Варвара Склез
XXV Большие Банные чтения «“Время, назад!” Реинтеграция прошлого и кризис воображения будущего» (Международный «Мемориал», 31 марта — 1 апреля 2017 г.)
XXV Большие Банные чтения прошли 31 марта — 1 апреля 2017 года в Международном «Мемориале». Главный редактор журнала «Новое литературное обозрение» Ирина Прохорова, открывая конференцию, отметила, что тема утраты не только горизонта будущего, но и концепций сближает академические и общественные дискуссии. Прозвучавшие в течение двух дней конференции доклады представили самые разные способы «пересборки» координат прошлого, настоящего и будущего. В то же время многие доклады сближало ощущение неизбежной включенности исследователей прошлого и настоящего в те или иные темпоральные рамки и необходимости их рефлексии.
Алейда Ассман (Университет Констанца) в пленарном докладе «Кризис будущего и переизобретение прошлого» подчеркнула, что ее рассуждения (как и недавно вышедшая на русском языке книга «Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна») являются попыткой осмыслить произошедший в последние десятилетия сдвиг культурных представлений о времени. Ассман отметила, что в основе модерного представления о времени находится идея его постоянного прерывания. Иными словами, настоящее занимает переходное — и всегда подвижное — положение в движении от прошлого к будущему. Нестабильность этой позиции, по Ассман, компенсируется утопическими проектами будущего. В то же время, как это сформулировал Райнхард Козеллек, именно в силу такой нестабильности происходит постоянное открытие нового. Напряжение между открытием нового и исчезновением старого кристаллизуется в ключевом для модерного представления о времени понятии созидательного разрушения, восходящем к Йозефу Шумпетеру, говорившему о способности капитализма к постоянному самообновлению за счет уничтожения предшествующих товаров и структур, а через него — к Михаилу Бакунину. Обратной стороной такого «производства нового» становится появление институтов, сохраняющих и изучающих стремительно разрастающуюся массу прошлого — архивов, музеев и самой исторической науки. «Объективность» последней основывается именно на «отдельности», «прошедшес ти» (pastness) прошлого, возможности его извлечения из настоящего при исключении эмоциональной, моральной и политической вовлеченности. Во второй части доклада Ассман очертила контекст культурных, общественных и академических явлений, которые высветили слом модерной модели времени, — практики коммеморации в Германии
Михаил Ямпольский (Нью-Йоркский университет) в докладе «Современность и кризис истории» указал на метафизический характер различных моделей времени и предложил отказаться от их жесткого отождествления с какими-либо эпохами. Так, кризис современных «истории» и историографии обнаружился очень быстро. Карл Шмитт пытался объяснить его посредством указания на сохранение секуляризированной историей телеологического устремления вперед, которое, однако, не могло быть сохранено в полной мере в силу того, что в такой модели истории утрачивалось центральное событие — спасение, не принадлежащее историческому времени. Движение к цели без спасения, таким образом, лишило смысла само движение. Шмитт предположил, что обычно отрицаемая связь между эсхатологией и историческим сознанием может быть установлена на основании понятия катехона, использованного апостолом Павлом во втором послании к фессалоникийцам. Отождествляя катехон с государством, Шмитт понимал его как исходную силу, производящую историю из хаоса, в котором оказался мир после прихода мессии. Таким образом, история, по Шмитту, не может быть отделена от трансцендентного, и в силу этого встает вопрос, когда событие обретает статус исторического. Согласно Георгу Зиммелю, некоторая реальность становится исторической, когда она «темпорализуется» вне времени. Иными словами, историзация прошлого подразумевает не только вычленение и расположение отдельных событий во времени, но и их соединение в смысловой констелляции. Результатом этого оказывается невключенность в историю огромного массива прошлого, который Ямпольскй предложил называть «памятью». Несводимость этих темпоральностей производит время, проживаемое внутри опыта. Чтобы описать такой опыт, можно обратиться к разработанной Хайдеггером модели времени как единства трех экзистенциальных модальностей движения между прошлым, настоящим и будущим. Опираясь на идею Башляра о ритмической организации длительности, Ямпольский предположил, что эти темпоральные скачки могут быть поняты как ритмическая структура, позволяющая преодолеть ограничения, накладываемые историзацией темпоральности.
