Дневники в исторических исследованиях: тексты и контексты раннего Нового времени

Gabriele Jancke. Diaries in Historical Research: Early Modern Texts and Contexts [1]

В дневниках и поденных записках раннего Нового времени можно найти такие строки: «ночью Хумелиус пошел со мной домой, мы лежали рядом друг с другом, так что я был не один», «Фридерик Райхинер, мой компаньон по столу и постели», «слуга в лавке, который делил со мной постель», «среди его сожителей еще не было парня грязнее и неопрятнее: этот привел в беспорядок его комнату, постель и одеяло в такой безобразный вид, что никто не хотел спать и даже находиться с ним рядом», «и его поселили в доме, где остановился я, где у каждого из нас в каморке было свое отдельное место для занятий, а спали мы вместе» [Platter 1976: 173, 197, 211, 216, 233].

Упомянутые тут постели являются местами общения (places of sociability)[2]. «Социальные постели» в широком смысле не ограничивались рамками брачного ложа и (гетеро)сексуальных практик. Приведенные здесь отрывки об общении мужчин показывают базовые социальные потребности и отношения. Это относится как к автору цитируемых строк Феликсу Платтеру (1536—1615), так и ко многим другим, делавшим подобные заметки в своих поденных записках. Писателям не нужно было ничего объяснять: в то время это было обычной общеизвестной практикой. Каждый о ней знал и вел себя так же.

В сочинениях разных жанров постели понимались и изображались схожим образом: как общественные места, где применяются те же самые социальные правила, что и в других социальных ситуациях [Jancke 2013: 319—35]. Хотя в жанровом отношении дневники не являлись уникальной группой сочинений, содержавших истории о постелях и соответствующих практиках, именно дневники определяли специфический формат для таких рассказов. Делая поденные записи, авторы создавали формат письма, используя его в основном на трех уровнях: 1) для единообразного представления сюжетов, укладывающихся в рамки коротких временных промежутков; 2) для отбора сюжетов, которые будут регулярно повторяться в дальнейшем; 3) для сохранения всех собранных заметок с целью их использования тем или иным образом в будущем. Дневники работали как средства коммуникации [Leutzsch 2017: 62], помещавшие письмо, а также его сюжеты и режимы использования сюжетов во временную рамку микроуровня. Что касается отбора сюжетов, то они создавались как средства коммуникации, предназначавшиеся одновременно для сбора подробной информации о социальных практиках и их комментирования. Будучи важными источниками сведений как для самих авторов, так и для их читателей, они допускали всевозможные способы использования [Jancke, Schläppi 2015].

Дневники представляют интерес во многих отношениях: 1) Они могут показать нам взгляды писателей того или иного общества. 2) Благодаря «постельным историям» и великому множеству других сюжетов, отобранных авторами для каждодневных записей, они дают возможность раскрыть глубинные связи конкретного общества. 3) Для понимания их функционирования в качестве средств коммуникации специфического формата важен их актуальный контекст. 4) Вместе с тем важны и те современные контексты, которые служат исследователям системой координат для исторических исследований.

Эти четыре перспективы взаимосвязаны друг с другом. Для всякого современного изучения дневников раннего Нового времени отправным пунктом является установка, использующаяся в актуальном контексте современности — хронологически самом последнем (4). Из него мы возвращаемся обратно, реконструируя тот контекст, в котором эти сочинения должны были функционировать как средства коммуникации (3). На следующем этапе нужно учесть основные характерные черты общества раннего Нового времени: а) прямо упомянутые в тексте или б) неявно подразумеваемые (2). Прояснить точку зрения конкретного автора возможно только после этого, на последнем этапе (1). Все эти этапы необходимы, дабы удостовериться, что прочтение сочинений современным читателем в действительности соответствует установкам писателей раннего Нового времени, а не просто проецирует современные установки на исторический материал. Когда мы имеем дело с социальными структурами, практиками и представлениями, которые очень далеки от существующих в нашем собственном мире, полезны исторические методы, особенно методы микроистории в сочетании с методами исторической антропологии.

Дальше рассматривается конкретная выборка дневников XV и XVI веков, в основном из германоязычных регионов. При этом особое внимание уделяется дневникам автобиографического — или личного — содержания. Многочисленные же другие, неавтобиографические, лишь бегло упоминаются. Статья ставит вопрос о том, какие форматы были разработаны в этот период для дневникового жанра и как дневники «работали» в качестве средств коммуникации на микроуровне.

1. История в больших нарративах — история в микроперспективе

Общепринятый способ контекстуализации исторических источников предполагает определение для них макроисторической рамки. Если рассмотреть свидетельства в дневниках раннего Нового времени о «социальных постелях» с позиций макроистории, то окажется, что они фактически не фигурируют в больших нарративах модерности: метанарративы о приватном, индивидуальном, светском пространствах и их становлении с ними плохо соотносятся. Хотя дневники часто тесно ассоциируются с этими большими нарративами через хорошо знакомые современному читателю ключевые слова: субъективность, интимность, внутренний мир, рефлективность [Foisil 1991]. Эти большие нарративы заведомо подразумевают общества Модерна, как правило в виде национальных государств, а также существование публичного и приватного как раздельных сфер. Так поступают даже тогда, когда объектом изучения являются исключительно дневники, индивидуальность или интимная жизнь. Помещенные таким способом в контекст больших временных периодов многочисленные подробности из дневников раннего Нового времени, в том числе и о «социальных постелях» (social beds), не имеют особого значения. В лучшем случае они могут служить признаками «начала» долгосрочного процесса, в конце которого будут находиться более поздние образцы жанра, с более знакомыми современному читателю характерными чертами [Jancke, Ulbrich 2015].

Процесс исторической интерпретации через призму большого нарратива основывается на категориях и ценностях современности. Такой способ контекстуализации исторического свидетельства глубоко укоренен исключительно в современных представлениях. Соответственно, понятие «дневник» выступает как один из «жанров вообще» и используется вне зависимости от конкретной культуры или определенного исторического периода. Такое истолкование понятия делает контексты конкретного временного периода и конкретного общества дополнительной, чисто внешней характеристикой. Современному исследователю, использующему представление о дневниках как «жанре вообще», кажется, что это понятие дает достаточно полное представление о любых отдельных образцах дневникового жанра, не требуя никакой эмпирической проверки. Соответственно для изучения конкретных дневников исторические контексты представляются по большей части ненужными. В действительности опора на большие нарративы современности в качестве общей рамки для любых источников, включая более ранние, в данном случае не слишком помогает. Напротив, она заглушает как то, что эти источники должны сказать, так и условия их функционирования в качестве средств коммуникации.

