давление модерности (современности), которая навязывала всему населению страны столичный унифицированный образ жизни и — что важнее — мышления. Такая культурная колонизация встречала сопротивление в лице многих писателей, стремившихся сохранить специфические локальные традиции и диалекты под натиском столичной метрополии и внедряемых всеобщих стандартов через институты церкви, образования и армии, а также единое делопроизводство.

С опорой на классические работы по истории европейской модернизации XIX в. Донован описывает, как рационализация, гомогенизация, стандартизация почти всех сфер социальной и частной жизни сопровождала в XIX в. формирование современных национальных государств. Для достижения этой цели общества должны были стандартизировать и классифицировать все — от насекомых конкретного региона и мер веса до языков.

Теоретическую рамку исследования Донован заимствует у Мишеля Фуко, который в серии книг, посвященных проблеме соотношения власти и знания описывает исторический процесс вытеснения и подчинения некоторых видов знания (subjugated knowledges), в том числе локальных, которые подавляются и дисциплинируются властным центром. В такой перспективе задачей историка становится реконструкция локального знания, которое сопротивлялось тотализирующему знанию (с. X). Литература местного колорита, как предполагает Донован, по своей функции как раз и становится носителем такого подчиненного и в то же время сопротивляющегося знания. Одной из самых частотных ее тем на всем протяжении XIX в. было как раз столкновение доминирующей (колонизирующей) и унифицирующей культуры модернос­ти (discipline of modernity) с сельской культурой, которая, по Фуко, име­ла контргегемониальный потенциал. Множество историй и романов на разных язы­ках описывали маргинальные сообщества людей, отклоняющихся от «модерного» образа жизни и живущих, с точки зрения центра, «недисциплинированно» (с. XIII).

Первая, проблемно-обобщающая, глава книги Донован («Литература местного ко­лорита и модерные колонизации») посвящена экспликации и развертыванию основных линий заявленной концепции на отобранном автором литературном мате­риале.

Литература местного колорита, как утверждает Донован, возникла в британской колонии Ирландии в 1800 г. — это дата выхода в свет романа М. Эджворт «Замок Рэкрент» («Castle Rackrent»), который сыграл решающую роль в становлении жанра исторического романа и повлиял на В. Скотта. Для Донован принципиаль­но, что в такой перспективе литература местного колорита может рассматриваться как «посредник» между колонизаторской и постколониальной литературой. Регионы метафорически, а очень часто и фактически могут рассматриваться как политические и идеологические колонии, а авторы, в отличие от колониальной литературы, могут трактоваться как уроженцы этих территорий, обладающие полным знанием о них и, соответственно, «двойным зрением» (с. 1—2). Литература местно­го колорита стоит как бы на границе колониальной «домодерности» и «имперской модерности». Случаи Эджворт и Скотта, которые находятся в позиции между колонизаторами и колонизируемыми, примечательны тем, что они понимают ценности колонизируемых, но разделяют и идею «цивилизаторской миссии» и строительства империи колонизаторов. При этом Донован оговаривает, что встречаются и более сложные случаи, когда автор конструирует свой повествовательный голос в оппозиции к обеим культурам — и колонизаторской, и колонизируемой (с. 15).

Как правило, диалектика колонизатора—колонизируемого выражается и через социальную иерархию — первые обычно в литературных текстах представлены как высшее образованное сословие, пришедшее извне, а вторые — как крестьяне, простонародье, местные жители. Соответственно, метасюжетом типичного повествования литературы местного колорита становится столкновение образованного (и часто литературно и культурно одаренного) пришельца с провинциальными героями, ведущими патриархальный (часто буколический) образ жизни на лоне природы и рассказывающими на местном диалекте специфически устроенные микроистории, как правило, сконструированные с помощью приема паратаксиса (по Аристотелю) — простого нанизывания фактов без выстраивания причинно-следственных связей (с. 3, 16).

