Третья совместная конференция журнала «Новое литературное обозрение» и Европейского университета в Санкт-Петербурге «„Герой нашего времени“: лидеры общественного мнения и их культы в эпоху (пост)модерности» (Библиотека им. Н.А. Некрасова, Москва 1–3 июня

Совместные конференции журнала «НЛО» и Европейского университета можно считать попыткой создания широкой дискуссионной площадки, где могли бы встретиться исследователи, принадлежащие к различным дисциплинарным полям. Этот тренд был задан еще в рамках ежегодных Банных чтений (как Больших, так и Малых) и в рамках тех тематических выпусков журнала, которые были посвящены антропологическому повороту в гуманитарных науках, провозглашенному во многом также благодаря усилиям журнала. «Герой нашего времени» — третья конференция, и правильнее было бы назвать ее конгрессом: множество параллельных секций, доклады на самые разные темы, во многих из которых вовсе не просматривается литературоведческая тематика, некогда центральная для журнала.

Концептуальная рамка собрания была предельно широкой и была задана различными вариантами ответа на вопрос, кто такой культурный герой и как он репрезентируется в истории, а эти вопросы, в свою очередь, нередко сводились к старому вопросу о роли личности в истории (и, добавлю, в культуре). Такие герои, как гласил сопроводительный текст конференции, «становятся символом для целого поколения (или нескольких поколений), во многом определяя этические, эстетические и поведенческие нормы и практики эпохи», и могут принадлежать к совершенно разным сферам общественной жизни — быть литераторами, учеными, военными, деловыми людьми и, конечно, вымышленными персонажами вроде Бэтмена и Гарри Поттера. Своеобразную типологию этих героев и описание того, как они встраиваются в большие нарративы своих эпох, в той или иной мере представляли все доклады конференции.

Своего рода камертоном к конференции прозвучал пленарный доклад экономиста и историка модернизации Дмитрия Травина (ЕУСПб, Санкт-Петербург) «Поколение семидесятников: кто герой нашего времени?», который основывался одновременно на серии интервью, взятых у «видных представителей» поколения, и на материале советского кинематографа второй половины 1980-х годов, затрагивающего межпоколенческую проблематику («Сто дней после детства», «Асса», «Маленькая Вера» и другие фильмы). Выводы докладчика отчасти сходны с тем описанием людей поздних восьмидесятых, которое можно найти в книге антрополога Алексея Юрчака «Это было навсегда, пока не закончилось», посвященной, в общем, той же теме. Для «семидесятников» был характерен специфический прагматизм, склонность к компромиссам, а следовательно, и цинизм, нередко переходящий в эскапизм. Все эти черты можно суммировать в реплике героя фильма Эльдара Рязанова «Дорогая Елена Сергеевна»: «Мы хотим делать дело и иметь деньги». Подход докладчика можно назвать скорее журналистским: советские фильмы и личные наблюдения послужили основанием для того, чтобы не просто дать «портрет поколения», но также описать поведение и бэкграунд современной российской политической элиты, наиболее активные представители которой — выходцы из рассматриваемого поколения.

Следом за пленарным докладом началась работа параллельных секций, первая из которых называлась «Механизмы формирования политических культов». Доклады, прозвучавшие в рамках этой секции, затрагивали наиболее острые вопросы международной политической повестки и были посвящены Дональду Трампу, Борису Немцову и Ясиру Арафату. Своего рода исторической преамбулой к такой «горячей» тематике послужил доклад Александра Резника (НИУ ВШЭ, Санкт-Петербург) «„Вождь Красной армии“: формирование политического культа Льва Троцкого», который можно было воспринимать как чисто историческое исследование, если бы не многочисленные отсылки к сегодняшнему дню. Фигура Троцкого рассматривалась докладчиком в контексте других культов личности ХХ века с той лишь разницей, что Троцкий в отличие, например, от Муссолини, Франко и Салазара оказался не выигравшим, а проигравшим, а отдельные элементы его «культа» стали составными частями культа Ленина (в его создании Троцкий сам принимал активное участие) и позднейшего культа Сталина. Культу же Троцкого предшествовал культ Александра Керенского, ставший своего рода репетицией позднейших советских практик. Ключевые черты всех таких культов совпадают: это сакрализация как самого объекта культа, так и всех практик, с ним связанных, восприятие политического лидера как того, кто способен мобилизовать население от лица власти и легитимизировать саму эту власть. Но именно в силу сакрального характера лидера его фигура часто оспаривается — уже в 1917 году «Огонек» писал о Троцком: «Троцкий, сеятель смуты, проповедник интернационализма, разваливший нашу армию и поколебавший устои нашей свободы... Вот он — он налитый ядом неудачник, озлобленный и беспощадный». Эти мотивы были усилены в «белой» пропаганде времен Гражданской войны, причем и «официальный» образ Троцкого в эти годы претерпевает изменения: теперь он выступает не только как вождь революции, но и как военачальник — всё это узнаваемые черты других вождей ХХ века. Сам Троцкий, по-видимому, стремился сдерживать этот культ, но он широко распространялся и без его участия.

Следующий доклад, «„Мертвый и вечно живой“: как рождается и развивается культ Немцова в пространстве уличной акции», был представлен большим коллективом авторов — Александрой Архиповой, Анной Кирзюк, Еленой Югай и Ириной Козловой (РАНХиГС, Москва), объединившихся в исследовательскую группу «Мониторинг актуального фольклора». На протяжении очень небольшого срока, от 2015 и до 2018 года, можно наблюдать, как эволюционирует образ Бориса Немцова и как меняются формы репрезентации коллективной памяти, превращая эту противоречивую политическую фигуру в новый публичный символ. Если для более ранних акций было характерно публичное выражение скорби, то в поздних можно заметить, как постепенно складывается новый героический образ. Этот доклад был выполнен в иной методологической перспективе, чем предыдущий: если при разговоре об образе Троцкого в расчет принимались, прежде всего, официальные репрезентации, то здесь речь шла о том, какие черты образ Немцова приобретает среди непосредственных участников митингов и встреч. Одна из ярких черт такого рода коммеморации: обращение лично к Немцову, попытка установить своего рода заочный диалог с ним посредством использования цитат из его речи, исполнения песен и стихов, ему посвященных и к нему обращенных.

Два оставшихся доклада секции переключили внимание слушателей на зарубежную ситуацию, причем увиденную с непривычного ракурса. Первым из них был доклад Бупати Пи (Алигархский мусульманский университет, Индия) «От партизана до кумира нации: Ясир Арафат как герой палестинских движений сопротивления», где был прослежен путь Ясира Арафата от партизана до президента Палестинской национальной администрации. Образ Арафата, согласно докладчику, всегда несет на себе печать двусмысленности: для одних он террорист, покушавшийся на израильскую государственность, для других — вождь революции, призванной вернуть палестинцам их недавнюю родину, хотя и не вполне преуспевший в этом.

Финальный доклад секции «Дональд Трамп как неожиданный кумир националистов, выступающих в поддержку Биафры» представил Агого Акпоме (Университет Зулуленда, ЮАР). Сюжет этого доклада сам по себе парадоксален: Дональд Трамп, прославившийся как одиозный консерватор и даже белый шовинист, неожиданно стал кумиром нигерийских сторонников политики США, среди которых выделяются фигуры националистов Игбо и Биафры. Причина этого в том, что нигерийское общество вынуждено балансировать между радикальным исламом и христианством, причем первый вариант чреват гражданской войной. В этом контексте агрессивная риторика Трампа для либерально настроенных нигерийцев оказывается подходящим инструментом, чтобы противопоставить себя не менее агрессивной риторике радикального ислама.