Существуют и другие способы истолкования исторических сочинений — к примеру, через рассмотрение взглядов конкретных лиц. В этом случае для осмысления дневников раннего Нового времени полезно начать с очевидного: эти тексты способны привести в замешательство современных читателей из иных контекстов, привыкших к иным литературным системам и письменным культурам. Однако у авторов и у первых читателей они не вызывали затруднений. Таким образом, первым шагом работы историка над обозначенной проблемой будет отделение (1) контекстов производства и первого восприятия источника от (2) контекста его сегодняшнего изучения. Мы должны начать с вопроса: какой смысл имели эти тексты для их авторов, а также для возможных читателей и потребителей?

Мы исследуем этот вопрос, показывая, 1а) как писатели раннего Нового времени создавали дневники в качестве средств коммуникации, обеспечивая форматы, подходящие для описания базовых ячеек (basic units) своих жизней и обществ, а также 1б) для кого и 1в) с какими целями они это делали. В статье рассматривается и вопрос о том, 2) как историки XXI в. могут исследовать эти сочинения из современных контекстов, используя свои профессиональные методы. С точки зрения интересующего нас медийного аспекта дневники рассматриваются здесь как часть определенной культуры письма. Применяемая микроисторическая оптика позволяет тщательно проанализировать выбранные авторами форматы небольших временных интервалов. Таким образом, имеется возможность задавать детальные вопросы и искать достаточно сложные ответы, избегая кажущихся исчерпывающими знаний, предлагаемых большими нарративами, которые фактически предшествуют исследованиям и не учитывают сложных реалий. Изучая дневники раннего Нового времени на микроуровне, историки обретают доступ к процессам создания культурной памяти, к масштабному надличному предприятию «производства памяти» (doing memory) в качестве основополагающего составного элемента общества. Что и как собирали, хранили и делали доступным для дальнейшего использования и переработки авторы дневников — это захватывающе интересная область микроисторических исследований [de Haan, Mierau 2014].

2. Культуры письма и базовые ячейки общества

Общества раннего Нового времени не были государственно ориентированными (state-based societies). Хотя они переживали процессы государственного строительства и позднее были глубоко затронуты ими, государство еще не стало доминирующей базовой ячейкой этих обществ. Также и «общество» для людей раннего Нового времени не было категорией мышления и практической деятельности. Вместо них в качестве базовой ячейки выступали дома (или домохозяйства). Домохозяйства не только обеспечивали основные жизненные и имущественные потребности людей, но являлись и базовыми ячейками общества — как в социально-экономическом, так и в политическом и, отчасти, в религиозном отношении. Они выполняли эту роль как в повседневной жизни действующих субъектов (historical agents), так и в понятийных моделях, которые те использовали — несмотря на то, что значительная часть населения устраивала свою жизнь вне этих структур легитимности и власти. Люди раннего Нового времени проживали свои жизни в обществах домохозяйств, что было характерно для политических образований как с правящим христианским большинством, так и с мусульманским (в том и в другом случае включавшими еврейские меньшинства) [Jancke 2002; 2013; Eibach, Schmidt-Voges 2015].

Домохозяйства учреждались посредством брака либо — в качестве альтернативы для христиан-католиков — посредством религиозных обетов. По крайней мере, так обстояло дело в законодательстве и в концептуальном плане, на метауровне. В обоих случаях внутренние и внешние отношения домохозяйств контролировались — хотя отнюдь не в полной мере — их главами: супругами, принявшими обет безбрачия клириками, аббатисой или аббатом. В свою очередь, в этом мире домохозяйств еще одним важным видом базовых ячеек были социальные отношения — отношения в браке, между родителями и детьми, между хозяевами/хозяйками и слугами, между аббатисами/аббатами и обитательницами/обитателями их монастырей, а также между монашескими орденами, отношения между родственниками и соседями, отношения дружбы, покровительства, вражды и т.д. Неравенство и иерархическое устройство были важными характеристиками для многих подобных отношений. На микроуровне основные средства социализации обеспечивались общением и гостеприимством, в то время как домохозяйства служили их основными локусами и источниками необходимых ресурсов.

Дружба, покровительство, вражда и другие виды личных связей соединяли близкие личные отношения с более отдаленными, преодолевая географические расстояния и продолжаясь из поколения в поколение. Их участники должны были постоянно держать во внимании не только свои собственные отношения с другими, но и взаимоотношения других и прилагать постоянные усилия, чтобы не терять этого внимания в постоянно меняющейся и зыбкой реальности. Всякая «официальная», политическая или церковная деятельность осуществлялась через такого рода отношения, также основанные главным образом на домохозяйствах — учитывая, что дворы светских и религиозные владык также представляли собой домохозяйства. Более институционализированные структуры, такие как гильдии, университеты и иные корпорации, осуществляли свою деятельность, дополняя личные отношения и были с ними связаны — они не рассматривались и не функционировали от них обособленно. Ключевой объединяющей идеей для людей раннего Нового времени была «общность» (сombination). Эта идея была глубоко укоренена в представлениях действующих субъектов: понятия «продажность» или «незаконность» вступали у них в игру только при обсуждении конкретных вопросов о том, как вести дела, в частности управлять и распределять ресурсы.

Хотя домохозяйства и социальные связи располагались в обществе на микроуровне, они одновременно функционировали на мезо- и макроуровне социальной интеграции и властных отношений. К тому же базовые социальные ячейки существовали еще на мезоуровне. Они имели важное значение для интеграции все более усложняющегося общества, активно развивавшего крупномасштабные начинания на региональном, общеевропейском и даже глобальном уровнях. Другой тип базовых ячеек мезоуровня составляли групповые культуры (group cultures), объединявшие ученых, клириков, купцов, ремесленников, дворян и т.д. между собой (a) в соответствии с их специфическими социальными нормами и потребностями, а также (б) в соответствии с их функциями в общей социальной структуре. Это объединение происходило либо в институционализированных формах, таких как гильдии, университеты или другие корпорации, либо в менее формальных и более свободных организационных конфигурациях. Групповые культуры, аналогично домохозяйствам в их внешних контактах, а часто и связях внутри домохозяйств, открывали возможности для собраний, общения, оказания помощи, организации общественных мероприятий, распределения разного рода ресурсов, установления, регулирования и сохранения социальных связей. Для соединения всех этих малых и местных базовых ячеек с более крупными и всеохватными на микро- и мезоуровне ключевую роль играли домохозяйства, отношения и связи. Гостеприимство домохозяйств часто служило для этого средством как на микроуровне, так и на мезоуровне. Групповые культуры, подобно домохозяйствам и социальным связям, также функционировали на макроуровне общества, причем религиозные ордены или групповая культура ученых рождали единство вопреки языковым и региональным границам или местным властям.

