Лит.ра. Избранные фб-записи (2017)

9 января

Pierre Missac в книге «Walter Benjaimin’s Passages», размышляя о точках соприкосновения критических усилий Беньямина и Малларме, пишет, что первый усматривал в «Броске костей» прообраз рекламных щитов. При этом дает ссылку только на собрание сочинений и том, без указания конкретного текста — GS 4. P. 175. О каком именно тексте идет речь?

16 января

Последняя реинкарнация фланёра — человек-бутерброд. Профанное озарение. Точная рифма к рекламному щиту «Броска игральных костей». Праздношатающийся <в садах науки> пристраивается к бирже труда. Логистика свободного рынка. Маржа верлибра.

19 января

Некоторое время назад по предложению Надежды Гутовой написал о политико-правовых аспектах «экономики спасения» и о методе Джорджо Агамбена, разбирающего узловой эпизод Страстей Христовых. Послесловие носит, конечно, сугубо вспомогательный характер, но есть и пуант: в 1964 году, совсем еще молодым человеком, Агамбен сыграл роль одного из апостолов в «Евангелии от Матфея» Пазолини (Агaмбен Дж. Пилат и Иисус / Пер. с ит. М. Лепиловой. М.: Grundrisse, 2014).

26 января

#мамаябренералюблю
Был на презентации «Синего дивана» в Фаланстере, купил книжку Бренера «Мое влагалище», это переиздание 1993 года. Читал в метро, вспоминал Катулла нежного и полного ярости.

У тебя п.зда бывает сонная,
И я не могу в нее проникнуть,
И тогда мне нужны некоторые усилия,
Чтобы войти в тебя,
А ты мне не помогаешь.

2 февраля

#театральное
«Преступление и наказание» в Александринке. Навороченная сценография, постоянное музыкальное сопровождение, заглушающее речь, стремительный темп, на сцене все время что-то мелькает, что-то движется, меняется свет, какие-то беспрестанные эффекты, бьющие по нервам и отключающие мозг. При этом актеры лупят текст в зал — никакого взаимодействия внутри мизансцены, никаких полутонов и оттенков в исполнении, все черно-белое. Из романа в целом тоже вынуты все оттенки. Очень напоминает по эстетике «прямой атаки» на сознание зрителя «Что делать» в постановке Могучего в БДТ, а еще — чеховские постановки Додина. Я их смотрел давно, в начале 2000-х, и тогда еще обратил внимание на грубую, якобы «брехтовскую» антипсихологическую манеру лупить текст в зрителя наотмашь, перемежая эти эскапады кунштюками, как если бы зритель был настолько нечувствителен к происходящему, что его поминутно нужно хватать за шиворот и тыкать мордой в смысл. Это путь, противоположный «бедному театру» Гротовского, путь ассимиляции теле- и видеоформата, попытка конкурировать с режимом медиазрелища. Актера, способного прожить на сцене жизнь раздираемого противоречиями персонажа, нет, нет актерского ансамбля, и это отсутствие надо прикрыть спецэффектами. Ну и, конечно, надо собирать зал, это само собой. Другой ответ на ту же проблему — ответ в эстетике театра.док — также не кажется мне удовлетворительным, поскольку актеры в спектаклях этого театра зачастую перенимают функцию конферансье и ведущих телешоу, манипулирующих публикой и заведомо отказывающихся ставить на кон свое собственное существование как актеров здесь и сейчас. А это-то и есть самое интересное в театре.

2 февраля

К предыдущему посту. Разумеется, само по себе такое атомарное — вне ансамбля — существование актера на сцене, существование в жестких рамках диктата режиссерской сценографии, не допускающей ни промедления, ни остановки, ни межличностной коммуникации внутри предлагаемых обстоятельств, не говоря уже об импровизации, симптоматично в плане политэкономии современного общества.