Следующая секция, «Ученый как „культурный герой“», открылась докладом Антона Иванеско (Южный федеральный университет, Ростов-на-Дону) «Лингвист как „культурный герой“: случай В.И. Абаева». Герой доклада, В.И. Абаев (1900–2001) — создатель концепции так называемого скифо-сармато-осетинского лингвистического континуума, ставшей во второй половине ХХ века одним из оснований осетинской идентичности. Особый интерес для докладчика представляла даже не сама лингвистическая теория Абаева (вполне актуальная для современной иранистики), но различные панегирические тексты, посвященные покойному академику и эксплицитно проявляющие идеологический контекст его исследований. И хотя научное творчество Абаева до сих пор представляет интерес для лингвистики и фольклористики, его образ «гения» и «идеала осетинского народа» часто заслоняет эти реальные достижения.

Сергей Кондратьев (Тюменский государственный университет, Тюмень) в докладе «Борис Поршнев: из академических героев в академические мизерабли и из мизераблей — в герои» обратился к заметной фигуре советского академического мира — к историку Б.Ф. Поршневу (1905–1972). Карьера Поршнева была крайне непростой: почти утвердившись в статусе властителя дум, к середине века он начинает стремительно утрачивать авторитет в академической среде, приобретая вместо этого известность среди широких слоев технической интеллигенции. К настоящему моменту, спустя почти полвека после его смерти, эта известность даже выросла: у Поршнева существует устойчивое число почитателей, для которых историк был своего рода академическим диссидентом, вынужденным всю жизнь бороться с консервативной системой, но все-таки сумевшим изложить основные результаты своих трудов (в качестве примера такого взгляда можно привести хотя бы пространную статью в «Википедии», посвященную ученому). Позднее, весьма обильное творчество Поршнева выходит далеко за пределы конвенциональной исторической науки: он может быть сопоставлен с такой фигурой, как Лев Гумилев, который также был занят поиском общих законов исторического развития и также получил широкую известность прежде всего среди технической интеллигенции. На рубеже 1960–1970-х Поршнев разрабатывал так называемую «историческую психологию», стремился сформулировать собственную концепцию происхождения человеческого вида, а также принимал участие в поисках снежного человека — все эти начинания оказывают резко негативное влияние на его академическое реноме, но становятся причиной популярности у более широкого круга читателей, испытывающих тягу к подобному универсализму.

Завершил секцию доклад Николая Погодаева (Томский государственный университет, Томск) «Образ Григория Потанина в общественном сознании сибиряков: от модерна к постмодерну и далее», посвященный видному исследователю Азии и идеологу сибирского областничества. Канонизация образа Потанина (1835–1920) для жителей советской Сибири была своего рода способом занимать фрондирующую позицию по отношению к официальной власти, не доходившую, впрочем, до открытого столкновения.

Секция «Видеоблогеры: механика известности», которая, пожалуй, дальше всего отстояла от традиционных тем «НЛО», открылась докладом Константина Габова (Москва) «„Нынче любят бессловесных“: к карьере публичного интеллектуала в русскоязычном ютьюбе». Докладчик начал с определения того, что такое публичный интеллектуал: такой интеллектуал связан с институтами производства знания, он занимает определенную политическую или социально-критическую позицию и транслирует ее, находится в поисках публичного пространства для воздействия. Далее была прослежена эволюция сервиса YouTube, который из архива видеороликов постепенно превратился в платформу, гибридно сочетающую две логики — логику приватных взаимодействий — таких же, как в любой другой социальной сети, — и логику медиаплатформы, предполагающую трансляцию истин и передачу знаний. Публичные интеллектуалы, согласно докладчику, могут существовать только во втором режиме, но заданное самой платформой смешение этих двух логик приводит к тому, что роль публичного интеллектуала все время ставится под вопрос — любое выступление подчиняется логике перформанса, подрывающей и разрушающей образ и функции публичного интеллектуала.

Тему продолжила Полина Колозариди (НИУ ВШЭ, Москва), выступившая с докладом «Ютьюб уже не тот: героическое прошлое и ностальгия», где была прослежена история сервиса с точки зрения его активных пользователей. YouTube существует уже около пятнадцати лет, первые видеоблогеры осваивают его в конце нулевых, и эта эпоха постепенно начинает восприниматься как время расцвета сервиса, своего рода «золотой век» — когда коммерциализация и профессионализация еще не были столь значительны. Это недавнее прошлое для активных пользователей сервиса становится предметом ностальгии: пользователи обращаются к нему, чтобы противопоставить себя существующему порядку отношений внутри социальной сети и найти в нем ресурс для сопротивления этому порядку.

Екатерина Цыганкова (РАНХиГС, Москва) в докладе «Интервью с иллюстратором: инициация в практиках видеоблогеров» рассмотрела сообщество художников-видеоблогеров «Every Day I Draw», также действующее в сети YouTube. Фактически доклад был посвящен тому, как осуществляется взаимодействие между художниками, нередко незнакомыми друг с другом за пределами интернета: речь шла о механизмах вступления в сообщество («инициации», как на антропологический манер назвала это докладчица), способах коммуникации внутри него и стратегиях выстраивания иерархий. Основываясь на материалах интервью, докладчица пришла к выводу, что сообщество раздроблено и сегментировано, оно делится на локальные группы, объединенные общими интересами, и внешнее впечатление его цельности — во многом иллюзия. Менее известные блогеры стремятся к взаимодействию с более известными, чтобы тем самым получить большую аудиторию и признание.

Продолжил секцию доклад Ангелины Козловской (Европейский университет в Санкт-Петербурге) «Видеоблогер как специалист по коммуникации с „духами“: детское фольклорное знание и сетевая публичность», где был рассмотрен крайне любопытный кейс: оказывается, дети — пользователи YouTube переносят на эту платформу фольклорную практику призыва демонических персонажей. Социальная сеть заполнена роликами, фиксирующими такой контакт со сверхъестественным, — примеры можно найти, например, в сообществе «Каратели дотки (вызов духов)». Эти ролики быстро обрастают комментариями, где другие дети, просматривающие видео, оценивают, насколько удачно и убедительно произошел призыв демонических сущностей. Побочный эффект такого рода деятельности — своего рода энциклопедизация фольклорного знания: чтобы удерживать и увеличивать количество подписчиков, нужно иметь дело с достаточно разнообразным каталогом демонических существ.

Завершил секцию доклад Ирины Ксенофонтовой (Москва) «Играю за донаты: неформальная экономика в структуре игрового стрима», в котором была предпринята попытка описать то, как символическая экономика YouTube становится реальной экономикой. В качестве примера были рассмотрены «игровые стримеры», то есть видеоблогеры, рассказывающие о том, как проходить ту или иную компьютерную игру. Такие «стримеры» находятся в жесткой конкуренции друг с другом, причем цена их признания аудиторией может быть измерена не только в рамках символической экономики лайков и просмотров: они существуют за счет «донатов» (от англ. donation) — небольших пожертвований от других пользователей, которые в случае популярных стримеров могут составлять значительные суммы.