Еще одной базовой ячейкой, располагавшейся как на микроуровне, так и на мезоуровне, во временном и социальном измерениях была память. Память была необходима всем как минимум для обучения базовым практикам, обеспечивавшим жизнедеятельность людей, для управления этими практиками и для их возобновления во всех случаях — когда это касалось (1) материальных и нематериальных ресурсов, (2) ведения домашнего хозяйства, (3) социальных связей, (4) групповых культур, (5) ритуалов повседневной жизни. Память этого типа, базовая для всех видов социальной, экономической, религиозной и политической жизни, сохранялась и передавалась в различных формах: а) через практическую деятельность, б) устно, в) через материальные объекты и связанные с ними практики и рассказы — как, например, о постелях, г) в письменной форме. Дневники представляли собой средства коммуникации для реализации этой важнейшей функции памяти в обществах раннего Нового времени: авторы писали их для будущих глав домохозяйств. Они были пригодны для последующего распространения и использования также и за пределами ближайшего круга современников. Дневники, таким образом, являлись отправным пунктом для наполнения и сохранения культурной памяти [Erll 2011], связанной с базовыми ячейками общества в контексте повседневности.

При всем этом домохозяйства, группы лиц, отношения, социальные связи и память постоянно создавались практиками, являвшимися еще одной базовой чертой обществ раннего Нового времени. Благодаря ритуализированным практикам упомянутые в дневниках «социальные постели» становились социальными фактами, имеющими значение для каждого. Материальные объекты: кровати, кубки, столы, одежда и т.д. — все использовалось для социальных практик, встроенных в определенный культурный контекст. Объекты не существовали «как таковые» и вне значений, созданных практиками; для людей, включенных в контекст, они возникали только посредством повторяющихся практик. (Вероятно, это справедливо также и для материальных объектов в нашем культурном контексте.) Таким же образом, существовали и другие базовые социальные факты (basic social facts) вроде сфер юрисдикции, разного рода дарений и принятия даров, социального статуса и т.д. Эти практики имели ключевое значение в силу их перформативных возможностей «делать вещи» (doing things) — «делать постель», «делать группу людей», «делать патронаж», «делать иерархию» и т.д. Все эти виды деятельности — каждая со своей логикой — относятся к специфике ритуализированного образа жизни обществ раннего Нового времени. Упомянутые в дневниках постельные практики являются лишь фрагментами широкого спектра перформативных практик, которыми люди раннего Нового времени пользовались в повседневной жизни. Практики подобного рода были глубоко укоренены во внутренних механизмах обществ, основанных на домохозяйствах, — вместе с производимыми ими результатами.

Домохозяйства были центрами общения (sociability) и самых разнообразных отношений, как внутренних, так и внешних. Такого рода «открытые домохозяйства» совсем не походили на какую-либо «приватную» сферу. Поскольку не существовало того, что можно было бы обозначить как «приватное», и тем более не существовало отдельной замкнутой области деятельности внутри домохозяйств, то и «публичное» не осмысливалось в понятиях пространства или как обособленная сфера. Точно так же экономические, социальные, политические и религиозные функции не были организованы в отдельные области деятельности или подсистемы общества. Они были организованы как часть механизма деятельности домохозяйств, социальных связей и групповых культур, переплетенных друг с другом так, как это обычно происходит, когда воспринимаешь реальность и имеешь с ней дело на микроуровне повседневной жизни.

Общества раннего Нового времени, как и любые не государственно ориентированные общества, были совсем не просты. Поскольку их базовые ячейки находились главным образом на микро- и мезоуровне, создание крупномасштабных структур, а также координация бесчисленного количества отношений и разнообразных потребностей требовали значительных усилий. В обществе домохозяйств люди должны были развивать специальные навыки, отвечающие сложным требованиям жизни. Они должны были приобретать знания о делах, в которых участвовали, со многими подробностями об их текущем положении, а также об истории событий, которые к этому положению привели. И они должны были делать это непрерывно, следствием чего становилось еще большее расширение связей и сфер общения. Им приходилось иметь дело с разнообразными и запутанными отношениями, которые постоянно менялись и перестраивались, будучи включены в групповые культуры и социальные связи и ассоциированы с домохозяйствами. Для всего этого им было необходимо вырабатывать и использовать изощренные стратегии: без действующих субъектов, способных управлять этими запутанными и многофункциональными связями и их сложной логикой, практика «социальных постелей» не смогла бы появиться. Жизнь в таком обществе и особенно успешное взаимодействие со всеми этими базовыми ячейками были неотделимы от непрерывного обучения и практической деятельности [Singerman 1995].

Культуры письма в этих контекстах были прочно укоренены. Многие виды сочинений в печатном или рукописном виде распространялись в той или иной групповой культуре при посредстве домохозяйств или личных связей. Во всех видах автобиографических сочинений, например, основными темами были люди, отношения, домохозяйства, групповые культуры и соответствующие практики, причем в них особенно выделялись ритуалы повседневной жизни. Постельные истории, подобные приведенным выше, являются частью этих базовых ячеек общества и соответствующих им культур письма. Дневники, имея форму средства коммуникации, должны были функционировать в этой системе координат, и способы их использования определялись контекстом этих базовых ячеек. Современным читателям дневники открывают исключительно широкий доступ к базовым ячейкам, однако это не прямой доступ к «фактам» и «опыту». Это сочинения, охватывающие небольшие временные интервалы и бросающие вызов большим нарративам, например, связанным с понятиями «государство», «модернизация» или «индивидуализация». С ними нелегко работать как с источниками: реконструкция базовых ячеек, релевантных для писателей и их сочинений, основывается на детальном и сложном микроисторическом инструментарии. Тем не менее ряд социальных логик, которые к ним применимы, выявить можно — это практики письма, культуры сообществ в домохозяйствах, характер взаимоотношений и т.д. — во всем многообразии их социальных, культурных и гендерных аспектов.