Ханс Ульрих Гумбрехт (Стэндфордский университет) в докладе «Не просто конец „исторического времени“: новое описание постмодерна» предложил рассмотреть кризис современного исторического мировоззрения (historical worldview) как проявление смены режимов темпоральности, оставшейся во многом не отрефлексированной, несмотря на многочисленные публичные дискуссии вокруг этого кризиса. Основой исторического мировоззрения докладчик предложил считать возникновение саморефлексии у интеллектуалов последней трети XVIII века и такие ее эпистемологические следствия, как перспективизм и различение сознательного опыта и физического восприятия реальности. Ответом на открытие множественности возможных взглядов на тот или иной объект стало появление нарратива как модели историзации. Множественность становится важной частью конструкции картезианского субъекта, принципиальной для которой была возможность действенного выбора между различными вариантами будущего. Как подчеркнул докладчик, вышедшая в 1979 году книга Жана-Франсуа Лиотара «Состояние постмодерна» обозначила ключевой момент в осознании интеллектуалами кризиса совре менного исторического мировоззрения. Это осознание было связано с крити кой «больших нарративов», опора на которые ранее выглядела как решение проб лемы перспективизма. Гумбрехт предположил, что работа Лиотара обозначила не просто новый период, но изменение режима темпоральности, лежавшего в основе самой идеи такой последовательности. Ключевым для новой темпоральности, по Гумбрехту, стало понятие «расширяющегося настоящего», переполненного прошлым и сталкивающегося с будущим, представляющим собой нескончаемую череду угроз. Если «настоящее» исторического мировоззрения понимается как точка перехода от прошлого к будущему и связывается с сознанием, то одним из знаков новой темпоральности оказывается внимание к телесности, наблюдаемое в философии, исследованиях культуры и повседневных практиках последних десятилетий. Нарушение линейности времени приводит к тому, что его течение больше не связывается с неизбежностью перемен, что возвращает возможность воспринимать некоторые вещи как вечные. В этой связи Гумбрехт говорил о переходе от «поля неопределенности» (field of contingency), в рамках которого перспективизм сочетается с постоянной необходимостью выносить суждение, к «вселенной неопределенности» (universe of contingency), где возможно не только помыслить казавшиеся раньше невероятными вещи (например, бессмертие), но и непосредственно ассоциировать их с человеком. Одним из следствий усложнения темпоральности и трудности ее восприятия докладчик назвал желание многих людей сегодня найти какую-то опору, что объясняет востребованность популистских проектов (например, победу Дональда Трампа на президентских выборах в США). Так, его основной слоган (We will make America great again) не предполагает никаких конкретных моделей будущего, являясь чистым знаком принадлежности. Кроме того, одним из производимых Трампом эффектов оказывается «резонанс», подразумевающий телесное измерение восприятия. На примере мероприятий предвыборной кампании Трампа и его твиттера докладчик показал, как телесность внедряется в сущест вующие политические и медиатехнологии и пересобирает внимание аудитории на других основаниях.