Параллельная секция «Художник как герой эпохи» была посвящена в основном сюжетам из русской культуры XIX и в меньшей степени ХХ века. Андрей Тесля (Институт гуманитарных наук БФУ им. И. Канта, Academia Kantiana, Калининград) представил доклад «„Великомученик цензуры“: к механизмам формирования публичного образа Ивана Аксакова (1860-е — 1886)», посвященный одной из наиболее репрезентативных фигур в славянофильском движении. В центре внимания докладчика были конфликты Ивана Аксакова с цензурой, которые он сам предавал широкой огласке, формируя тем самым репутацию «великомученика цензуры» и воплощения публицистической честности. Аксакова можно рассматривать как своего рода промежуточную фигуру: с одной стороны, его репутация транслировалась и выстраивалась им самим внутри салонов (что было типично для XIX века), но, с другой стороны, он впервые начал обращаться к широкой печати для последовательного выстраивания собственного образа. Все это делает из Аксакова предшественника современных публичных интеллектуалов.

Никита Балагуров (НИУ ВШЭ, Санкт-Петербург) в докладе «Явление художника народу: проекты героизации Александра Иванова на рубеже 1870—
1880-х годов» продолжил исследование того, как в условиях Российской империи XIX века складывались образы публичных фигур. В 1880 году был издан том «Александр Андреевич Иванов. Его жизнь и переписка. 1806–1858 годы», в котором была произведена крайне успешная попытка реактуализации умершего двумя десятилетиями ранее художника. Согласно новому мифу, Иванов оказывался фигурой, конгениальной Пушкину, памятник которому тожественно открыли в том же году, а его письма были прочитаны как своего рода послания в будущее — как комментарии к актуальным политическим событиям.

Анна Андреева (Тюменский государственный университет, Тюмень) в докладе «Практики „возвращения“ культурного героя Сергея Есенина» рассмотрела достаточно известный сюжет в истории ранней советской культуры. Популярность Есенина была такова, что после его смерти возникла волна подражаний, причем не только творчеству поэта, но и, что особенно беспокоило советское начальство, его судьбе. Для того чтобы что-то противопоставить мрачному обаянию «есенинщины», образ поэта стали подвергать «ребрендингу» на государственном уровне: он стал изображаться пассивной жертвой обстоятельств, слабой личностью, которая не смогла найти себе места в непростую историческую эпоху. Менялся и образ поклонников поэта: в сталинское время любовь к Есенину предполагала известную долю инакомыслия, в оттепельную — напротив, конформизм и даже мещанство, а во время перестройки произошла новая актуализация образа поэта, так что его стали воспринимать как проводника человечности и душевной чистоты. Конечная точка этого процесса — превращение Есенина в героя для самых широких слоев населения, героя евангельского типа, чья жертва способна искупить грехи всей России.

Жофия Калавски (Венгерская академия наук, Венгрия) в докладе «„Пушкин, из ненаписанного“. Языковые средства и приемы мистификаций в пушкинском культе в России XX века» рассмотрела образ Пушкина как культурного героя через призму того, как творчество поэта отражалось в текстах 1920–1930-х годов, например в фельетоне Михаила Зощенко «В пушкинские дни». Докладчица проанализировала дискурсивные особенности обсуждения фигуры Пушкина в советской печати, характерные ритуальные формулы (вроде «Пушкин — отец русской литературы»), их трансформацию и последующее искажение. Наиболее показательным, с точки зрения докладчицы, в этом отношении представляется уникальный том «Крестьяне о писателях» (1930), подготовленный Адрианом Топоровым, служившим учителем в алтайской коммуне «Майское утро». Топоров проводил с неграмотными и полуграмотными жителями коммуны занятия, на которых читались и обсуждались классические произведения — в том числе и произведения Пушкина. Материалы этих обсуждений легли в основу книги, вызвавшей, впрочем, жестокое неприятие у официальной советской критики, так что второй том, материал для которого уже был собран, так и не увидел свет, а сам автор-составитель был репрессирован.

Завершил секцию доклад Александра Суслова (независимый исследователь, Москва) «Двойственный культ Генрика Сенкевича: история формирования и реактуализация в Польше XXI века». Статус Генрика Сенкевича (1846–1916) во многом остается противоречивым в современной Польше: в нем видят как провозвестника национального возрождения, так и певца ancien régime и старых феодальных порядков, препятствовавшего социальной модернизации. На стороне противников романиста можно найти такие яркие фигуры польской литературы ХХ века, как Витольд Гомбрович и Чеслав Милош.

Второй день конференции открылся секцией «Властители дум и политика исторической памяти» и докладом Якова Самоделкина (Уральский государственный аграрный университет, Новоуральск) «Герои и антигерои событий „августа 1968“: конструирование образов политической властью», который представлял собой свободное воспоминание о Наталье Горбаневской и Альберте Левантовиче. Если Горбаневская хорошо известна как участница «демонстрации семерых» против ввода советских войск в Чехословакию, то Левантовича, непосредственно участвовавшего в составе Советской армии в этой операции, нельзя назвать публичной фигурой. Горбаневская после демонстрации сталкивается с преследованиями со стороны властей — сначала ее заключили в психиатрическую больницу, потом в тюрьму, пока в 1975 году ей не удалось уехать из Советского Союза. Левантович, напротив, прожил спокойную и вполне успешную жизнь, так что его воспоминания, по мысли докладчика, интересны, прежде всего, как фон для исследуемой эпохи. Поначалу Левантович воспринимал советскую операцию в Чехословакии как героический поступок, а само восстание — как далеко зашедшие простесты люмпен-интеллигенции, и хотя со временем это восприятие изменилось, ощущение, что права и свободы человека могут быть нарушены ради его же блага, осталось с героем доклада на всю жизнь.

Алексей Попов (Крымский федеральный университет им. В.И. Вернадского, Симферополь / Южно-Уральский государственный университет, Челябинск) в докладе «Полковнику никто не верит?: Героизация военных страниц биографии Л.И. Брежнева как камертон исторической памяти» рассматривал «мемориальный» поворот в публичной политике второй половины 1960-х — начала 1980-х годов. Автобиографическая книга Брежнева «Малая земля» (1978), казалось бы, вписывается в тренд глорификации военного прошлого: она повествует о боевых действиях на мысе Мысхако (Малая земля) под Новороссийском, в которых принимал участие полковник-политрук Брежнев. Тем не менее эта попытка потерпела фиаско: за пределами официального дискурса «Малая земля» становилась объектом многочисленных анекдотов и сатирических шпилек, причем наиболее активную роль в этом играли бывшие фронтовики: для них книга Брежнева была попыткой властей присвоить себе их память о войне. Среди анекдотов можно привести такой: «Ленина оплакивало всё человечество, Сталина — вся страна, Брежнева, когда он умрет, будет оплакивать вся Малая земля».

Продолжил секцию доклад Матеуша Мадзини (Польская академия наук) «Рокировка в истории. Лех Валенса, Лех Качиньский и рост спорных областей памяти в Польше». Повестка современного польского правительства, возглавляемого правоориентированной партией «Право и справедливость», рассматривалась в докладе как своего рода «мнемонический экран», отражающий «единственно верное» представление о польской истории. При этом предлагаемая трактовка отчетливо ревизионистская, порывающая с протестной традицией восьмидесятых: например, лидер гданьского профсоюза «Солидарность», один из главных политических героев польских восьмидесятых, воспринимается в этом контексте как предатель, сотрудничавший с коммунистическими спецслужбами. Валенсе противопоставляется Лех Качиньский, бывший президент Польши, также принадлежавший к правящей партии: трагическая смерть в авиакатастрофе над Смоленском в 2010 году придала Качиньскому ореол непримиримого и героического мученика, очередной жертвы России.