3. Жанр дневника в историческом контексте: форматы, темы и функции в раннее Новое время

А. Форматы: Дневниковые форматы и письменные практики сильно различались. Это можно продемонстрировать на двух примерах. Первый дневник был написан примерно в 1609—1612 годы в Базеле на швейцарско-немецком языке Феликсом Платтером (1536—1615), врачом и университетским профессором. Второй был создан в Лондоне на английском языке Сэмюэлем Пипсом (1633—1703), работавшим в Британском военно-морском управлении и выполнявшим свои служебные обязанности в период ведения дневника (1660—1669). В печатных версиях оба текста называются «дневниками»[3].

Однако при более внимательном рассмотрении обнаруживается, что текст Платтера на самом деле является автобиографией, написанной им в старости с использованием ранних дневников и переписки за время, о котором он рассказывает (в основном это промежуток между 1536 и 1567 годами). Ранний дневник и письма используются им в качестве материала для нового текста, написанного ретроспективно и, вероятно, ориентированного на членов его семьи и потомков. Поденные записи — это просто внешняя форма, которую он придает своему автобиографическому нарративу. Однако даже написание дотошно подробного дневника Сэмюэля Пипса не было спонтанным действием или, точнее, чредой повторяющихся ежедневно спонтанных действий — хотя он и создает такое впечатление. Пипс писал окончательный текст своего дневника, основываясь на заметках, которые он делал в течение дня и которые иногда накапливал за несколько дней или даже недель и месяцев до тех пор, пока он не находил время для внесения окончательного текста в дневник. Таким образом, его дневник представляет собой осознанно и очень тщательно выстроенное произведение, основанное на (а) предыдущих заметках, (б) их отборе, (в) упорядочении и (г) определенной повествовательной концепции. Причем отобранные им для записи смысловые единицы организуются в соответствии с устойчивыми паттернами: обозначение актуальности, процесс письма, раздумья, коммуникация.

Хотя и в дневнике Платтера, и в дневнике Пипса текст был выстроен в порядке последовательности дней, записи в них могли быть сделаны позднее: авторы просто использовали дневниковую форму. Сама по себе форма дневника вообще не дает оснований считать, что запись, обозначенная конкретной датой, была сделана именно в этот или ближайший день. Дневники предназначались не для предоставления прямого доступа к реалиям, чувствам и опыту в ситуациях, которые описывали, — они создавались и имели смысл как нарративные презентации ретроспективных точек зрения. Соответственно, точки зрения авторов периода создания записей обнаруживают дистанцию, подразумевавшую работу по их отбору и организации. Как и в ретроспективных автобиографических текстах в целом, в данном случае целесообразно различать (а) пишущего человека, находящегося в настоящем, и (б) человека и изображенные им сюжеты, расположенные на определенной временной дистанции [Jancke 2002: 25—26].

В раннее Новое время авторами использовалось и множество других дневниковых форматов. Писатели либо находили их в какой-нибудь готовой стандартной форме, например в печатных календарях (Schreibkalender), либо создавали их сами. Печатные календари или ежедневники представляли собой разного рода стандартизированные массовые издания для ведения записей с заранее заданной структурой, а часто еще и с какой-нибудь дополнительной печатной информацией. Дневниковые форматы такого типа широко использовались в различных социальных группах и сословиях.

Некоторые авторы начинали с написания автобиографии — ретроспективно из достаточно удаленной во времени позиции (как, например, цюрихский профессор изучения Ветхого Завета и дренееврейского языка кальвинист Конрад Пелликан (1478—1556)), однако, приближаясь ко времени письма, переходили либо к погодной форме записей (анналам), либо к поденной (дневнику). Пелликан в этой последней части создал серию небольших описаний крупного плана, объединив таким образом автобиографию (первая часть) и дневник (вторая часть).

Б. Темы: Дневники могли охватывать широким спектр тем. Частыми среди них были исполнение должностных обязанностей, коммерческая деятельность, важные встречи, путешествия, семейные события, дела города и округи, религиозная жизнь. Их составители также делали заметки о ценах, погоде, чрезвычайных происшествиях, таких как катастрофы или войны; о поднесенных и полученных дарениях, о посещениях других лиц и приеме гостей; обо всех видах связей и деловых отношений, браках, крещениях, конфликтах в доме и за его пределами: с членами семьи, слугами, хозяевами, соседями, коллегами; о снах; о ритуалах питья, о материальных предметах, таких как столы, кубки, одежда, о практиках, связанных с постелью, — как Платтер. Во многих дневниках мы обнаруживаем богатую смесь разнообразных тем. Другие демонстрируют более узкую выборку, фокусируясь на каком-нибудь отдельном круге тем: таковы путевые записки, духовные дневники, дневники официального характера и т.п. Во многих случаях среди этих тем была и личность автора (автобиографические или личные дневники). В других сочинениях избранные авторами темы рассматривались в объективистской безличной манере.

С избранным ими кругом тем авторы соединяли и увязывали свою личную жизнь, общественные дела и отношения, отнюдь не разделяя их, тем более не организуя в соответствии с представлениями об отдельных жизненных сферах. Поэтому официальные дневники могут содержать подробности вполне личного характера — к примеру, епископ Петер Краффт (1470—1530) записал, что плакал на похоронах, где присутствовал как должностное лицо. В то же время в постельных историях постоянно встречаются рассказы об общении между людьми — начиная с супругов, родственников, друзей, соучеников, слуг до военных противников или деловых партнеров, которые без обиняков приглашались спать вместе ради содействия деловым переговорам [Jancke 2013: 331]: «...и Крид лег со мной, но, будучи сонным, он был не в состоянии говорить о деле, на что я, конечно, рассчитывал, приглашая его со мной лечь» [Pepys 1995, 6: 74]. Постели или слезы не изображались как признаки «частной сферы». Скорее, они обозначались как составляющие сложной сферы взаимосвязей и общения. Эта сфера, социальная по сути, интегрировала интимную жизнь и частные дела так же, как она интегрировала и связывала другие виды деятельности, формируя пространство сложных хитросплетений. В частности, люди использовали перформативные способы создания пространства, которое им требовалось для того или иного вида общения.

В. Контексты и функции: Дневники писали люди из разных слоев общества, женщины и мужчины. Среди их авторов были ремесленники, художники, купцы, солдаты, палачи, крестьяне. Однако авторами большинства текстов, известных современным исследователям, были ученые или представители правящей элиты, главным образом дворянства. Многие — в основном мужчины — занимали видное положение в каком-нибудь городском магистрате, женском или мужском монастыре, в церковной иерархии, в университете или латинской школе, в местной администрации, при дворе или являлись князьями. Большинство авторов в период написания своих дневников были главами домохозяйств и, таким образом, занимали положение, считавшееся в обществах раннего Нового времени главенствующим [Jancke 2002: 198—199].