12 февраля

Я хорошо помню разочарование, постигшее восторженных поклонников «Школы для дураков» и «Между собакой и волком» по прочтении «Палисандрии», вышедшей на самой заре 1990-х. Вот и сейчас, при обсуждении фильма, говорят об авторе «двух шедевров», «двух великих книг» (или даже одной ) — так, словно третьей не было и в помине. Не разделяю этот всеобщий скепсис. Да, «Палисандрия» — это пастиш и (само)пародия, причем довольно злая. И, как всякая злая (само)пародия, она доводит скрытые формальные принципы и стилистические авторские идиосинкразии до предела, разнузданно выставляет их на всеобщее любование, превращает латентные глубины в поверхность. Для ценителей и практиков изящной словесности — уже бесценный урок (как минимум, в отношении аллитерационной ритмизованной прозы). Далее, во многом именно «Палисандрия» запустила текстовую программу «альтернативной истории», на этом движке написаны многие «неомифологизаторские» нашумевшие вещи, начиная с «Укуса ангела». Но сегодня «Палисандрия» любопытна своей политикой, точнее, идеологией бриколажа (ср. фамилию Брикабракофф). Вот примерно так, как это демонстрирует зачин «От биографа», и комбинируется постсоветская национальная идеология. Саша Соколов играючи предвосхитил этот принцип бриколажа еще в середине восьмидесятых и довел его работу до нестерпимого самоотрицания эстетического в эстетстве. Действительно, есть от чего потерпеть разочарование.

«Внучатый племянник сталинского соратника Лаврентия Берии и внук виднейшего сибирского прелюбодея Григория Распутина, обласканного последней русской царицей и таким образом расшатавшего трон, автор публикуемых воспоминаний Палисандр Дальберг (XX—XXI вв.) прошел по-наполеоновски славный путь от простого кремлевского сироты и ключника в Доме Массажа Правительства до главы государства и командора главенствующего ордена. Семь столетий, отделяющие нас от кончины мемуариста, не умалили ни исторического значения его огромной фигуры, ни идейно-художественных достоинств его фундаментальных трудов. Сегодня они предстают перед нами в ряду наиболее непреходящих духовных ценностей так называемой Переходной эпохи. И нет среди палисандровых книг ни одной, что не была бы нам как-то особенно дорога; но эта — дорога бесконечно. Отдавшись на волю исповедальной горячки, Дальберг с первой до последней строки творит исступленно, не останавливая бега пера ни перед какими условностями. Дотошно воссозданные им фрагменты интимной жизни правящей олигархии, в частности этюды о совращении именитых кремлевских жен, описания самоубийств, покушений, казней, заметки о путешествиях, детских проказах и старческой проституции — то есть по сути вся толща воспоминаний — читается безотлагательно».

28 февраля

Буфеты в Филармонии называются «станции». Вот так сел в Сибелиуса (2-ю симфонию, 1902, поп-механическую в смысле строительства нации) — и поехал!

1 марта

#побрюзжал
Люди, вроде бы даже литературные, перестают различать временные формы «когда-нибудь» и «когда-то», все становится одним сплошным КОГДА-ТО. Это не только в разговорном, но и в статьях, и в прозе стало встречаться. Думаю, дело не только в упрощении, экономизации языковых средств, но и в утрате/ненужности самого горизонта (сколь угодно неопределенного) будущего.

3 марта

«Произведение, содержащее теории, — это как вещь, с которой не сняли ценник» (Пруст). Утю-тю.

25 марта

В Лейпциге, правда на выселках, у самого павильона книжной ярмарки, есть улица Георга Гервига. Почему-то меня это тронуло, как если бы он был сказочным персонажем, а не историческим лицом. Хотя, казалось бы, все сердце истерзал Александру Герцовичу. А для немцев он просто и четко поэт и революционный демократ, зацепивший по пути какого-то русского с аристократическими ляжками, ах да, Ивана Сергеевича Муму. А книжная ярмарка готовит книги-кебаб для быстрого чтения и девчонков для очень медленного, но в костюмах.

31 марта

жили у бабуси
три веселых гуссерля
            «Кризис европейских наук»

12 апреля

Стайка подростков вбегает в шавермную. Можно в туалет? Девочка еще скреблась в стеклянную пожарную дверь, глухую, как рыба об лед. Можно? Зашли вчетвером, пятеро парней за ними, через какое-то время шавермщик решил проверить, собираются ли выходить, потерся у вешалки, где мое пальто. Лет четырнадцать-пятнадцать. Может, на Думскую? Не, на Думскую не пойду, там Ярого положили, а Ярый знаешь какой. Достает кастет. Может, еще одного, а? Человек тридцать напрыгнули, двумя битами не отобьешься. Из туалета выходит первая девочка, выкладывает мобильник, нет, ну где он, бл.ть. Ты с Ладожской? Кривого знаешь? Должен знать. Ищет, мотаясь из стороны в стороны, находит в другом кармане, переставляет симки. А куда мы, куда вообще план?