Николай Мининков (Южный федеральный университет, Ростов-на-Дону) в докладе «Чехарда героев: политика исторической памяти, героизация и развенчание в советский и в современный период» представил широкую панораму того, как на протяжении советской эпохи те или иные герои оказывались в центре мемориальной политики. В советское время важное место в публичной политике занимали монументальные искусства: памятники новым, «советским» героям активно возводятся, в то время как памятники старым, «имперским» уничтожаются как «не имеющие художественной ценности». Мемориальная политика в современной России, по мысли докладчика, в основном продолжает политику Российской империи в последние годы ее существования: она также склонна вспоминать те или иные фигуры в связи с их юбилеями, а сами эти фигуры почти всегда связаны с престолом или вооруженными силами. Но сами герои при этом меняются: например, происходит частичная героизация «белого» движения (по словам докладчика, этому способствовал среди прочего фильм «Адъютант его превосходительства»). Новые герои — это, прежде всего, правители страны, затем — военачальники (например, атаман Платов в Ростове и других донских городах). При этом, несмотря на всю любовь к памятным датам, двухсотлетний юбилей отмены крепостного права фактически остался за пределами официальной мемориальной политики.

Завершил секцию доклад Евгении Чиковой (Уральский федеральный университет, Екатеринбург) «Наполеон „научный“, Наполеон „народный“ и Наполеон „коммерческий“: три образа „великого француза“ в России 2000-х годов», в котором были рассмотрены три пути складывания культурного образа Наполеона, претерпевающего за последние две сотни лет значительные трансформации. По словам докладчицы, можно говорить о «научном» образе Наполеона — потенциального международного партнера для Российской империи и впоследствии ее военного противника, из-за которого модернизация государства во многом была приостановлена. «Народный» образ — основа для самоидентификации части российского общества, для которого побежденный властитель Европы становится оправданием существования российского государства, знаком его особой исторической миссии. Наконец, коммерческий образ — это смешение предыдущих двух в многочисленных кинокартинах, сериалах, театральных постановках и т.п. Отчасти следствие такой сложной структуры образа в том, что Наполеон вынужден был играть роль «звезды» еще при жизни: его образ все время должен был присутствовать в публичном поле, чтобы легитимировать власть. В докладе было прослежено, как образ Наполеона трансформировался после его смерти — сначала в литературе, потом в кинематографе и смежных жанрах.

Своего рода продолжением предыдущей секции стала секция «Герои имперского периметра: жизнь и судьба», открывшаяся докладом Андрея Кореневского (Южный федеральный университет, Ростов-на-Дону) «Heros sub specie prosopographiae: „Герой нашего времени“ vs. „человек своего круга“» — первым докладом, где речь шла собственно о романе Лермонтова, давшем название конференции, хотя он и послужил только предлогом для разговора о так называемом «прозопографическом» подходе. Докладчик провел обзор критической литературы о романе — от Булгарина до Белинского, подчеркивая, что для современников была очевидна его сатирическая направленность. Вердикт критики был таков: Печорин — герой негероического времени, в другое время он мог бы стать подлинным героем. От этого докладчик перешел к проекту, реализуемому в Южном федеральном университете и предполагающему изучение тех исторических фигур, которые, как и Печорин, могли бы стать героями для общества, но по каким-то причинам не достигли этого статуса, заполучили его лишь ненадолго или, напротив, превратились в своего рода «антигероев». Докладчик привел широкий список людей, которые по разным критериям могли бы соответствовать целям такого проекта. «Прозопографический» подход, как обозначил его докладчик, предполагает глубокое изучение контекста и социальных связей той или иной фигуры, чтобы выяснить, какую в действительности роль она занимала в истории. Примером послужила концепция Москвы как третьего Рима, предложенная игуменом Филофеем в XV веке, который, как показал докладчик, вопреки сложившемуся в исторических кругах мнению находился отнюдь не на периферии политической жизни своего времени. Тем не менее его идеи сознательно игнорировались властями как не соответствующие текущей общественно-политической повестке.

Амиран Урушадзе (Южный федеральный университет, Ростов-на-Дону) выступил с докладом «„Донской Чаадаев“: казачья вольность и безумие в деле Евграфа Грузинова», посвященным так называемому «делу братьев Грузиновых». Герой доклада, донской казак Евграф Грузинов, сделал выдающуюся карьеру в гвардии: в 1793–1796 годах он служил в Гатчине, пройдя путь от полкового есаула до майора, затем стал подполковником и командиром двух эскадронов лейб-гвардии Гусарско-Казачьего полка, был удостоен ордена Св. Анны. В 1798 году он был отправлен в Шлиссельбургский уезд «для поимки разного звания беглых», но по неизвестным причинам в ультимативной форме отказался выполнять службу, а вместе с ней демонстративно не принимал землю с крепостными, пожалованными лично Павлом I. Грузинова отправляют в ссылку в Ревель, но потом возвращают в столицу и включают в свиту императора, но и здесь он отказывается исполнять свои обязанности, после чего его исключают из лейб-гвардии и ссылают в Черкасск, где почти два года он ведет, по выражению докладчика, асоциальный образ жизни. Он прерывает свое затворничество, чтобы произнести речь, в которой критикует положение на Дону, правительство и то, что казаки вынуждены отказываться от традиционной автономии. В августе 1800 года его арестовывают и уже в начале сентября приговаривают к 400 ударам кнутом, после чего он вскоре умирает. Позднейшая рефлексия по поводу дела Грузинова сначала связывала произошедшее с заговором дворянской элиты, которая стремилась ликвидировать особо преданных Павлу офицеров. В советское время Грузинов превращается в революционного демократа, последователя Радищева и предшественника декабристов, а в эмигрантской печати — в казачьего националиста, отдавшего жизнь за донскую вольницу. По мнению докладчика, Грузинов не вписывается ни в один из этих образов: он — бунтарь-одиночка, которого другие казаки выдавили в «пространство девиации», но в то же время он — носитель вольнолюбивых традиций, о которых на рубеже XVIII–XIX веков казачество уже начинает забывать.

Завершил секцию доклад Артема Андреева (СПбГУ, Санкт-Петербург) «Легендарный „Бекович“ и неизвестный Черкасский», также привлекший внимание аудитории к одной из ярких фигур российской истории. Девлет Гирей, он же Александр князь Черкасский, известен историкам как начальник экспедиции на восточное побережье Каспийского моря и в Хиву, состоявшейся в 1714–1717 годы; он же составил одну из первых точных карт Каспийского моря. Экспедиция закончилась смертью Черкасского и гибелью экспедиционного отряда, а первая попытка прорыва России в Среднюю Азию закончилась провалом. На основании архивных источников докладчик постарался воссоздать реальный образ князя Черкасского, которому посвящено очень большое количество исторических работ, полных ошибок и не подтверждаемых фактами предположений: якобы он служил в Преображенском полку до крещения (чего не могло быть), учился за границей, что не подтверждает опубликованная «История российского флота», и т.п. На обстоятельства смерти Черкасского может пролить свет хивинская хроника XIX века, написанная на чагатайском языке: согласно ей, хивинский хан обманом заключил перемирие с Черкасским, после чего расправился с ним и его людьми.