Среди тех, кто пользовался форматом дневника, должно быть, было немало людей разного положения, включая женщин и мужчин, которые не принадлежали к высшим слоям общества. Многие из их сочинений, однако, не сохранились. Записки женщин, например, часто подвергались жестокой цензуре или уничтожались членами их семей, если содержали сведения, которые могли посчитаться нежелательными [Mendelson 1985]. Способы хранения и передачи дневников не были упорядочены, и далеко не все из сохранившихся известны историкам. В печати была опубликована лишь небольшая их часть, причем никогда самими авторами. Позднейшие издатели производили отбор писателей для публикации и часто беспощадно редактировали тексты, что в итоге оказало существенное влияние на наши представления о дневниках раннего Нового времени.

В германоязычных регионах поденные записи велись на разных языках: в основном на немецком и латыни, но иногда на греческом, древнееврейском или идише, французском или итальянском. Довольно часто встречается смешение языков, особенно немецкого и латинского. Язык дневника указывает на лингвистические компетенции автора и во многих случаях является результатом осознанного выбора. Более того, он также говорит о возможной или ожидаемой автором аудитории. В многоязычных обществах раннего Нового времени многие действующие субъекты обладали тем или иным набором языков, который они использовали в зависимости от обстоятельств, позволяя включать или исключать других из своих письменных практик [Jancke 2002: 166—210].

Дневники писались в основном для собственных нужд авторов, во многих случаях включая сведения, важные в краткосрочной перспективе, хотя они также могли стать полезными и позднее, в среднесрочной или долгосрочной перспективе. В числе важных активов, которые дневники могли предоставить как самим их составителям, так и будущим читателям, были связи и отношения. Следующему поколению было исключительно полезно знать подробности об отношениях отца (чаще всего) с другими. Это знание позволяло продолжить дела, им не завершенные, — например, собирать долги и доказывать законность просьб о благодеяниях за заслуги отца. Таким образом, из нематериального ресурса слова могли быть превращены в материальные, вроде должностей, денег, различного рода поддержки. Помимо этого, осведомленность людей об отношениях была напрямую связана с общественными делами, предоставляя возможность в них участвовать. В иных случаях доступ к их подробностям мог понадобиться наследникам отцовского дела в какой-то более отдаленный момент в будущем.

В жанре (жанрах) дневника писатели редко говорили прямо о том, чего они намеревались достичь написанием своих сочинений и для какой читательской аудитории они их создавали. Тем не менее многие поденные записки были составлены для вполне конкретных читателей и пользователей: служебные дневники — для преемников автора либо на какой-нибудь официальной должности, либо в качестве главы монастырского домохозяйства, другие — для наследников главы семейного домохозяйства, в основном мужчин. Путевые записки обычно предназначались для домашних: они часто писались молодыми людьми во время Grand Tour для родителей, которые хотели получать известия об учебе и связях, приобретенных путешественниками в обмен на их затраты. Еще более сильная потребность родительского контроля обнаруживается в дневниках детей, например голландского мальчика Отто ван Эка (1781—1798). Отто было предписано начать свой дневник, когда он был десятилетним ребенком. Родители наказали вести его в качестве упражнения по обучению размеренному образу жизни и самодисциплине — эти навыки должны были ему понадобиться в будущем как главе одной из самых знатных голландских семей. И родители внимательно следили за практикой ведения им дневника, что являлось составной частью педагогики эпохи Просвещения [Baggerman, Dekker 2009]. Другие поденные записки, к примеру Куспиниана или Крузиуса, были доступны и для других лиц — по меньшей мере, на протяжении жизни их авторов. В письменное наследие обоих они были включены как особо ценная часть. Последующие поколения читали эти дневники и иногда продолжали практику ведения записей в том или ином дневниковом формате.

Хотя большинство дневников были написаны в расчете на читателей по крайней мере и в следующем поколении, ни один из них не был напечатан или задуман для публикации в печатном виде. Выбор рукописной формы не означал, однако, отказа от их распространения. В случае доступности оригинала читателям или его распространения в одной или нескольких копиях способом публикации в обществах раннего Нового времени могла служить (а часто и служила) сама рукопись. Ее читатели, таким образом, определялись границами домохозяйства и социальных связей автора, часто включая семью, родственников, друзей, покровителей, хозяев, начальников и т.д. Подобного рода аудитория, основанная на ограниченном круге людей и их более широких социальных связях, была типичной для обществ раннего Нового времени в целом — групповые культуры как базовые ячейки общества в данном случае особенно репрезентативны. Личные взаимоотношения составляли тогда основу организационной структуры общества. Следовательно, подробные сведения обо всех видах личных отношений, содержащиеся в дневниках, описывают базовые ячейки общества в инклюзивном и связующем смысле.

Поденные записки наделялись различными функциями. Как правило, ведение дневников состояло из практики регулярных наблюдений, отбора и описания сюжетов, считавшихся заслуживающими внимания и стоящими записи. Авторы собирали, упорядочивали, характеризовали, выбирали и даже изобретали сведения разного рода и различной степени важности. При этом дневники были не просто хранилищем конечной информации. Они служили посредниками при распространении и обработке этой информации. Письмо выступало здесь как социальная практика, и слова использовались как главные культурные ресурсы, последовательно со/организующие сложную и изменчивую систему разнообразных источников информации. В дневниковом формате слова и письмо являлись источниками особого рода: на метауровне они помогали классифицировать и накапливать сведения для подпитки домохозяйств, взаимосвязей и групповых культур. Такие сведения в свою очередь создавались из сведений, содержавшихся в этих базовых ячейках общества, доступ к которым зависел от положения, занимаемого авторами в соответствующих базовых ячейках. Постельные истории особенно показательны в качестве примера обмена сведениями и производства новых с использованием какой-нибудь общей площадки — в данном случае постели.