22 апреля

to whom it may cancer. не надо мне присылать свои тексты в пятницу, тем более ночью. в субботу и воскресенье я пью, танцую и праздную шаббат. уважайте завоевания еврейского рабочего класса и не позволяйте превращать себя в безродный прекариат. ваш иов

26 апреля

#veryclosereading
Однажды в метро я столкнулся лоб в лоб с Никитой Мироновым, мы оба ужасно смутились, потому что он увидел, что я увидел, что он читает свою книгу, только что вышедшую в серии «Поколение» (он не успел ее спрятать и увидел, что я увидел, что он не успел ее спрятать). Чтобы как-то разрядить ситуацию, я сказал, что тоже люблю себя читать — когда вдрызг пьян, это спасает от отвращения. Мы рассмеялись. И сейчас я собираюсь сделать то же самое, в смысле выйти на следующей и перечитать кое-что.

27 апреля

#ихнравы
Эллендея Проффер Тисли о церемонии вручения Нобелевской премии Иосифу Бродскому, Стокгольм, 1987: «Мероприятие было организовано четко, но не без некоторых аномалий: перед банкетом и балом, сдавая пальто в гардероб, вы оказывались лицом к лицу с черно-белым телевизором, показывавшим жесткое порно, — его смотрел молодой гардеробщик».

29 апреля

#малоунумирающая #теперькогдавмоейжизнипоявиласьэллендея
В 2015-м выходит в переводе В. Голышева «Бродский среди нас» Эллендеи Проффер Тисли, где на с. 60, в письме Карла Проффера И.Б., которое цитирует Эллендея, возникает загадочная «Малоун умирающая»: «В письме ты говоришь о недавнем унынии. Ты должен убить “Малоун умирающую”...» И сноска: «“Малоун умирающая” — отсылка к популярной ирландской песне, героиня которой, Молли Малоун, умирает от мучительной болезни. В Дублине установлен памятник Молли».

В 2017-м в переводе В. Голышева и В. Бабкова выходит «Без купюр» Карла Проффера, где это письмо цитируется и упоминается несколько раз. Напр., на с. 233: «Тем не менее мы вели пьяные споры о “жизни в клетке” и о том, что лучше — быть в клетке живым или мертвым (тут пришлась кстати “Малоун умирает”, которую Иосиф только что прочел и которая произвела на него чересчур сильное впечатление). Я сказал, что лет пять назад она и меня наверняка вогнала бы в депрессию, но теперь, когда в моей жизни появилась Эллендея, ничто не может произвести такой эффект».

Только что прочел песню? Памятник в Дублине?

Вот так, на территории Анны Ливии Плюрабель, встретились Molly Malone и «Malone Dies». For we shall soon die, you and I, that is obvious (Beckett).

Но теперь, когда в моей жизни появилась Эллендея, ничто не может помешать мне смотреть на памятник Молли Малоун.

2 мая

Отличная парабола. «В 1935 году, разглядывая книгу рисунков Гольбейна, Игорь Терентьев был ошеломлен тем, насколько точно несколько линий могут передать нос человека. Линии-нос! Нос-линии!

Но уже через минуту Терентьев подумал: “Ну и что? Это не решает ни одну из моих проблем!”

Однако еще через мгновение Терентьев решил, что само восхищение, испытанное им перед этим феноменом, уничтожает все его проблемы. “Искусство — аннигиляция всех проблем!” — провозгласил он про себя, ухмыляясь.

Он был так впечатлен этой мыслью, что решил ее записать. И тут же это сделал. Но сразу после того, как он эту мысль записал, она перестала казаться ему такой уж великолепной.

“И таково все искусство”, — подумал Терентьев, холодея» (Бренер А., Кудрявцев С. Гнига зауми и за-зауми. М.: Гилея, 2017. С. 78).

4 мая

Венецианские голуби не воркуют, а рычат, как львы. Хищные и хитрые твари. Не знаю, что еще про них сказать, чтобы буквы уменьшились.