Одна из самых «экзотических» секций конференции имела название «Супергерой и массовая культура»: в ней был представлен ряд сюжетов, едва ли знакомых отечественному академическому сообществу, прежде всего, это касается двух первых докладов индийских ученых. Открыл секцию Биной Агарвал (Делийский университет, Индия), выступивший с докладом «О глобальных влияниях и их местных адаптациях: культ супергероев в Индии», в центре которого находился проект «Супергерои в Индии» делийского художника Раджа Камала Айча. В рамках этого проекта образы голливудских супергероев иронически переосмысляются в контексте традиционной индийской культуры и болливуда. Например, Бэтмен, пропущенный через призму такой иконографии, превращается в смуглого мужчину с большими усами — такими, какие традиционно носят в северной Индии, Флэш — в разносчика уличной еды из Мумбаи, а Халк — в брахмана из Южной Индии. Всё это позволяет релятивизировать образы обеих культур и с максимальной наглядностью поставить вопрос о культурных различиях, а также заострить ряд политических и социальных проблем современного индийского государства.

Следующее выступление в секции также было посвящено индийскому материалу, а именно образу центральной фигуры в истории независимой Индии — Махатме Ганди. Дипали Ядав (Бенаресский индуистский университет, Индия) в докладе «Массовая культура и конструирование иконы Ганди: восстание в Чаури-Чаура» рассмотрела, как менялась иконография Ганди после одного из самых драматичных эпизодов в истории борьбы за независимость — восстания в деревне Чаури-Чаура 1922 года, когда сторонники Ганди собрались для мирного протеста против действий колониальных властей, но были обстреляны полицией. Такая жесткая реакция породила волну ответного возмущения: протестующие сломили сопротивление полицейских, заперли их в здании и сожгли заживо. Ганди резко негативно отреагировал на инцидент: с его точки зрения, эти трагические события были знаком неготовности к мирному сопротивлению. Но такое поведение породило раскол в среде его сторонников, многие из которых были уверены, что победа над колониальной администрацией уже близка. Эти события повлияли не только на современную событиям в Чаури-Чаура иконографию Ганди, но и на снятый спустя десятилетия байопик «Ганди» (реж. Ричард Аттенборо). Ганди везде предстает в виде мудреца-аскета, смиренно взирающего на то, как вокруг него разворачиваются драматические события.

Сергей Тойменцев (Новый европейский колледж, Румыния) в докладе «Авторитаризм с человеческим лицом: советский герой в постсоветском байопике» обратился к смежной теме, но уже на более знакомом аудитории материале. Объектом изучения для доклада послужили байопики о культурных героях советской эпохи, появляющиеся в последние годы на российском телевидении. Докладчик начал с общих особенностей жанра: ни один байопик нельзя назвать исторически аккуратным, все они стремятся к «психологическому» правдоподобию, тривиализируя обстоятельства жизней героев, подчеркивая их субверсивные и патологические качества. Герои изображаются как находящиеся в непрерывном конфликте с официальной советской властью, как своего рода потенциальные диссиденты. Все байопики превращают историю в мифологический роман, производят «монументальную историю», если пользоваться выражением Ницше. Докладчик рассмотрел несколько байопиков последнего времени: «Жуков» (2012), где полководец представляется как противник сталинского режима и апологет хрущевской оттепели, но при этом патриот, служащий только своей стране; «Чкалов» (2012), где известный летчик изображается как анархист, склонный к девиантному поведению, и т.п.

После перерыва секция продолжилась докладом Саши Кругман (Колумбийский университет, США) «Военное дело и турецкий кинематограф: парадигма „солдата-героя“». Докладчица рассмотрела, как сильные со времен Ататюрка националистические настроения в Турции влияют на то, как осознается и репрезентируется маскулинность в современном кинематографе этой страны. Турция — одна из стран, где служба в армии для молодых людей обязательна, и поэтому традиционный образ маскулинности в конечном счете сводится к образу мужественного солдата. Это дополнительно поддерживается тем приоритетом безопасности над демократичностью, которым известна современная Турция, и находит дополнительную поддержку в самом турецком языке, где слово er обозначает как мужчину, так и солдата, а в слове маскулинность (erkeklik) заложены оба этих значения. Характерный пример фильма, где присутствуют все эти особенности, — «Сезерджик, маленький моджахед» (1974) Эртема Гёреча, посвященный военному столкновению на Кипре и изображающий превращение маленького мальчика в настоящего солдата-патриота. Другой пример — недавний и крайне популярный фильм «Народ моего деда» (2011), где изображается история семьи, вынужденной покинуть Крит в ходе греко-турецкого обмена населением 1923 года. Контрпример, во многом подтверждающий все эти тенденции «от противного», — фильм «Зенне танцор» (реж. Дж. Альпер и М. Бинай, 2011), в основу которого была положена история студента Ахмета Йылдыза, убитого отцом из-за гомосексуальной ориентации.

Завершил секцию доклад Джаны Виджаякумаран (Боннский университет, Германия) «Человек действия, кумир современности — „self-made man“ в немецких романах 1890–1920-х годов», переключивший внимание аудитории на литературную проблематику, не столь частую на конференции. В эпоху fin de siècle немецкая литература с некоторым отставанием приходит к тому, к чему в XIX веке пришла литература французская и английская: она начинает интересоваться героем новой глобализированной экономики, растущей из буржуазного общества, — предпринимателем. Еще в 1869 году Фредерик Дуглас пишет эссе «Self-Made Men», где прославляет природный героизм таких людей, каждое достижение которых является вкладом в величие человечества, пробуждая скрытые в нем возможности и ресурсы. Вместе с таким героем в немецкие романы проникают мотивы автономии и свободы воли, понимание истории как последовательности героических поступков отдельных личностей и капитализма — как ее движущей силы. Это романы Бернхарда Келлермана «Туннель» (1913), Рудольфа Херцога «Штольтенкампы и их жены» (1917), Альфреда Бонхагена «Килиан Крафт. Восход человека нашего времени» (1929) и другие.

Короткая секция «Женский образ героя» открылась докладом Светланы Томич (Альфа БК Университет, Сербия) «От заброшенной могилы до первого памятника женщине: создание культа первой сербской поэтессы», посвященным первой сербской поэтессе Милице Стоядинович-Српкине (1828–1878). Героиня доклада при жизни обладала довольно широкой известностью в балканском регионе: она опубликовала ряд книг, пользовалась поддержкой представителей национальной и международной культурной элиты. В докладе достаточно подробно была изложена история жизни поэтессы, находившейся в близком контакте со многими сербскими и австрийскими интеллектуалами своего времени (например, с Петаром II Негошем, архиеписком черногорским и довольно известным писателем). Несмотря на это, сразу после смерти ее постигло забвение, прервавшееся в первой декаде ХХ века, когда женские организации в Сербии начали видеть в поэтессе свою предшественницу. Во время правления Тито интерес к творчеству поэтессы искусственно сдерживается (ведь она прославляла только один из народов многонациональной Югославии), но после его смерти разгорается с новой силой, превращая Стоядинович в общепризнанную икону сербского XIX века.