Как жанр дневники в большинстве случаев представляли собой серию заметок, упорядоченных заголовками в виде последовательно идущих дат. Помимо прочего в повседневной жизни они могли быть способом организации процесса письма на регулярной и упорядоченной основе. В дневниковых записях на регулярной, часто ежедневной основе создавалось прошлое, предназначавшееся для разнообразного употребления в будущем разнообразными пользователями в краткосрочных, среднесрочных или долгосрочных ситуациях. Поденные записи также открывали возможность для производства настоящего на основе ближайшего прошлого. Так накапливались ресурсы, составлявшие основу для переработки этого материала в более сложные формы — как это сделал Феликс Платтер, трансформировав часть своих ранних дневников в написанную в старости автобиографию. То есть этот материал был готов для включения в автобиографию, в исторические сочинения и т.д. Таким образом, дневники помогали создавать и подпитывать как «маленькую», так и «большую» традиции [Redfield 1956], которые должны передаваться из поколения в поколение. В конечном счете, дневники строили основы для долговременной коллективной памяти и тем самым выходили далеко за рамки сфер личного или индивидуального [Nutz 2009: 195—217; Erll 2011: 15—39]. Каждый случай передачи этих сочинений из поколения в поколение и дальше через века является свидетельством непрерывного стремления многих людей прилагать усилия для утверждения и сохранения основ культурной памяти. Постельные истории выступали в этих сочинениях как заслуживающая внимания часть того, что надлежало передать в качестве наследия одной из культур. И именно в таком качестве они до нас дошли, ожидая от микроисториков разгадки.

4. Современные исследования: источники, методы, историография

А. Источники: Дневники до сих пор являются жанром малоизученным и недостаточно осмысленным теоретически. Они попали в поле зрения исследователей несколько десятилетий назад, когда большая группа «эгодокументов», или Selbstzeugnisse (self-narratives), стала привлекать внимание историков, занимавшихся сочинениями раннего Нового времени [Dekker 2002; Schulze 1996; Greyerz, Medick, Veit 2001]. Под этим общим названием были объединены разного рода литературные жанры, традиционно входившие в состав широкого метажанра автобиографических сочинений. Одним из важных шагов в их изучении стал запуск проектов по инвентаризации и сбору в архивах и библиотеках всех автобиографических материалов, которые можно было выявить [Egodocumenten 1993; Krusenstjern 1997; Tersch 1998; Greyerz 1999]. Хотя этот процесс находится только на начальном этапе, он уже оказал существенное влияние на формирование представлений (1) о круге автобиографических текстов, (2) об их авторах из различных социальных групп (3) в разных регионах и (4) в разные периоды времени. Стало очевидным, что представления о типичности или сингулярности отдельных текстов можно выработать только на основе их планомерной инвентаризации. В качестве методологического правила было установлено, что отдельные тексты могут быть поняты только в контексте более крупных выборок, сделанных и осмысленных в соответствии с определенными критериями. Изучение одного или нескольких отдельных текстов без их локализации в этих более широких контекстах не позволяет прийти к убедительным заключениям.

Б. Методы: Дневники и другие автобиографические сочинения раннего Нового времени являются богатыми и одновременно непростыми источниками для многих областей знания. Теперь, после лингвистического поворота, историки гораздо лучше отдают себе отчет в текстуальной природе своих источников, понимая проблематичность обращения исключительно к их содержанию. Соответственно, в дополнение к более традиционным критическим инструментам исторического исследования (т.е. вопросам о том, (а) кто писал тот или иной текст, (б) когда, (в) в какой ситуации, (г) для кого, (д) с какой целью), они пытаются включить в свой критический инструментарий письмо как социальную практику. Например, стратегии и типы письма, его интертекстуальность, связь с теми или иными жанровыми дискурсами или отдельными текстами, его нарративные формы, концепции авторства, встроенность в литературные системы [Enenkel 2008]. Впрочем, конкретные жанровые нормы и форматы здесь еще требуют более глубокого изучения, в частности установления различия между дневниками и другими видами автобиографических текстов [Aichholzer, Tersch 2001].

Выше были рассмотрены разные методологические вопросы: (1) Необходимость учитывать обстоятельства написания сочинения — это единственная точка, в которой исследователи могут непосредственно наблюдать автора и его/ее поведение. (2) Необходимость отделять автора как внетекстовое действующее лицо от изображаемого действующего лица («автобиографический герой»); то же самое справедливо и для любого иного сюжета, который упоминается или описывается с большими подробностями, чем другие — вроде слез на публике епископа или соседей по постели Феликса Платтера. (3) Важность проведения различий между временем написания сочинения и временем описываемого в нем периода или ситуации. Даже в дневниках имеется разница во времени, которая могла влиять на дистанцирование и связанное с ним формирование авторской позиции. (4) Необходимость критической оценки отбора материала, его расположения и использованных нарративных паттернов для реконструкции письменных стратегий автора. Только таким непрямым образом дневник может быть использован в качестве источника сведений о внетекстовой действительности. Он не может использоваться как единственный и неоспоримый источник биографических и иных данных. (5) В более широкой исторической системе координат авторские модели и стратегии письма можно представить как социальные практики, значимые для действующих субъектов в соответствующих социальных контекстах.

В. Историография: Исторические исследования дневников раннего Нового времени должны включать перспективы микроуровня, необходимые для доступа во все микро- и мезоуровневые базовые ячейки общества, с которыми эти сочинения были связаны. Только благодаря применению микроисторических подходов, в особенности когда речь идет о небольших интервалах времени, дневники могут привлечь внимание современного читателя к базовым ячейкам общества этого периода. И только тогда становится возможной реконструкция этих базовых ячеек: средств коммуникации, производства и управления ресурсами, экономики домохозяйств, культурной памяти. Одним словом, все эти усилия лежат в русле историографии, основанной на микроисторических подходах. Главное внимание уделяется здесь: а) практикам действующих субъектов, б) социальным пространствам, которые они создавали, в) логикам, которым они следовали, реализуя свои практики, г) нормам и законам, которыми определялись у них консенсус или конфликт, и д) концептам и образам реальности, из которых они могли исходить. Многое здесь еще предстоит сделать. Однако сделать это необходимо, дабы современный читатель имел возможность понять, какой смысл в мире авторов того времени имели практики, подобные упомянутым в постельных историях. От такого рода тщательной контекстуализации зависит любое проникновение в сложную логику организации людьми их не государственно ориентированных обществ на повседневном уровне.

Дневники (и другие виды автобиографических текстов), в свою очередь, являются источниками, расширяющими представления современного читателя об истории. Включая подробности повседневной жизни и их последовательность в большом приближении, дневники как жанр исключительно ценны для исследований общества на микроуровне в целом. Будучи средствами коммуникации, предназначенными для управления и производства ресурсов, частью экономики домохозяйства автора и имея перспективы долгосрочного закрепления в культурной памяти, они являются ценнейшим объектом для микроисторических исследований.