21 мая

Что, если Ариост и Тассо, обворожающие нас,
Чудовища с лазурным мозгом и чешуей из влажных глаз?

9 июня

Пришел запрос на дружбу от Саши Желаниной — ни информации, ни фото, ни постов, ничего, только сорок с лишним общих френдов. Зато поисковик выдает чудесного С. Есина: «18 ноября, вторник. <...> Утром второй раз прочел текст Саши Желаниной. Хотя название очень заковыристое — “Трансцендентальная апперцепция”, но текст сильный. Это провинциальный, весь погрязший в нищете город, мафия, семья, история девочки, все-таки выбившейся в люди. По своему невежеству начал звонить Оле Зайцевой, нашему философу, что же, спросить, это такое? А потом нашел в словарях: “Апперцепция — (от лат. ad — “к” и perceptio — “восприятие”) — понятие философии и психологии Нового времени, ясное и осознанное восприятие какого-либо впечатления, ощущения и т.п.; введено Г. Лейбницем в отличие от бессознательной перцепции. И. Кант наряду с этой эмпирической апперцепцией вводит понятие “трансцендентальной” апперцепции — изначального неизменного “единства сознания” как условия всякого опыта и познания, позволяющего синтезировать многообразные восприятия. В основанной В. Вундтом психологии апперцепция — восприятие, требующее напряжения воли. В современной психологии синоним восприятия...»

13 июня

#мишельуэльбек
Натолкнулся на славословие в адрес «Элементарных частиц» Уэльбека в автобиографическом романе Ханса Плешинского «Портрет невидимого» (о гейбогеме 70—80-х, скошенной ВИЧ) и вспомнил, как модерировал его вечер в 2000-м в Галерее-103 на Пушкинской, 10. Уэльбека привез Альянс Франсез, по-русски «Элементарные частицы» еще не вышли, но Альянс предоставил переводы стихов (александрийских, в рифму) и кусочки прозы. На восходящую французскую звезду пришла изысканная публика, Александр Ильянен задавал квалифицированные вопросы, но Уэльбек откровенно уходил от ответов, повторяя из раза в раз: «я не интеллектуал». И был словоохотлив, только когда дело касалось его лично, а не современной французской литературы или культуры/политики. Когда разочарованная публика разошлась, Уэльбек попросил сводить его в ночной клуб. Поперлись куда-то на Московский проспект, у Сенной. После двух-трех рюмок уже не помню чего, когда сопровождавшие нас официальные лица откланялись, он присмотрел двух блондинистых девиц в коротких юбках и захотел познакомиться с ними. Завязался обычный в таких случаях тупой разговор. Я уже не знал, как половчее свалить, настолько он меня подза.бал к этому моменту, да и девицы не скрывали своего профессионального интереса, и тут Уэльбек говорит: «Переведите им, что я хочу переспать с ними, секс втроем, но не платить». Ох ты ж бл.дь, подумал я. С тех пор, читая Уэльбека или о нем, я вспоминаю этот эпизод с проститутками и его фразу-рефрен «я не интеллектуал».

17 июня

#summeriinbaden-baden #masterofpetersburg
«...улица, по которой я шел, все так же отбрасывая световые пятна своими ботинками-валенками, могла завести меня слишком далеко, в незнакомый район, из которого мне трудно было бы выбраться, — я повернул в один из боковых переулков и впереди увидел спасительную Лиговку с ее трамваями, — переулок назывался, кажется, Свечным, и тут же отходила от него какая-то Боровая улица, — названия переулка и улицы были старыми, как и сто лет назад, и я подумал, что он, наверное, не один раз проходил здесь, — на развилке этих двух улиц стояла не то какая-то старая часовня, не то обезглавленная церковь, окруженная белым искрящимся снегом, — здесь было совсем почти светло — то ли от близости Лиговки, то ли от искрящегося снега, и какая-то семья — родители, плохо и бедно одетые, и с ними девочка лет семи или восьми, тоже в очень худом пальтишке, — шла мимо этой бывшей часовни или церкви — лица у них были белые, чухонские, — отец, шедший чуть сзади нетвердой походкой, догнал жену с девочкой, и они все втроем неожиданно повалились в сугроб, — девочка вскочила первой и, отряхиваясь от снега, стала что-то быстро и горячо выговаривать родителям, которые никак не могли подняться, а когда поднялись и пошли, то я увидел, что и мать девочки идет нетвердой походкой, — девочка пошла впереди, словно поводырь, или, может быть, просто стыдясь своих родителей, — в ореоле фонарей Свечного переулка медленно кружились снежинки — я приближался к Лиговке, а где-то позади меня осталась полутемная, бесконечно прямая улица, вся заснеженная, с поземкой, наметающей сугробы, с молчаливыми казенными домами и с самым молчаливым и темным из них — угловым».