По сути, вся первая глава книги посвящена обзору единого репертуара сюжетов, непременно возникавших в разных национальных контекстах на протяжении всего XIX в. Метасюжет мог варьироваться от одного культурного контекста к другому. Так, например, Наполеоновские войны и французская оккупация ускорили процесс обращения к местному колориту в Германии и подготовили почву для появления жанра «Dorfgeschichten» Бертольда Ауэрбаха и Иеремии Готхельфа (псевдоним Альберта Бициуса). Интенсификация рекрутского набора, развитие транспортных систем, средств коммуникации усиливали идеологическую колонизацию, унификацию всех регионов стран по образцу метрополий-столиц и в конечном счете отразились на популяризации сюжета о катастрофическом призвании влюбленного и собирающегося жениться крестьянина на службу и возможного его возвращения. Насаждение единой школьной системы отразилось в частотном сюжете о противостоянии между учителем, приехавшим из столицы, и местным населением (ср. рассказ Ауэрбаха «Der Lauterbacher», 1843).

Наиболее важным для формирования социального воображаемого в литературе местного колорита, с точки зрения Донован, был, впрочем, иной сюжет — об эмансипации женщины (или провале таковой), который фокусировал в себе наиболее болезненные тенденции в «переходе обществ от домодерного к модерному состоянию» (с. 11). При этом Донован проницательно отмечает, что многие авторы литературы местного колорита (например, Скотт, Жорж Санд, Александр Вайль (A. Weill) или Леопольд Комперт) нередко наделяли идеализированных женщин маскулинно сильным характером, отсылая к мифу об амазонках, и тем самым указывали на «домодерный» характер их идентичности. Так происходит, например, в «деревенских» романах Санд («Жанна», «Маленькая Фадетта», «Волынщики»), в которых представлена именно такая, «архаизирующая» модель женской идентичности, по многим параметрам противопоставленная либерально-феминистской версии в ее социально-психологических романах о разрешении любовного треугольника и свободной любви (ср. «Индиана», «Жак», «Орас», «Лукреция Флориа­ни» и др.).

Женский вопрос играл в литературе местного колорита важную роль еще и потому, что местные жители, стоящие как бы на более низкой ступени культурного развития, как правило, феминизировались, т.е. наделялись качествами, характерными для мужской точки зрения на женщин, — иррациональностью, эмоциональностью, непостоянством (с. 12). Смежность феминистской проблематики и топики локального колорита Донован разбирает на примере прозы американской писательницы Сары Орне Джуэтт (Sarah Orne Jewett), в творчестве которой эта смежность осложнялась мотивами защиты природы от колонизаторского утилитарного подхода. Анализируя повесть Джуэтт «Белая цапля» («A White Heron», 1886), Донован прочитывает сюжет о приезде ученого орнитолога в американскую глубинку в поисках белой цапли и тщетной попытке выведать у местной девушки Сильвии, симпатизирующей ему, место ее гнездовья как манифест писательницы, сюжетно оформившей остро ощущаемый конфликт между насилием наступающего позити­визма и свободой естественного состояния (с. 19—20).

Возникновение литературы местного колорита рассматривается во второй главе, посвященной жанру «ирландских национальных рассказов» (national tales) в творчестве Марии Эджворт, Леди Морган, Мэри Лидбитер, Джона и Майкла Банимов и более известного Уильяма Карлтона. Обозревая авторов по хронологии (от первого романа Эджворт 1800 г. до повестей Карлтона 1830-х гг.), Донован по­следовательно придерживается заявленного типа прочтения, трактуя сюжеты романов как символическое преломление сложных социокультурных процессов, происходивших на периферии Соединенного Королевства — от присоединения Ирландии в 1801 г. до всплеска интереса к быту и нравам провинциального крестьянства в 1830-е гг.

На фоне первого знакового события появляются романы Эджворт (самый известный — «Замок Рэкрент»), во многом задающие сюжетику, топику и идеологию литературы местного колорита. Цель Эджворт, декларированная в предисловиях и письмах, заключалась в том, чтобы познакомить английского читателя с ир­ландскими нравами и искоренить его предрассудки по отношению к ирландцам, ко­то­рых воспринимали чуть ли не как дикарей. Такая авторская установка дает Доно­ван возможность рассматривать все романы писательницы как своего рода беллетризованное политическое высказывание. Столкновение «домодерного» с «мо­дерным» отражается в структуре романа, построенного на переплетении двух нарративных голосов — голоса устной ирландской речи (колоритный образ простолюдина-слуги Тэдди Квирка) и голоса образованного повествователя, который пересказывает и комментирует первый. Ирландский модус отличается добродушием, теплотой, мягкой иронией, а английский, современный — рациональностью, взвешенной холодностью (с. 29—30). В другом романе Эджворт, «Апатия» («Ennui», 1809), Донован усматривает изобретение магистрального для последующей традиции сюжета возвращения героя на историческую родину. В романе Эджворт обедневший лорд возвращается на свою малую родину, к истокам и постепенно, через служанку Элинор погружается в аутентичный мир ирландского фольклора и истории.

