Об уникальности

Igor Smirnov. On Uniqueness

Расхожее мнение о том, что русская социокультура не прошла своевременно через Возрождение, кажется мне ошибочным. Ренессанс случился на Руси тогда же, когда он воцарился в остальной Европе, в XVI веке, но с тем отличием от западного, что сделал объектом восстановительных работ не дохристианскую античность, а наследие Византии, разрушенной турками. Учрежденная Иваном IV опричнина, пародировавшая монастырь, была попыткой спасти Византию, релокализовав ее, сместив ее в Московию. Русское Возрождение имело этатический характер, оживляя исчезнувшее с лица земли государство. Вторая особенность опричного Ренессанса состояла в том, что он сеял террор, будучи компенсацией за военное поражение, которое потерпел Константинополь.

Намерения обнаружить русское Возрождение то в Петровской эпохе (как предлагал Константин Леонтьев), то в пушкинской (с ее, по Достоевскому, «всеотзывчивостью») вносят произвол в стадиальную логику духовной истории, отрицают общий порядок в смене ее периодов и потому неприемлемы. Тем не менее понятно, откуда берутся эти идеи. Эксперимент, на который пустился Иван IV, не был в состоянии заложить длительную традицию: государство не могло существовать в раздвоенности, во внутренней борьбе. Сам Иван то вводил, то отменял опричнину, не будучи вполне уверенным в том, что она способна надолго определить организацию правления в стране. Русское Возрождение оказалось не в силах выполнить свою историко-культурную миссию. Вот почему оно требовало второго начала и переиначивания в позднейшие времена.

Петровские реформы были проникнуты барочным духом, но вместе с тем решали задачу, которая не далась Ивану Грозному, вводя в обиход национальной социокультуры то, от чего она была отчуждена, пусть это отсутствовавшее в ней содержание бралось не из прошлого, заново открывавшегося в XVI веке, а из современного ей западноевропейского контекста. Еще один период возврата к целеположениям недозавершенного русского Возрождения — сталинизм, канонизировавший после обрыва преемственности, вызванного революцией, ценности, которые были созданы в XIX веке. Большой террор был среди прочего безудержным расширением карательных действий, предпринимавшихся опричниками: в разговоре с Сергеем Эйзенштейном и Николаем Черкасовым Сталин упрекал Ивана Грозного за то, что тот истребил недостаточное число боярских родов. Нынешнее оправдание сталинизма проистекает из того, что стране опять довлеет синдром псевдовозрождения, на сей раз питаемого тоской по павшему имперскому величию.

Из архива СветлАны ИвАновой

Без всего сказанного выше было бы трудно разобраться в жизнедеятельности Вячеслава Всеволодовича Иванова. По гигантскому объему научных знаний и интересов он был сходен с всеведущими личностями европейского Ренессанса. По роли, которую он сыграл в истории национальной социокультуры, он противостоял огосударствлению коллективной памяти, ставшей в годы сталинизма застылой, избирательной и в значительной своей части фальсифицированной. Тот порыв к освоению утраченного в настоящем или строго от него отграниченного, который был в России державным, обрел в трудах В.В. персональное воплощение. Индивидуализация дела, бывшего привилегией государства, превратила отдельного человека в подобие институции (что когда-то явилось основой ренессансного титанизма). В согласии со сформировавшимся в XVI веке образцом, со всесилием государства конкурировала в лице В.В. власть интеллекта. Я не слишком преувеличу, если скажу, что советский тоталитаризм развалила одержимость шестидесятников тягой к знанию, сделавшемуся силой, как то предвещал Фрэнсис Бэкон, подытоживая развитие ренессансной науки.

В.В. вызвал из забвения психологию Льва Выготского и лингвистику Евгения Поливанова, самым активным образом способствовал включению в идейный оборот своего времени теоретических работ формалистов, отечественных этнологов, Михаила Бахтина, Ольги Фрейденберг, Павла Флоренского, Сергея Давиденкова, Эйзенштейна и творчества больших писателей ХХ века, экскоммуницированных тоталитарной эстетикой. Приподнимая над высокозначимым достоянием русской духовной культуры завесу, отгораживавшую его от публичного пространства, В.В. следовал за особо любимым им Борисом Пастернаком, уравнявшим в «Охранной грамоте» Возрождение с чудом воскресения из мертвых. При всей своей открытости в сторону мировой науки, от которой хотел забаррикадировать своих подданных сталинский режим, В.В., человек-государство, был в области духовной культуры политиком патриотической складки (в семидесятых он корил меня за то, что я переоцениваю западную семиотику и недооцениваю русский вклад в становление этой дисциплины).

Постоянным предметом разысканий, долгие годы проводившихся В.В., было то существо, которое Пико делла Мирандола объявил малым богом, поставленным распоряжаться природой. Человек как устроитель социокультуры интересовал В.В. на самых первых cвоих творческих шагах, ознаменовавшихся изобретением языка, мифов, обрядов, технологий, искусства и письменности, и на этапе достигнутых им новейших научных и художественных совершений. Сосредоточенность на этих двух пунктах истории — на архаике и современности (вообще говоря, наследовавшая мифопоэтике символизма и авангарда) — позволяла В.В. понять человеческую креативность единоцелостно. Она не распадалась у него на изолированные друг от друга отрасли, о чем бы он с равной осведомленностью ни писал, о стихах Велимира Хлебникова или об успехах естествознания. Свою уникальность В.В. завоевал благодаря исследовательской универсальности (прочно укорененной в русском сознании). Подходя к духовной культуре ab origine, В.В. прослеживал в ней за судьбой простейшиx различений, с которых началась конфронтация человека с природным окружением. Бинаризм, свойственный научному мышлению В.В., органически следовал из фундаментальности его антропологических штудий. Отсюда же его стремление совместить культуроведение с нейрологией, дававшей возможность подвести под изучение текстов и текстоподобных практик надежную биологическую базу. Журнал, который В.В. издавал в США, назывался «Elementa», требуя от авторов самим своим именем аналитического проникновения в последние основания исследовавшегося ими материала.