5. Заключение: Дневники как средства коммуникации — рамки, ресурсы, культурная память

В европейской истории раннего Нового времени авторы дневников действовали в рамке специфической социальной и литературной системы. В многоязычных европейских обществах этого периода многие авторы были полиглотами и поэтому могли делать выбор между несколькими языками. Для ученых при написании дневника таким языком или языками могли быть латынь или даже греческий язык. В качестве аудитории авторы могли рассчитывать на людей, находящихся с ними в деловых отношениях или составляющих их окружение, но чаще всего на членов домохозяйства и наследников, которые бы читали, хранили и передавали их сочинения последующим поколениям. Дневники, таким образом, служили источниками информации, предназначавшимися для использования как ими самими, так и другими. Авторы заботились о том, чтобы отбирать именно ту информацию, которую они хотели сохранить, и создавали жанры и форматы в соответствии со своими потребностями. Часто они включали в дневники выписки из других текстов, отбирая и реорганизуя их в соответствии с задачами своих сюжетов. Так же как и переписка раннего Нового времени, дневники часто были доступны другим и читались ими, ибо представлялись частью социальной сферы. Разного рода использование письма в целом и дневников в частности было столь же важно, как и прагматические составляющие дружбы и общения — что вовсе не обязательно исключает интимность. Это просто означает, что рамку для поступков и размышлений задавала культура дарения, складывания взаимных обязательств, обмена услугами и вообще совместное использование какого-либо ресурса. То есть любые общественные ячейки и процессы на макроуровне были тесно переплетены с базовыми ячейками на микро- и мезоуровне и их нельзя не только разделять, но даже рассматривать как самостоятельные сущности. Все поступки, так же как и все смыслы, существовали на уровне практик, связей, домохозяйств, материальных объектов.

В общем плане дневники открывают мир (1) практик общения, материальных объектов и логик, которым следовали действующие субъекты; (2) письменных практик, имеющих отношение к использованию ресурсов и управлению ими; (3) подпитываемых отдельными авторами традиций, использовавшихся и продолжавшихся как коллективные ресурсы в более широких культурных контекстах. В частности, дневники раннего Нового времени создавались для обработки источников информации: а) записи сведений о разнообразных фактах, считавшихся значимыми; б) их сохранения с целью дальнейшего использования; в) обеспечения доступа к ним как источникам общезначимых сведений других г) посредством чтения или д) посредством переработки в другие текстовые форматы: автобиографии, учетные книги, выписки, печатные издания и др. Сверх того, дневники представляют собой один из ранних примеров обработанного письменного материала, созданного для передачи сведений из поколения в поколение. Поскольку в домохозяйствах и личных взаимоотношениях дела общественного значения сочетались одновременно с делами личными, они позволяют ученым исследовать процессы построения культурной памяти как одновременно индивидуального и коллективного предприятия.

Помимо прочего, в качестве средств коммуникации дневники раннего Нового времени создавали форматы (1) для сохранения всего, что считалось важным на повседневном уровне, (2) для записи несвязанных сюжетов под объединяющим их заголовком одного дня, (3) для добавления этих фрагментов в цепочки записей, открытых для продолжения, (4) для документирования тем либо только в одной записи, либо, обнажая сложившиеся порядки и модели, с повторением в других, (5) для составления историй, которые включались потом в письма или в разговоры на общественных мероприятиях, (6) для извлечения из дневников содержащихся в них текстов писем с целью подтверждения их подлинности и повторного использования в более поздних сочинениях, (7) для производства относительно ценных, пригодных для хранения, повторного использования и распространения данных, (8) для создания пространства, позволявшего выражать индивидуальную точку зрения автора, и (9) для присоединения ее к широкой выборке из различных точек зрения других авторов. Все эти цели были встроены в общество, которое из отстраненной перспективы более поздней историографии слишком часто представляется одним цельным организмом. Как средства коммуникации, дневники помогали организовывать повседневную жизнь, а также предоставляли сведения, которые могли оказаться жизненно важными в будущем. Они создавались как источники информации для производства, распространения, сохранения и передачи различных ресурсов посредством письма, и эта их функция была прочно укоренена в системе существовавших в реальности базовых ячеек общества, социальных практик и ценностей, хотя они также предназначались и для использования в новых контекстах будущими поколениями.

В системе базовых ячеек общества раннего Нового времени дневники можно идентифицировать как средства коммуникации, созданные в этих структурах для выполнения связанных с ними функций и составляющие сложный и высокоадаптивный компонент письменной культуры общества. Содержащиеся в них рассказы о постелях, осмысленные с позиций микроистории, дают гораздо больше, чем большие исторические нарративы с их отстраненным взглядом с высоты птичьего полета. Эти рассказы — не просто интригующие и занимательные подробности частной жизни, которая сегодня, в зависимости от обстоятельств, может пониматься как более или менее важная, — они относятся к сфере индивидуального, частного, малого и отдельного, которую должно защищать как от внешних, так и от вышестоящих сил, — т.е. к сфере, свободной от власти государства и общества. В то время как постели раннего Нового времени в целом находятся в центре пересечения личного, экономического и политического, супружеская постель — это место средоточия власти в домохозяйстве, поэтому она ставится в главной комнате дома, где собираются все — как домочадцы, так и гости. Постель — это место, где политические противники заключают мир, и также место приема гостей, занимающих разное общественное положение, включая могущественных представителей знати и местных владык. Это хитросплетение микроуровня с макроуровнем общества, бытового материального объекта с местообитанием и практиками власти способна уловить только микроисторическая перспектива. А это значит, что дневники раннего Нового времени предоставляют нам невероятно богатое поле для изучения обществ во всем объеме — от поведения людей на микроуровне до базовых ячеек и процессов макроуровня на протяжении больших временных отрезков. Более того, они учат нас тому, как важно уделять внимание различным формам человеческой деятельности на микроуровне, взаимоотношениям, базовым ячейкам, да и контекстам вообще.

Пер. с англ. Елены Карпенко, Юрия Зарецкого[4]

Библиография / References

[Aichholzer, Tersch 2001] — Aichholzer D., Tersch H. Art. Germany, Austria, Switzerland: 17th- and 18th-Century Diaries and Letters // Encyclopedia of Life Writing. Autobiographical and Biographical Forms: In 2 vols. / Ed. by M. Jolly. London; Chicago: Fitzroy Dearborn, 2001. P. 367—368.