Начиная с 1810-х годов в ирландской литературе возникает целая группа текстов, тематизирующих повседневную жизнь ирландских крестьян и прорисовы­вающих границы национальной идентичности. В нее входят такие тексты, как «Домаш­ние разговоры ирландских крестьян» («Cottage Dialogues among the Irish Pea­santry») Мэри Лидбитер (Mary Leadbeater, 1811), книга С. Холл «Очерки ирландского характера» (S.C. Hall. «Sketches of Irish Character», 1829, серия из 28 очерков об эксцентричных и странных местных жителях), семейная сага «Рассказы о семье О’Хара» («Tales of the O’Hara Family») Джона и Майкла Банимов (1825) и, наконец, «венец» этой линии — «Черты характера и рассказы ирландских крестьян» («Traits and Stories of the Irish Peasantry», 1830) Уильяма Карлтона, вошедшие в канон британской словесности и создавшие образцовый синтетический жанр, комбинирующий устную историю и готовые легендарные сюжеты.

Шотландская литература, описываемая в третьей главе, в 1810-е гг. подхватывает сюжеты и топику ирландской и адаптирует их к своему национальному материалу. Донован напоминает, что еще до Вальтера Скотта Мери Брантон и Сьюзан Ферье в начале 1810-х гг. написали по роману о шотландской жизни. Ориентируясь на них и на новации М. Эджворт, Скотт в своих первых романах, симпатизируя шотландскому аутентичному миру, тем не менее через сюжеты романов указы­вал на неизбежность его эволюции и трансформации. В первую очередь речь идет о трех романах — «Уэверли», «Гай Мэннеринг» и «Антиквар», сюжет которых развертывается как «возвращение на родину». Особо Донован анализирует символическую нагрузку крестьянских персонажей в «Гае Мэннеринге», где крестьянин Динмонт и цыганка-богатырша Мег Меррилиз выступают как помощники главного героя Гарри, помогая ему вернуться на родину (ср. также образ «амазон­ки» Элен Кэмпбелл — жены Роб Роя и достойной предводительницы его отряда).

Особо Донован останавливается на прозе Джеймса Хогга (Hogg), автора многочисленных рассказов о простолюдинах — таких, как, например, его «Календарь пас­туха» («The Shepherds’ Calendar», 1819), содержащий, в частности, новеллу о буране, в котором пастух-рассказчик сумел спасти свою овечку с помощью колли Спарки. По неубедительному предположению Донован, в изображении единения человека и животного в борьбе за жизнь рассказ предвосхищает «Хозяина и работника» Л.Н. Толстого (с. 90): последний едва ли знал о Хогге, да и пуант сюжета русского рассказа заключается совсем в другом.

Четвертая глава книги переносит читателя в континентальные литературы — в первую очередь немецкоязычные — и описывает жанр «деревенских историй» (Dorfgeschichten), расцвет которого пришелся на 1830—1840-е гг. Отмечая, что к 1840-м годам на немецкий были переведены не только все романы Вальтера Скотта, но и многие произведения Эджворт, Карлтона и Хогга, Донован подчеркивает сознательную ориентацию немецких авторов на ирландские и шотландские образцы и постоянное определение своего через чужое (Бертольд Ауэрбах именовался «Скоттом своей родной деревни», с. 97—98). Особую роль играл и политический контекст: немецкая конфедерация земель 1815—1871 гг. создавала благоприятные условия для многообразия разных культурных и этнических укладов, включая еврейские штетлы, которые становятся важной темой литературы местного колорита.

Опираясь на фундаментальные работы немецких литературоведов о жанре деревенских историй, Донован описывает их появление в конце 1830-х годов, расцвет в 1840-х и постепенное перерождение в истории о пролетариях к 1870—1880-м гг. Основная тенденция немецкой версии жанра была та же, что и в других литературах, — сопротивление наступающей городской модерности. Однако к ней примешивалось стремление многих авторов-евреев (Б. Ауэрбах, А. Вайль) утвердить в пра­вах еврейский мир и заявить о его легитимности и самобытности. Поскольку цель деревенских историй заключалась в сопротивлении культурному уравниванию, еврейская культура часто изображается в позитивном ключе, в противовес романтической моде на стереотип алчного еврея-ростовщика.