Наверняка на это уже кто-нибудь обращал внимание, но я для себя. Боровая улица, конечно же, отходит от Разъезжей, со Свечным переулком она не пересекается. И на развилке никакая не обезглавленная церковь или часовня, а Ямской рынок. Но Цыпкину, который регулярно наезжал в Ленинград и фотографировал «места Достоевского» для фотоальбома (частично включенного в издание: Цыпкин Л. Лето в Бадене и другие сочинения. М.: Новое литературное обозрение, 2005), посещал музей-квартиру Достоевского, а значит, и неплохо ориентировался в этих местах, для чего-то понадобился топографический «сдвиг», столь напоминающий контаминации «реальных» адресов и маршрутов в «Преступлении и наказании».

«Лето в Бадене» было закончено в 1980-м, в 1987-м в Лондоне вышел его английский перевод. А в 1994-м выходит роман Дж. Кутзее «The Master of Petersburg» (в русском переводе «Осень в Петербурге»), где Достоевский, замышляющий «Бесов», живет... в Свечном переулке. <Девочка вскочила первой.>

UPD. На углу Разъезжей и Боровой, напротив рынка, действительно, находилась Александро-Невская церковь Подворья Свято-Троицкого Александра Свирского монастыря, возведенная в середине XIX века; в 1950-е переделана под лечебное учреждение (с 1965 года в нем тубдиспансер). С 1965-го по 1973 год я жил в соседнем доме (Марата, 55).

19 июня

«Наперекор ночи» Гранрийе аккумулирует в себе все самое худшее, что есть в теплично-парковой парижской культуре: претенциозность, зависимость от готовых психоаналитических схем, натужная, жеманная литературщина. А ведь та же парижская (о’кей, французская) традиция знает примеры действительно бескомпромиссные. Не тот случай, увы.

20 июня

На углу Средней Мещанской и Столярного переулка к нашей небольшой группе присоединилась женщина в белой футболке, остановилась, прислушалась и, ни слова не говоря, пошла с нами к дому Ширмера (который Анна Григорьевна ошибочно называла домом Толя, что напротив бывшей Вознесенской церкви) и далее — «меандровым переулком» (единственным, более или менее соответствующим описанию бегства Родиона Романовича с места преступления) — снова на канаву, а затем по Средней Подьяческой к номинальному дому Алены Ивановны (номинальному, потому что до него, откуда ни считай, больше тысячи шагов — остается лишь удивляться упорству комментаторов). Там к нам присоединилась еще одна женщина, пожилая. В Ленинград ее привезли приемные родители в 1945 году из Иваново, ей было пять лет. Потом мы пошли в коммунальную квартиру на Фонарном, где живет женщина в белой футболке, она нас туда зачем-то позвала, не знаю, какой был в этом смысл, но мы пошли. Вторая женщина, пожилая, тоже жила на Фонарном/угол Вознесенского до середины 60-х и ходила в школу, построенную на месте Вознесенской церкви, взорванной в 1937-м, а потом переехала на угол Екатерингофского и канавы, прямо напротив номинального дома Алены Ивановны. Она тоже пошла с нами. Мы стояли у двери в трактир рядом с Фонарным мостом, курили, а неподалеку, в сторонке, стояла эта женщина, она ничего не говорила, просто стояла и не уходила, хотя мы уже попрощались. Потом, в трактире, она рассказала, что ее родители погибли на фронте, что она специалист по переливанию крови и ходила в школу, построенную на месте бывшей Вознесенской церкви. Она не знала, что там была церковь, видимо, это-то ее и остановило, когда она проходила по Подъяческой и случайно услышала мои слова про 730 шагов.