Андрей Олейников (МВШСЭН) в докладе «Анахронизм и со-временность» указал на политическую природу разграничения прошлого и настоящего на примере рефлексии о понятии «анахронизм» в современной интеллектуальной истории. Историк Константин Фазолт в вышедшей в 2004 году книге «The Limits of History» показал, что представление о категорической несовместимости порядков прошлого и настоящего исторично и имеет политические основания. Именно подобный способ организации времени позволил жившему в XVII веке немецкому историку Герману Конрингу поставить под вопрос правомерность существования Священной Римской империи задолго до ее юридического упразднения. Критика Конринга была основана на отрицании преемственности, позволявшей считать им ператора «хозяином мира» (dominus mundi). Фазолт подчеркнул, что аргументация Конринга не вызвала бы удивления у современного читателя, поскольку пред ставляет довольно конвенциональный взгляд на средневековую историю Германии и Италии. В то же время для XVII века этот текст был настолько революционным, что Конринг отказывался признавать свое авторство. Фазолт рассмотрел серию подобных случаев пересмотра гуманистами
Кевин М.Ф. Платт (Пенсильванский университет, США) в докладе «Упереться в стену: перезапуск истории в эпоху Трампа, Путина и др.» также обратил внимание на связь пространства и времени в воображении будущего. Он заметил, что известная формулировка Райнхарда Козеллека о «пространстве опыта» и «горизонте ожидания» как конституирующих элементах современного понятия истории имеет пространственную составляющую. Современный кризис образов будущего Платт предложил рассматривать как тупик пространственного характера, а ключевым его элементом — изменившееся значение границ. Докладчик представил проект своеобразной археологии границ, проследив их изменение через таки е элементы истории
Начиная второй день конференции, Марина Могильнер (Иллинойский университет в Чикаго / журнал «Ab Imperio») отметила, что обсуждаемые в первый день вызовы «широкого настоящего» отразились и на эпистемологиии и методах современной историографии. Именно с этим можно связать неприменимость язы ка историографии для воображения будущего. В то же время докладчица обратила внимание, что популярная история говорит на другом языке, изобретенном в XIX веке и связанном со сложившимися тогда формами национального во об ражения. В этом контексте одной из задач историка должно быть сознательное воздей ствие на язык публичного обсуждения исторических вопросов. В докладе «Фантомное единство как проект будущего: Российско-еврейская медицинская статистика вне дихотомии „империя versus нация“» Могильнер отметила, что использование аналитического аппарата, опирающегося на дихотомию «империя/нация», в рамках которой территориальная нация рассматривается как единственная форма воображения будущего, ограничивает способы понимания форм политики идентичности и связанных с ними проектов будущего. В качестве примера, плохо поддающегося исследованию в этих категориях, был приведен проект постимперского коллективного русского-еврейского самовосстановления, связываемый современниками не с конкретной территорией, идеологией, классом или культурой, но с интерпретацией объективных биологических фактов. В докладе было показано, как сбор и интерпретация медицинской статистики стали инструментом переизобретения еврейской субъектности в координатах современности. В центре этого процесса находилось основанное в 1912 году ОЗЕ («Общество охранения здоровья еврейского населения»), идеологи и активисты которого реализовывали проект еврейской нации как «психологически здорового, физически сильного коллективного организма». ОЗЕ систематически собирало медицинскую и антропометрическую статистику о евреях и совершенствовало ее методы. Так, рас пространенные в 1922 году Евобщесткомом (сменившим ОЗЕ) анкеты для обсле дования еврейских детей — беженцев и жертв погромов включали эксперимен тально-психологический опрос, сбор медицинской семейной генеалогии каждого ребенка, медицинское документирование последствий погрома, а также меди цинскую форму на русском и идише. Таким образом, опрос был связан не только с фиксацией настоящего, но и с определенной политикой будущего в отношении рассеянных по стране и пострадавших от войны, революции и погромов евреев. Во время голода