Не обходит Донован стороной и вопрос о литературной генеалогии немецких деревенских историй, возводя ее к прозе Песталоцци и И.П. Гебеля, хотя жанрово более близкими образцами были романы Карла Иммермана «Oberhof» (в русском переводе 1882 г. «Старостин двор») и весьма популярная в Европе и России XIX в. новелла Г. Цшокке «Dorfmacherdorf» (1817, в рус. переводе 1862 г. «Делатели золота»). Последняя оказалась особенно важна, поскольку «примиряла» складывание общеевропейского (по крайней мере общенемецкого) рынка и интересы отдельно взятой деревеньки через сюжет «возвращение на родину» (главный герой Освальд возвращается в родную деревню и переустраивает там производство, пройдя через отчаянное сопротивление жителей. В итоге деревня процветает).

Сюжетика знаменитых «Шварцвальдских историй» Ауэрбаха трактуется Донован довольно узко — из всего сюжетного многообразия выбраны только истории о со­противлении местных жителей общенемецким унифицирующим законам (в этом ракурсе подробно анализируется рассказ «Арестанты»). Тема культурной экспансии модерности в деревню разбирается на примере повести «Lauterbacher» (1843), сюжет которой предвосхищает многочисленные повествования об учителе, который приезжает в деревню просветить крестьян в духе новых идей, но побежден и переубежден ими и женится на местной девушке, приходя в финале к выводу о нецелесообраз­ности просвещения крестьян. Попутно укажем на возможное влияние этого сюжета на складывание представлений Толстого о просвещении в конце 1850-х — начале 1860-х гг. (напомним, что писатель зачитывался Ауэрбахом и встречался с ним).

 Помимо более известного Ауэрбаха, в этой главе разбираются те же сюжеты в творчестве А. Вайля, эльзасского еврея, писавшего сначала по-немецки, но потом ставшего французским писателем. Далее разбирается часто встречающийся сюжет в новеллах Вайля, Ауэрбаха и А. Дросте-Хюльсхофф («Еврейский бук» — Die Juden­buche: Ein Sittengemaelde aus dem gebirgigten Westphalen, 1842) о запрете крестьянам собирать валежник — с точки зрения протестного и антимодернизационного пафоса этого сюжета.

Бóльшая часть главы посвящена разбору сюжетики и проблематики произведений швейцарца Иеремии Готхельфа — центрального автора в логике Донован, антимодерниста и антикапиталиста. Все его истории дидактичны, пронизаны протестантской этикой и предназначены в основном для грамотных крестьян. Особен­но интересны крестьянские романы (bauernroman) Готхельфа. Первый — «Батра­к Ули» («Uli der Knecht», 1841; к слову, вызвавший восхищение Толстого) — представляет сюжет перевоспитания: пьющий лентяй Ули под влиянием проповедей пастора исправляется, устраивает хозяйство и выгодно женится. В основе другого романа, «Анни Бэби» (1843—1844), лежит сюжет столкновения архаичной практики знахарства и современной медицины (главная героиня отказывается делать сыну прививку от оспы, в результате чего он тяжело болеет). Еще один, самый известный роман Готхельфа «Geld und Geist» («Деньги и дух») репрезентирует борьбу с современной меркантильностью за патриархальную духовность.

Заканчивается глава кратким экскурсом в проблематику деревенских историй авторов второй половины XIX века — А. Штифтера, Л. Комперта и К.Э. Францоза.