Ольга Скубач (Алтайский государственный университет, Барнаул) представила доклад «Неженская Арктика: сюжет о героине-полярнице в советской культуре 1920–1930-х годов». По словам докладчицы, дискурс о героическом покорении Арктики, как и наследующий ему позднейший дискурс о покорении космоса, по преимуществу «мужской»: он полон рассказов о суровых и решительных мужчинах, преодолевающих все превратности судьбы и все препятствия стихий. Если женщины возникали в этом дискурсе, они играли роль своего рода «жен декабристов», героических спутниц, остававшихся в тени своих мужей (в частности, такой шаблон использует, изображая себя саму, Зинаида Рихтер, участница советской экспедиции по эвакуации исследователей с острова Врангеля). В отечественном контексте роль женщины в Арктике нужно рассматривать изнутри мифа об «арктическом рае», распространенном в советской периодике и изображающем Арктику как пространство, лишенное социальных противоречий, — как новую утопию. Эталонная версия этой утопии — фильм «Семеро смелых» Сергея Герасимова (1936), где женщина-полярница наравне с мужчинами преодолевает трудности полярной зимовки, чтобы стать любовницей одного из героев. Призыв женщин в Арктику 1920–1930-х годов стремился подтвердить этот сюжет. Центральная героиня доклада, Нина Демме, стремилась не только конкурировать с мужчинами на равных, но и доказать женское превосходство в Арктике. В 1930 году она отправилась в бухту Тихая на Земле Франца-Иосифа вместе со своим мужем Иваном Ивановым; затем в 1932 году была назначена начальником станции на острове Домашний архипелага Северная Земля, одного из самых отдаленных участков советской Арктики. Из этой зимовки должен был получиться новый миф о героической советской женщине, но последствия миссии были сокрушительны: двое из троих подопечных Демме тяжело заболели, часть припасов была потеряна и т.п. В 1936 году производятся тем не менее попытки героизировать опыт Демме, и она сама принимает в них активное участие: Арктика воспринимается ею как пространство для самоутверждения, для доказательства идеи о биологическом превосходстве женщины над мужчиной. Однако к такому феминистскому нарративу оказались не готовы ни полярники, ни интеллигенция.

Завершил секцию доклад Ольги Кафановой (Государственный университет морского и речного флота, Санкт-Петербург) «„Тургеневская девушка“ как культурный код русской литературы: вчера и сегодня». Словосочетание «тургеневская девушка» возникло еще при жизни Тургенева — как обобщение характерных черт героинь нескольких его произведений (например, Аси из одноименной повести или Натальи из романа «Рудин»). Обычно за этим словосочетанием видят романтичную, возвышенную и верную девушку, но Тургенев, по словам докладчицы, изображал совсем не это: его героини вобрали в себя черты пушкинской Татьяны — они также обладали интенсивной внутренней жизнью и яркими личностными качествами, но при этом самостоятельно выбирали свой жизненный путь. В то время как формируется этот образ, в обществе активно пересматривается образ современной женщины, и не последнюю роль в этом играют произведения Жорж Санд, ставшие настольной книгой для многих российских западников. Такие героини могли пренебрегать общепринятыми нормами приличий, если полагали, что за ними не стоит никакого высокого смысла, — в полной мере такие особенности поведения унаследовали и героини Тургенева. На рубеже XIX и ХХ веков литераторы уже устали от образа тургеневской девушки — Иннокентий Анненский, Николай Гумилев и другие поэты критически относились к нему и к созданной писателем картине русской жизни в целом. Во многом это связано с угасанием усадебной культуры, выхолащиванием тургеневских образов, причем этот процесс продолжается и сегодня, когда тургеневская девушка превращается в иконический образ, лишенный содержания.

Третий и последний день конференции начался секцией «Закат эпохи героев». Бастиаан Виллемс (Нидерланды) в докладе «Закат „гитлеровского мифа“ в крепости Кёнигсберга» проанализировал, как именно разрушался культ личности Гитлера на окраинах немецкого государства. Восточная Пруссия, столицей которой был Кёнигсберг, раньше других провинций была захвачена Красной армией — это произошло уже летом 1944 года. В предшествующей этому официальной пропаганде утверждалось, что город должен активно сопротивляться, но при этом фигура вождя в контексте этой пропаганды появлялась нечасто. Официальные лица в конце войны предпочитали ссылаться не на Гитлера, а на Канта, на войну с Наполеоном и славную историю города. Германия была молодой страной и не имела достаточного количества общих национальных героев, так что официальной пропаганде (например, газете «Кёнигсбергер алльгемайне цайтунг») приходилось сообщать своим читателям, что кантовское понятие нравственного закона находит воплощение в каждом немецком солдате и каждом немецком рабочем. Другой ролевой моделью был прусский генерал-фельдмаршал Йорк фон Вартенбург, герой наполеоновских войн, чей стратегический гений противопоставлялся стратегическим неудачам официального командующего Кёнингсбергом Отто Ляша. Наконец, у кёнингсбергцев были и герои-современники — например, командующий батальоном Эрнст Тибужи, потерявший глаз при защите родного города. Таким образом, на примере Кёнигсберга можно проследить, как в последний год войны образ Гитлера вызывал всё меньше доверия, а немецкое общество находилось в процессе поиска новых героев.

Александр Куляпин (Алтайский государственный педагогический университет, Барнаул) представил доклад «Образ советских вождей в фотоискусстве Д. Бальтерманца». Дмитрий Бальтерманц, фотокорресподент и видный фотодокументалист, в серии «Шесть генеральных» запечатлел всех руководителей СССР от Сталина до Хрущева, причем образы всех запечатленных вождей имели много общего. Так, вожди всегда изображались в одиночестве, даже если формально они присутствовали на групповом снимке; это заметно в таких работах, как «Красная площадь» (1947), «Члены Политбюро ЦК КПСС в Кремле» (1960), «В последний раз на трибуне Мавзолея» (1964). Начиная со сталинских времен, нарастает степень отчуждения вождей от их окружения: фотограф подчеркивает разобщенность партийного начальства, пустое пространство, которое всегда окружает советского лидера. При этом одиночество это имеет разную природу: если Сталин одинок в силу своего исключительного величия, то Хрущев и Брежнев окружены пустым пространством в силу нездоровой атмосферы внутри партийной верхушки, неспособной договориться друг с другом. Характерный пример — фотография «Никита Хрущев гуляет по Кремлю» (1960), где советский лидер изображен идущим против потока людей, будто бы не замечающих его; причем вождь словно стоит на месте, в то время как люди вокруг него куда-то спешат. Докладчик предлагает рассматривать это изображение как метафору инициированных Хрущевым общественных преобразований — решительно начатых, но вскоре прерванных.

Юлия Минутина-Лобанова (независимый исследователь, Санкт-Петербург) представила доклад «Александр Невский как не-герой начала XX века», посвященный тому, как образ князя репрезентировался в поэзии времен Первой мировой войны. Материалом для анализа послужили стихи, публиковавшиеся в периодической печати в первые месяцы войны и являвшиеся непосредственным откликом на фронтовые новости. Несмотря на то что исторический контекст благоволил тому, чтобы использовать фигуру победителя тевтонцев, князя Александра Невского, в качестве героической, поэты этого избегали. Это зияние имеет не вполне ясную природу: враг часто именуется в печати «тевтонцами», но победителя «тевтонцев» так и не вспоминают. При этом военные герои прошлого были достаточно популярны у поэтов: в стихах можно найти Дмитрия Донского, Минина и Пожарского, Кутузова, наконец, такого героя недавнего прошлого, как генерал Скобелев. Иногда они все появлялись в одном ряду: Суворов, Кутузов и Скобелев... Боже! Как дедам, в сражениях нам помоги (Н. Каменский). Оказывается, осмысление Невского как победителя тевтонцев — более позднее явление: в 1914 году он воспринимался как герой сражений с монгольскими войсками, а не с немцами, и потому не был задействован в военной пропаганде.