Сергей Глебов (Смит-колледж / Амхерст-колледж, США / журнал «Ab Imperio») в докладе «Революция гибридности и ее альтернативы: постимперское воображение в Сибири и на Дальнем Востоке» продолжил разговор о формах постимперского воображения в контексте проблемы разнообразия. Глебов указал на плодотворность такой оптики в контексте дискуссий об истоках раннесоветской политики национальности, которые многие исследователи видят в работе Сталина 1913 года «Марксизм и национальный вопрос». Было отмечено, что помимо выведенного там определения нации Сталин предложил принцип областной автономии в качестве решения проблемы разнообразия. Глебов отметил, что понятие авто номии получило широкое распространение во время возникновения и развития сибирского областничества. Так, оказавший на него большое влияние Афанасий Щапов был автором протофедералистской концепции организации имперского пространства, основанной на связанных со смешением русских и местных народов региональных отличиях. По Глебову, именно гибридность (смешанность) областничества позволила его авторам создать не основанную на идее национального госу дарства мо дель постимперского порядка. Так, система идей, разделяемых областниками, содер жала как локальные (сибирский патриотизм), так и общие (прогрессивизм) элементы. Уникальной для российской интеллигенции была политика областников, рассматривавших Сибирь как поселенческую колонию и считавших необходимым изучить подобный опыт. Интересно, что, несмотря на существование в опыте других стран как минимум одного потенциально опасного примера (Северная Америка) и закрепление за областничеством ярлыка сепаратизма, сами его создатели, как показал Глебов, всегда дистанцировались от последнего. Несмотря на интерес об ластников к различиям, который проявлялся, например, в этнографической работе, разделение ими народнических идей обуславливало их внимание к социальным проблемам (например, к крестьянской общине). Докладчик отдельно выделил интерес народников к работам Эдварда Гиббона Уэйкфил да, создателя политической экономии колоний и непосредственного участника коло низации Австралии и Новой Зеландии. Уэйкфилд утверждал, что свободное распределение земли в колониях привело к экономическому стагнированию, поскольку колонисты не были заин тересованы в продаже своего труда. Для областников колониальный статус Сибири связывался с возможностью миновать период капитализма. Глебов отметил, что областничество было не партией, но скорее самоорганизующейся политической «протонацией», объединенной не подвижными географическими границами, но языком самоописания и комплексом идей. По этой причине оно так легко сочеталось с различными политическими и профессиональными идентичностями. Имен но с отсутствием у областничества партийных структур и ресурсов Глебов связал крах областничества во время революции и Гражданской войны. С другой стороны, популярность идеи областной автономии и такие примеры, как недолгая работа открытой различиям Сибирской областной думы, позволяют предположить, что идеи областников были восприняты в сущест венной степени. Однако областничество все же уступило контрреволюцонным иде ям, пропагандировавшим гомогенность. Отождествление Лениным в «Государстве и революции» государства с классом, положенное в основу раннесоветской национальной политики, делало невозможным сохранение гибридности в рамках какой-либо метаструктуры и в итоге приводило к эссенциализации любой коллективности.
Александр Семенов (НИУ ВШЭ, Санкт-Петербург / журнал «Ab Imperio») в докладе «От империи к нации? Горизонты будущего и прошлого в контексте имперских трансформаций в России» предложил рассмотреть позднеимперские и раннесоветские дискуссии о формах государственного устройства сквозь призму новой имперской истории, поставившей под вопрос теологические притязания крити ческих теорий национализма 1970–1980-х годов. Семенов отметил, что в рамках этих исследований нации не просто виделись как закономерный итог исчезновения империй, но и сами империи понимались исключительно как следствие распа да наций. Как заметил докладчик, подобный «нациоцентризм» отличает сегодня не только исследования национализма, но и некоторые исследования империи. Предложения новой имперской истории позволяют рассматривать и империю, и нацию как идеальные типы в перспективе особенностей управления и производства разнообразия как динамического процесса. Так, смена фокуса в историографии 1917 года с революции на распад империи был связан с появлением большого количества исследований, посвященных национальным движениями, которые рассматривались в логике этнического конфликта или колониальной вой ны. Семенов отметил такие слабые стороны этой рамки, как разрыв между имперскими модернизационными и послереволюционными процессами, упрощение