Пятая глава посвящена французской версии литературы местного колорита, главным образом «деревенским романам» и повестям Жорж Санд 1840-х гг. (хотя Донован и называет несколько ее современников, Э. Сувестра или Бальзака например, и последователей — С. Бюшона, Ф. Вея, Шанфлери, группировавшихся вокруг художника Гюстава Курбе). В отличие от Британии и Германии, релевантным контекстом для возникновения литературы местного колорита во французской культуре Донован называет гомогенизацию и дисциплинирование из центра (очевидно, имея в виду процессы, описанные в классической книге Ю. Вебера «Из крестьян — во французы»), а в случае Санд — социально-утопическую подкладку ее прозы 1840-х гг., в том числе о беррийских крестьянах. Анализируя программные предисловия Санд к деревенским повестям «Франсуа-найденыш» и «Чертово болото», Донован находит в них многие топосы литературы местного колорита — и рефлексию над проблемой устной крестьянской речи, и ее репрезентацию с помощью литературного языка, и сопротивление наступающей урбанизации, и идеал общинного сельского быта. Обзор текстов Санд начинается с романа «Мопра», лишь отчасти крестьянского, но уже проблематизирующего переход от домодерного состояния дикости к цивилизованности. Интересным разворотом становится у Донован обнаружение возможной параллели между образами Эдме и Глорвины из романа Леди Морган «Дикая ирландская девушка» и крестьянина Пасьянса и Теренса О’Лири из другого романа Морган, «Флоренс Макарти».

Центральное место в главе занимает анализ концепции романа «Жанна» (1844), в котором Донован справедливо указывает на важность понятия «connaissance» (понимание, разумение), обозначающего у Санд особый сплав язычества, христианства и пантеизма в сознании Жанны и репрезентирующего специфику крестьянского мировосприятия. Его место в ценностной иерархии Санд чрезвычайно высоко и подкрепляется сложной символикой романа, в котором Жанна спроецирована одновременно и на Жанну д’Арк, и на матриархальную фигуру, указывающую на допатриархальную эпоху развития человечества (с. 149).

Остальные крестьянские тексты Санд — «Мельник из Анжибо», «Франсуа-найденыш», «Чертово болото», «Маленькая Фадетта» и «Волынщики» — разобраны бегло, и Донован видит в них преимущественно те темы и мотивы, какие ей важно увидеть.

В истории «крестьянских» романов после Санд Донован останавливается преимущественно на авторах круга Курбе — Франсисе Вее, Шанфлери и Максе Бюшоне (переводчике Гебеля и Готхельфа), в 1850-е гг. создавших целый ряд повестей и романов о тяготах жизни крестьян во французской провинции (притеснения влас­тей, банкротства хозяйств и пр.). Из заметных литературных феноменов второй половины века Донован рассматривает так называемую «окситанскую школу» — творчество Фердинанда Фабра (роман «Курбезон», 1861, и др.) и Леона Кладеля (наиболее известный роман «Mes paysans, le Bouscasier», 1869), обратившихся к натуралистическому изображению сельской жизни южных провинций и по подходу к теме предвосхитивших некоторые вещи Э. Золя.

В целом, по мнению Донован, французская ветвь литературы местного колорита была занята не столько изображением провинциального мира, сопротивляющегося наступлению модерности, сколько описанием альтернативного мира, не за­тро­нутого капитализмом и индустриализацией, научным рационализмом и погруженного в общинность, экзальтированный анимизм (с. 168).

В эпилоге Донован конспективно обозревает развитие литературы местного колорита в других странах Европы и Америки под влиянием Эджворт, Скотта, Ауэрбаха и Санд. В Швеции это Фредрика Бремер и ее провинциальные романы «Родной дом» (1839) и «Соседи» (1842); в Испании — Фернан Кабальеро (псевдоним Сесилии Бёль де Фабер) и Хосе Мария де Переда, в Италии — верист Джованни Верга и его романы и повести о жизни сицилийских крестьян. Из русских представителей традиции Донован в двух предложениях упоминает лишь Тургенева с его «Записками охотника» и Л.Н. Толстого, которые ориентировались на Санд и Ауэр­баха (с. 169—170).

Если из южноамериканских авторов назван лишь бразилец Жозе де Аленкар (1870-е гг.), то североамериканские рассмотрены более подробно. В качестве американского регионализма исследователь рассматривает школу так называемого «старого юго-западного юмора», к которой относятся Томас Торп, Джордж Вашингтон Харрис, Август Лонгстрит и отчасти более поздние Брет Гарт и Марк Твен. Однако подлинными наследницами европейской литературы местного колорита Донован считает женщин-писательниц, образующих так называемую Новоанглийскую школу (New England local-color school). Гарриет Бичер-Стоу, Роза Терри Кук (Cooke), уже упомянутая Сара Орне Джуэтт, Мэри Фриман — все они изображали в прозе матриархальный деревенский мир, живущий по своим законам, отличным от нависающего над ними столичного городского пространства, и сохраняющий традиционный уклад жизни.