В докладе «Географ, который пропил глобус: не-герой нашего времени» Мария Христова (Колледж Льюиса и Кларка, США) представила анализ экранизации романа «Географ глобус пропил» (1995) Алексея Иванова. Картина режиссера Александра Велединского появилась спустя почти двадцать лет после создания романа, в 2013 году, и может рассматриваться как портрет совсем другой эпохи, предлагающий совсем иные ролевые модели. Протагонист фильма Виктор — это своего рода современный Печорин, «лишний человек» постсоветской России: он пребывает во внутренней эмиграции, отрекаясь от физического и материального ради безусловного принятия жизни, имеющего почти религиозную природу. Его отказ от самоутверждения — это форма протеста против современного российского общества, требующего от успешных людей максимального индивидуализма.

Завершил секцию доклад Татьяны Венедиктовой (МГУ, Москва) «Индивидуальное достоинство перед судом „безжалостной демократии“: дело Германа Мелвилла», в центре которого стоял известнейший текст XIX века, принадлежащий американскому историку и писателю Томасу Карлейлу — «О почитании героев и героическом в истории» (1841). С точки зрения Карлейла, XIX век одновременно и ищет героев, и стремится отрицать их существование, и это, по всей видимости, прямое следствие восторжествовавшей логики модернизации. Героическое неуместно в силу капитализма («культа машины»), просвещенного скепсиса, настаивающего на относительности всех ценностей, и демократии, культивирующей сомнение в любых авторитетах и слишком успешно сводящей исключительное к заурядному. Таким образом, мотивации к героическому деянию фактически отсутствуют, несмотря на общий переизбыток социальной энергии. «Герой своего времени» в этом контексте должен пониматься как эрзац — его почитание удобно и респектабельно, но сами подобные фигуры скорее опасны для общества: если «лишних» героев слишком много, то кризис в обществе неминуем. Какова же может быть миссия героя в современном Карлейлу мире? По его мнению, героизм — это способность создавать новые смыслы, социальные и нравственные, а следовательно, не время производит героев, но герой появляется, чтобы верно (и неожиданно для всех) определить время. В силу этого настоящий герой «невидим»: его невозможно ни опознать, ни понять, ему невозможно сочувствовать, так как неясно, какова его цель и в чем, собственно, заключается его героизм.

Небольшая секция «„Рядовые герои“ своего времени» открылась докладом Марии Пономаревой (Южный федеральный университет, Ростов-на-Дону) «К проблеме общественных практик 1960-х годов: от „рабочих биографий“ к персонификации власти», в котором предпринималась попытка подвергнуть ревизии все советские неформальные практики и рассмотреть их связи с официальной идеологией. Несмотря на то что в название доклада было вынесено упоминание о «рабочих биографиях», докладчица практически не обращалась явно к этому материалу, хотя он мог бы быть крайне интересен для слушателей. Доклад был построен как каталог всех характерных черт советских шестидесятых: речь шла об иронии, с которой в обществе воспринимались спущенные сверху установки, о неэффективности политики по вовлечению общества в обсуждение государственных вопросов, о невозможности найти управу на своеволие начальства. Кажется, обращение к реальным рабочим биографиям могло бы придать большей фундированности этим обобщениям.

Екатерина Каменская (Уральский федеральный университет, Екатеринбург) в докладе «„Быть как Стрельников“: образ нового военного героя в советской прессе конца 1960–1970-х годов» рассматривала некогда громкий, но с тех пор основательно позабытый военный конфликт Советского Союза с Китаем на острове Даманский в марте 1969 года. В ходе конфликта около тридцати китайских военнослужащих нарушили советскую границу, но были обнаружены советской погранзаставой. Столкновение закончилось трагически: китайские солдаты в упор расстреляли советских пограничников, и хотя подоспевшая подмога переломила ход столкновения, в ходе дальнейших стычек советские пограничники были вынуждены покинуть остров. Конфликт освещался советской прессой в героическом ключе: в центре внимания находился образ погибшего в ходе конфликта старшего лейтенанта Ивана Стрельникова, который представал типичным советским военнослужащим — не только образцовым бойцом, но также образцовым сыном, мужем и отцом. Характерной чертой этого нового героического мифа стал его «пацифистский» характер: впервые в советской истории происходит героизация провала, ведь Стрельников не смог ни предотвратить конфликта, ни дать отпор китайской стороне. Он оказался невинной жертвой, за счет которой Советский Союз конца 1960-х утверждал себя как мирная держава, вынужденная противостоять агрессии остального мира.

Завершил секцию доклад Ирины Басалаевой (Новокузнецкий институт (филиал) Кемеровского государственного университета, Новокузнецк) «„Настоящие люди“ в отечественном кино эпохи нового патриотизма», посвященный трансформации нарратива о покорении Сибири в новом российском кинематографе. В центре внимания докладчицы был фильм Александра Мельника «Территория» (2015), где героическое освоение безлюдных просторов предстает почти туристической прогулкой, цель которой скорее развлечение, чем необходимость. Картина, по словам докладчицы, напоминает растянутый рекламный ролик, где ностальгия по советской реальности совмещается с поисками нового туристического опыта, столь необходимого для пресыщенного россиянина начала 2010-х годов. Все эти черты могут быть проанализированы как ответ на общественную мобилизацию, ставшую заметной частью официальной государственной политики в середине 2010-х. Тем не менее то, что фильм провалился в прокате, может свидетельствовать о том, что этот новый патриотический нарратив работает не совсем так, как ожидали его авторы.

Секция «Механизмы формирования публичного образа героя» открылась докладом Натальи Граматчиковой (Институт истории и археологии УрО РАН / Уральский федеральный университет, Екатеринбург) «Серая Сова и Васька-Ойка-Суд: кто настоящий?». Главным героем доклада был Василий Васильев (1892–1942), обнаруживший популяцию западносибирского бобра на родовых землях хантов, основавший там Северо-Уральский охотничий заповедник и ставший его первым директором. Образ директора отличался сложностью и противоречивостью — он, конечно, был героем, но сквозь этот героизм проступали и демонические черты (среди последних: алкоголизм, случайные трагические смерти, сопровождающие его биографию, манипуляции с финансами и т.п.). Писатель Виталий Бианки был знаком с Васильевым и искренне восхищался им; плодом этого восхищения стал очерк, в котором фигура директора заповедника подверглась примечательной мифологизации. Васильев в этом очерке изображается как герой Фенимора Купера и одновременно антипод Серой Совы. Серая Сова — псевдоним писателя Арчибальда Стенсфелда Белани (1888–1938), который выдавал себя за индейца, стремящегося рассказать Европе и Америке о том, как должны быть устроены отношения человека и животного. Произведения Серой Совы имели в Советском Союзе неожиданную популярность: их высоко ценил Пришвин, перелагая, по словам докладчицы, целые фрагменты из них в собственных сочинениях, а Андрей Платонов написал большую статью, прослеживавшую связь между Руссо и Серой Совой (статья, правда, не была опубликована при жизни писателя).