анти номии раннесоветской национальной политики и политики мировой революции и, наконец, исключение Российской империи и СССР из сравнительной перспективы трансформаций межвоенного периода. При этом было замечено, что харак терная для имперского политического воображения тема разнообразия продолжала тревожить политических деятелей и после революции. Докладчик пред ложил использовать рамку имперской трансформации (или имперской револю ции) для анализа этих процессов, чтобы избежать выбора между элементами таких оппозиций, как революция / распад империи, национальность / класс, разрыв / преемственность. Идея федерализации в контексте Российской империи связывалась с реализацией сценария Габсбургской империи, что обуславливало национальный характер понимания автономии в рамках союзного государства. Однако функционирование категории национальности в системе практик учета и управления в Российской империи отличалось от функционирования ее в австрийской ситуации. Так, первая всеобщая перепись населения 1897 года не содержала категории «народность» и «национальность». В мониторинге и прогнозах результатов выборов в первую Государственную думу эта категория появлялась в двух случаях: в случае еврейского происхождения кандидата или наличия в программе идеи национальной автономии. С другой стороны, статистика выбранных депутатов всех государственных дум уже включала их национальность. Однако сделанные на основе этой статистики выводы о представленности интересов различных этносов и конфессий в этом органе оказываются не совсем корректными в силу различий между практиками политической самоидентификации депутатов и их зарегистрированной национальностью. Семенов связал поддержку идеи автономии, оказанную силами, представлявшими разнообразие общества, с разномерностью отличий (национальных, конфессиональных, партийных и сословных), сосуществовавших в одном поли тическом пространстве. Именно в этих условиях возникла критика проектов федерализации постимперского пространства, разные варианты которой высвечивали сложность заключения отмеченной разномерности в рамки непротиворечивой идеи общности. Идея федерирования возникает в думской политике только как следствие универсализации некоторого набора прав и инструментов управления. В похожем, прагматическом, ключе Семенов интерпретирует внезапное принятие федеративного устройства большевиками в 1918 году. В определении федерации Конституцией 1918 года сосуществуют два принципа — союзной организации («союза наций») во
Андрей Зорин (Оксфордский университет) в докладе «История как интроспекция. Движение времени в незавершенных исторических замыслах Л.Н. Толстого» рассказал о рецепции истории в текстах Толстого разного времени. Зорин выделил две составляющие антиисторизма Толстого, считавшего историю не только ненужной, но и вредной дисциплиной. Одна сторона этого отношения укоренена в рационалистском представлении об истории как цепи ошибок и заблуждений. Другая связана с близостью темпоральности исторического нарратива (с его неизбежным началом и концом) к человеческой жизни, которая безусловно определяется только рождением и смертью. Поскольку Толстой всегда считал главным обстоятельством, не дающим человеку быть свободным, именно страх смерти, можно предположить, что сам принцип организации истории был для него враждебен. В этом контексте повесть «Детство», как и первая часть «Войны и мира» оказываются проектами воссоздания романтического мифа детства как рая, еще не тронутого историей и смертью. Использование Толстым новаторского приема — погружения автора во время повествования — делает смерть матери главного героя концом этого идеального мира, увиденного глазами ребенка. Характерно, что в обоих произведениях в этом мире два действительно важных для Толстого сословия — дворянство и крестьянство — живут в полной гармонии. При этом контекст написания «Войны и мира», как предположил Зорин, для Толстого является причиной обращения к истории: именно начало
Доклад Константина Богданова (Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, Санкт-Петербург) «Этрусские русские: futurum exactum» был посвящен особенностям представления пространства и времени в российской профессиональной и любительской этрускологии
Илья Калинин (Смольный институт свободных искусств и наук, Санкт-Петербург) в докладе «Future in the Past / Past in the Future: грамматика новейшей истории» проанализировал роль исторического воображения в позднесоветской и российской политике идентичности на примере тематизрующих перемещение во времени фильмов