[Baggerman, Dekker 2009] — Baggerman A., Dekker R. Child of the Enlightenment. Revolutionary Europe Reflected in a Boyhood Diary. Leiden; Boston: Brill, 2009.

[de Haan, Mierau 2014] — de Haan B., Mierau K. (Eds.). Microhistory and the Picaresque Novel. A First Exploration into Commensurable Perspectives. Newcastle upon Tyne: Cambridge Scholars Publishing, 2014.

[Dekker 2002] — Dekker R. (Ed.) Egodocuments and History. Autobiographical Writing in its Social Context since the Middle Ages. Hilversum: Verloren, 2002.

[Egodocumenten 1993] — Egodocumenten van Noord-Nederlanders van de zestiende tot begin negentiende eeuw. Een chronologische lijst. Samengesteld door Ruud Lindeman, Yvonne Scherf en Rudolf M. Dekker. Rotterdam: Erasmus Universiteit Rotterdam, Faculteit der Historische en Kunstwetenschappen, 1993 (http://www.egodocument.net/egodocument/).

[Eibach, Schmidt-Voges 2015] — Eibach J., Schmidt-Voges I. (Eds.). Das Haus in der Geschichte Europas. Sozialer Raum, Identitätsort, Ordnungskonzept. Ein Handbuch. Berlin; Boston: de Gruyter, 2015.

[Enenkel 2008] — Enenkel K.A.E. Die Erfindung des Menschen. Die Autobiographik des frühneuzeitlichen Humanismus von Petrarca bis Lipsius. Berlin; New York: de Gruyter, 2008.

[Errl 2011] — Erll A. Kollektives Gedächtnis und Erinnerungskulturen. Eine Einführung. Stuttgart; Weimar: J. B. Metzler, 2011.

[Foisil 1991] — Foisil M. Die Sprache der Dokumente und die Wahrnehmung des privaten Lebens // Geschichte des privaten Lebens / Hgs. Ariès, G. Duby. Vol. 3: Von der Renaissance zur Aufklärung. Frankfurt am M.: S. Fischer, 1991 [first in French 1986]. S. 333—369.

[Greyerz 1999] — Greyerz K. von. Deutschschweizerische Selbstzeugnisse [1500—1800] als Quellen der Mentalitätsgeschichte. Bericht über ein Forschungsprojekt // Das dargestellte Ich. Studien zu Selbstzeugnissen des späteren Mittelalters und der frühen Neuzeit / Hgs. Kl. Arnold, S. Schmolinsky, Urs-Martin Zahnd. Bochum: Winkler, 1999. S. 147—163.

[Greyerz, Medick, Veit 2001] — Greyerz K. von, H. Medick, P. Veit (Hgs.). Von der dargestellten Person zum erinnerten Ich. Europäische Selbstzeugnisse als historische Quellen [1500—1850]. Köln; Weimar; Wien: Böhlau, 2001.

[Jancke 2002] — Jancke G. Autobiographie als soziale Praxis. Beziehungskonzepte in Selbstzeugnissen des 15. und 16. Jahrhunderts im deutschsprachigen Raum. Köln; Weimar; Wien: Böhlau, 2002.

[Jancke 2008] — Jancke G. Selbstzeugnisse im deutschsprachigen Raum [Autobiographien, Tagebücher und andere autobiographische Schriften], 1400—1620. Eine Quellenkunde, under assistance of M. Jarzebowski, Kl. Krönert, and Y. Aßmann. Berlin: Free University, August 13, 2008 (http://www.geschkult.fu-berlin.de/e/jancke-quellenkunde).

[Jancke 2013] — Jancke G. Gastfreundschaft in der frühneuzeitlichen Gesellschaft — Praktiken, Normen und Perspektiven von Gelehrten. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 2013.

[Jancke, Schläppi 2015] — Jancke G., Schläppi D. (Hg.). Die Ökonomie sozialer Beziehungen — Ressourcenbewirtschaftung als Geben, Nehmen, Investieren, Verschwenden, Haushalten, Horten, Vererben, Schulden. Stuttgart: Steiner, 2015.

[Jancke, Ulbrich 2015] — Jancke G., Ulbrich Cl. From the Individual to the Person. Challenging Autobiography Theory // Mapping the I: Early Modern Self-Narratives in Germany and Switzerland. Research and Perspectives / Ed. by Cl. Ulbrich, K. von Greyerz, and L. Heiligensetzer. Leiden etc.: Brill, 2015 [first in German 2005]. P. 15—33.

[Krusenstjern 1997] — Krusenstjern B. von. Selbstzeugnisse der Zeit des Dreißigjährigen Krieges. Beschreibendes Verzeichnis. Berlin: Akademie, 1997.

[Leutzsch 2017] — Leutzsch M. Medien in der Bibel — Bibel als Medium — Bibel in den Medien // Religionspädagogik in einer mediatisierten Welt / Hg. von I. Nord, H. Zipernovszky. Stuttgart: Kohlhammer, 2017. S. 61—79.

[Mendelson 1985] — Mendelson S.H. Stuart Women’s Diaries and Occasional Memoirs // Women in English Society, 1500—1800 / Ed. by M. Prior. London; New York: Routledge, 1985. P. 181—201.

[Nutz 2009] — Nutz Th. Varietäten des Menschengeschlechts. Die Wissenschaften vom Menschen in der Zeit der Aufklärung. Cologne; Weimar; Vienna: Böhlau, 2009.

[Pepys 1995] — Pepys S. The Diary of Samuel Pepys. A New and Complete Transcription / Ed. by R. Latham, W. Matthews. Berkeley; Los Angeles: HarperCollins; University of California Press, 1995 [first 1971].

[Platter 1976] — Platter F. Tagebuch [Lebensbeschreibung] 1536—1567 / Hg. von V. Lötscher. Basel; Stuttgart: Schwabe, 1976.

[Redfield 1956] — Redfield R. The Social Organization of Tradition / Peasant Society and Culture. Chicago: The University of Chicago Press, 1956. P. 40—59.

[Schulze 1996] — Schulze W. (Hg.). Ego-Dokumente. Annäherung an den Menschen in der Geschichte. Berlin: Akademie, 1996.

[Singerman 1995] — Singerman D. Avenues of Participation. Family, Politics, and Networks in Urban Quarters of Cairo. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1995.

[Tersch 1998] — Tersch H. Österreichische Selbstzeugnisse des Spätmittelalters und der Frühen Neuzeit [1400—1650]. Eine Darstellung in Einzelbeiträgen. Wien; Köln; Weimar: Böhlau, 1998.