В заключение Донован кратко описывает рецепцию ключевых авторов европейской литературы местного колорита в США. Ирландские и шотландские писатели, разумеется, широко читались, выходили в американских издательствах и оказали существенное влияние на американских (Донован показывает это на примере влияния Скотта на Бичер-Стоу). Из континентальных авторов наибольшую попу­лярность снискали рассказы Ауэрбаха, впервые вышедшие по-английски в 1846 г., и крестьянские романы Санд, переведенные на протяжении 1840—1880-х годов и повлиявшие на прозу Сары Джуэтт. Интересна и обратная рецепция: например, «Хижина дяди Тома» отразилась в сюжете и концепции романа Ауэрбаха «Дача на Рейне» (1869).

Книга Донован впечатляет широтой охваченного материала и «величием замысла». Предлагая теоретически заостренную объяснительную модель, покрывающую огромное количество литературных фактов, Донован идет на риск: очевидные достоинства книги маскируют лакуны и недостатки. В целом концепция Фуко о подавлении и подчинении локального и маргинализирующегося знания доминирующим дискурсом модерности, на первый взгляд, эффектно объясняет сходство в сюжетике и поэтике огромного числа текстов о провинции и крестьянстве пяти и более национальных литератур. После книги Донован мы видим, разумеется, целую парадигму, до этого лишь просматривавшуюся где-то в отдалении. Однако логика изложения автора нивелирует те «разрывы» и различия, которые привели к тому, что до ее героической попытки исследователи не видели за деревьями леса. В самом деле, даже по проделанному обзору сюжетов заметно, что сюжеты французской прозы о крестьянах и их символическая нагрузка сущест­венно отличаются от ирландских и шотландских и сближаются с немецкой и русской. Донован, как представляется, упускает возможность проанализировать эти сближения и различия, пусть на первый взгляд незначительные, но маркирующие в культурной памяти как раз тот национальный колорит, ради которого и писались в свое время все эти тексты (в том числе на экспорт в другие культуры). Иными словами, если Донован описала 70—80% сходства в сюжетике и идеологии литературы местного колорита, то следовало описать и не менее важные различия и их культурные и социальные функции.

Наконец, фундаментальная проблема связана и с жесткой дихотомией «домодерный vs. модерный». Как показывают современные дебаты о понятии modernity и его применимости к разным культурам, сейчас продуктивнее говорить об альтернативных или «переплетающихся» модерностях2[2], избегая бинарных оппозиций. Литература местного колорита в разных ее национальных воплощениях, как кажется, прекрасно подтверждает этот тезис, поскольку не прервалась к концу XIX века и давала новые всплески в веке XX, когда модернизация западных стран уже завершилась, не говоря уже о русской и других проблемных культурах, вопрос о модернизации которых остается открытым. Проблема еще и в том, что литература местного колорита выполняла другую важную функцию, не описанную в кни­ге Донован, — функцию конструирования национальной идентичности в первой половине XIX в. А сам процесс нациестроительства по природе был как раз модернизационным, поэтому ситуация делается еще интереснее, чем мы себе представляем. Получается, что во многих культурах (скажем, в ирландской и русской) литература местного колорита не только противостояла модерности, как утверждает Донован, но и парадоксальным образом ускоряла ее наступление, предлагая читателям богатый репертуар национальных образов и символов (от природы и урочищ до юродивых и локальных святых).   

Наконец, как легко заметить, возникающее в книге Донован понятие «внутренней колонизации» («inner colonization») и ее эффектов перекликается с основным тезисом резонансной книги Александра Эткинда «Внутренняя колонизация России» (2011, рус. перевод — 2013), что неудивительно, поскольку оба автора исходят из одних и тех же фукольдианских теоретических предпосылок. С точки зрения компаративного охвата материала книга Донован, несомненно, выигрывает, более осторожно работая с проблемой культурной экспансии/колонизации и ее репрезентации в литературе и культуре. Так, например, метасюжет русского романа, который Эткинд описывает как противостояние «Человека из народа» и «Человека культуры» за обладание «Русской красавицей», на фоне описываемых Доно­ван сюжетов предстает в новом свете и, может статься, является не таким уникальным (по крайней мере, маркером не только русской внутренней колонизации), как кажется на первый взгляд. Но это только один пример из большой парадигмы литературных и культурных феноменов, в которую вводит читателя книга Донован.