Гульназ Галеева (ЕУСПб, Санкт-Петербург) в докладе «„Вариант изменился, а существо ошибки осталось“: к проблеме мемориализации нерусских героев Великой Отечественной войны во второй половине 1940-х — начале 1950-х гг.» рассмотрела малоизвестный эпизод, касающийся мемориальной политики Великой Отечественной войны. В действующей армии — так же, как и во всем Советском Союзе, — проводилась политика «коренизации», в рамках которой были сформированы особые национальные воинские части, в дальнейшем ставшие предметом активной мифологизации внутри советских республик. Один из ярких примеров — 112-я Башкирская кавалерийская дивизия под командованием генерала Минигали Шаймуратова. В феврале 1943 года дивизия совершила героический рейд, в результате которого потеряла большое количество бойцов и своего командира. В честь этого события башкирский поэт Кадыр Даян написал песню «Генерал Шаймуратов», воспевающую командира дивизии как национального башкирского героя, богатыря из башкирского эпоса. Официальная установка была несколько иной: Константин Симонов, Илья Эренбург и другие писатели военного времени подчеркивали, что национальные дивизии (и, в частности, башкирская) воюют «за свободу русской земли» (как выразился Симонов), общей родины всех советских людей. Еще более метафоричен был Эренбург, согласно которому «прах шести башкирских разведчиков» должен был войти «животворным соком в корни русских берез». Другими словами, официальные авторы рассматривали другие советские народы как младших братьев русского народа, как близких, но все-таки других.

Ашвини Раджпут (Университет Мумбаи, Индия) представила доклад «Говинда: дерзкий паренек», в котором продолжила «индийскую» тему, уже звучавшую в предыдущие дни конференции. Говинда (он же Говинда Арун Ахуджа) — один из самых известных комедийных актеров болливудского кинематографа 1980-х, а его появление на сцене связано как с перестройкой самого этого кинематографа, так и с важными политическими изменениями в общественной жизни Индии. На кинематографической сцене этот герой-трикстер, «парень из маленького городка», сменяет «разгневанного молодого человека» болливуда 1970-х. В общественно-политическом смысле фигура Говинды, полюбившаяся индийскому зрителю, помогала снять напряжение, возникшее на фоне миграционного кризиса в Мумбаи, когда этот большой и богатый город стал меккой для жителей бедных и густонаселенных штатов Уттар-Прадеш и Бихар. В танцах и выступлениях героев Говинды беднейшие жители Мумбаи (называемые «тапори») узнавали себя, свои характерные повадки и манеры: Говинда изображал этих людей как тех, кто предпочитал хитростью уходить от прямого столкновения, сохраняя бодрое присутствие духа.

Ольга Джумайло (Южный федеральный университет, Ростов-на-Дону) в докладе «Гениальный ученый как „герой нашего времени“ в художественном дискурсе 1980–2010-х годов» обратилась к образу, занимающему важное место в популярной культуре последних десятилетий. В названии доклада этот образ был несколько затушеван: речь шла не просто о «гениальном ученом», но об ученом, обратной стороной «гениальности» которого становится безумие. С точки зрения докладчицы, распространение этого образа связано с распространением в естественных науках 1980-х годов так называемой теории хаоса, быстро ставшей популярной и очень глубоко проникшей в популярную культуру. Обратной стороной этого интереса становится восприятие ученого как безумца, имеющего непосредственную связь с хаосом: он как бы сам становится частью своей теории, непознаваемым странным Другим. Примеры подобной кинематографической продукции многочисленны, причем часто она изображает вполне реальных ученых — от «Витгенштейна» Дерека Джармена (1993) до «Игр разума» Рона Ховарда и «Теории всего» Джеймса Марша (2014).

После перерыва секция продолжилась докладом Владимира Максакова (МПГУ, Москва) «Великий Конде и „война в кружевах“: военный лидер в эпоху модерна», который был посвящен Людовику II де Бурбону, принцу де Конде, великому французскому полководцу XVII века. С точки зрения докладчика, этот исторический персонаж примечателен тем, что в мемуарных свидетельствах о нем впервые в европейской истории возникает противопоставление полководца и политика. Принц де Конде возглавлял французское вторжение в кюрфюрстерство Рейнланд-Пфальц в 1672 году, и, по мнению докладчика, эта военная операция может быть рассмотрена как один из первых примеров геноцида, основанного на национальных критериях (приказ уничтожать немцев отдал лично король). Именно это вызывает вопрос о фигуре полководца, который мог одновременно быть блестящим аристократом и проводником подобных негуманных мер. В центре доклада были поддельные мемуары герцога де Ларошфуко, близкого сподвижника Конде и активного деятеля фронды, кардинала де Реца, а также малоизвестные воспоминания герцогини де Монпасье. Согласно этим источникам, формирование образа Конде как великого полководца начинается с пророчества, изреченного на смертном одре Людовиком XIII, якобы предвидевшим выдающуюся победу Конде над испанской пехотой при Рокруа в 1643 году. К такой фигуре, как Конде, оказываются неприменимы традиционные гуманистические добродетели: он, прежде всего, победоносный полководец, всё остальное — вторично. На особую роль принца в европейской истории указывает и то, что, узнав о его смерти, Лейбниц написал, что этот человек своим уходом поставил точку в конце эпохи.

Светлана Сидорова (Институт востоковедения РАН, Москва) в докладе «Строители Британской империи: конструирование героических образов в посмертных панегириках» обратилась к Индии колониальной эпохи в аспекте исследований культуры повседневности. Среди тех многочисленных вещей, которые британцы принесли на субконтинент, была культура эпитафий, предполагавшая многословное восхваление усопшего. Эта культура существовала в особом политическом контексте: дело в том, что деятельность Ост-Индской компании уже в конце XVIII века воспринималась в Британии как незаконная и скандальная и это порождало нужду в «ребрендинге» образа колонизатора. Эпитафии британцам, служившим в Индии, в этом смысле предоставляют крайне характерный материал: они очень многословны и стремятся в формульном виде изложить все достоинства добропорядочного колонизатора; открытая в 1718 году церковь Св. Фомы в Мумбаи представляет обширный каталог подобного рода свидетельств — фактически ее стены целиком покрыты мемориальными табличками колониальной эпохи. Список упоминаемых добродетелей достаточно устойчив. Покойные обладали «рвением», «усердием» и «пылом», проявленными при несении службы, также отмечались их таланты, профессионализм, разнообразные общественные заслуги и высокие принципы. Риторика и иконография всех этих памятников может рассматриваться в контексте романтической эстетики, наделявшей человека разумом и свободой воли, которые, в свою очередь, ограничивали страсти и позволяли развивать добродетели, принося обществу пользу. Все это конструировало образы колонизаторов как самоотверженных исследователей и ученых, пришедших, чтобы принести мир и благодать в Индию.

Финальный доклад конференции был подготовлен в соавторстве Еленой Югай и Анной Кирзюк (РАНХиГС, Москва): он назывался «Герой всеобщего романа, или Почему царю нельзя любить Матильду» и был посвящен одному из наиболее скандальных российских фильмов последних лет — «Матильде» Алексея Учителя. Ситуация с фильмом разбиралась в докладе через призму концепции «фоновых ожиданий» Гарольда Гарфинкеля: такие ожидания структурируют социальную реальность, но становятся заметны только тогда, когда начинают с реальностью расходиться. В преддверии выхода картины на экран разразился большой скандал: многие религиозные группы были возмущены трактовкой образа последнего императора. Представители этих групп совершали разнообразные акты агрессии, причем не всегда символической, они угрожали создателям фильма и даже подожгли кинотеатр, где он должен был демонстрироваться. Но вопреки сложившимся представлениям против фильма протестовали не только православные активисты: многие исходили из вполне светских представлений о Николае как об идеальном правителе. Согласно гипотезе докладчиков, поклонники царя мыслят отношения между правителем и народом в терминах родственной связи. В такой логике правитель может отказываться от своей реальной семьи ради «подлинной жены» — России, но не имеет права заводить «связи на стороне», ведь это не столько наносит урон его моральному облику, сколько угрожает его браку со страной.