1 июля

#dostoevskyday
В комментарии Б. Тихомирова к «Преступлению и наказанию» («Лазарь! Гряди вон». 2-е изд., испр. и доп., СПб., 2016), наиболее полном и учитывающем все предыдущие — в нем даже имеется ссылка на пьесу В. Кушева «730 шагов», — есть характерная запись: «Стр. 133. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил. — Ошибка памяти либо Раскольникова, либо Достоевского: мимо того дома герой проходит по пути в полицейскую контору на следующий день после убийства (см. примеч. к с. 74)». Таких «ошибок памяти» и внутритекстовых неувязок в романе довольно много (например, у хозяйки квартиры Мармеладовых три разных отчества — Амалия Федоровна, Амалия Людвиговна и Амалия Ивановна), причем при подготовке отдельного издания Достоевский не стал их исправлять (хотя кое-что все-таки изменил по сравнению с журнальной редакцией). Особенно много вопросов, как известно, в связи с топографией, с одной стороны, реалистично-точной, с другой — «смещенной», «двоящейся». Ну вот в копилку дешифровщиков парочка «реальных» («внетекстовых») адресов в их интригующей «сдвоенности».

В 1867 году, в виду предстоящей женитьбы на Анне Григорьевне, Достоевский снимает квартиру в доме жены отставного подполковника Карла Петровича Ширмера № 27 по Вознесенскому проспекту. По воспоминаниям Анны Григорьевны, прямо напротив церкви Вознесения, во втором этаже, с окнами на Вознесенский переулок (ныне Красноградский). А в соседнем доме № 25 (угловом, с одним из фасадов на канал), жил ювелир, бриллиантовый мастер Готфрид Александр Карлович, которому, по сообщению того же Б. Тихомирова, Достоевский закладывал свои часы 15 октября 1865 г., «в период начала работы над печатной редакцией “Преступления и наказания”».

P.S. «Фёдор Михайлович в первые недели нашей брачной жизни, гуляя со мной, завел меня во двор одного дома и показал камень, под который его Раскольников спрятал украденные у старухи вещи». А ведь мог бы и дом Раскольникова показать («...а живу я в доме Шиля, здесь в переулке, отсюда недалеко, в квартире нумер четырнадцать»), и дом старухи-процентщицы («...в нашейто части, старуху-то убили»), да отчего-то не захотел.

«ПиН» начинается с «пробы», повторения пройденных (за кадром) 730 шагов (точно так же с «идеологической» подкладкой преступления читатель знакомится апостериори, причем в пародийно-травестийном ключе — сначала в кабацком разговоре, потом в частичной реконструкции Порфирия Петровича и пояснениях самого Раскольникова; т.е. первоисточник — текст самой статьи — вынесен за скобки). А завершается вирусной апокалиптической атакой в сновидении Раскольникова на каторге («Эпилог»). Тот же принцип самоумножения безначального зла, зла как чистого повторения, явлен в не предусмотренном теорией убийстве Лизаветы (в черновиках еще и беременной). Это не просто реализованная метафора или вариация библейского «имя мне легион», это открытие структуры зла как лишенного первоистока, чистого повторения (и различия), открытия, не менее значимого, чем предвосхищение бессознательного автоматизма (Фрейд) и нигилизма как завершающей стадии западноевропейской метафизики (Ницше).

12 июля

#bakhtinstudies
Давно не читал ничего в серии «ЖЗЛ», а тут вышла книга Алексея Коровашко о Бахтине, не удержался. По большей части это въедливый разбор работ Бахтина, весьма критичный и текстологически фундированный (Коген, Каган, Шпенглер, Вяч. Иванов и др. в качестве первоисточников...), что само по себе, наверное, неплохо, однако показалось мне несколько странным на фоне довольно скупой собственно «житийной» канвы. Но главное, повествование пестрит такими, например, пассажами: «С точки зрения самого Бахтина, Невель, помимо продовольственных преференций, мог похвастаться не вызывающими сомнений визуальными бонусами...» (с. 64). Или: «Но “квартирники”, каким бы успехом они ни пользовались, не могут обеспечить главного: чаемой Бахтиным институциализации. Чтобы стать не звездой, блистающей среди узкого круга частных лиц, а самодостаточной медийной персоной, ему необходимо самым срочным образом включиться в официальную научно-литературную жизнь. Положение Бахтина, штурмующего вершины социального признания, в это время чем-то напоминает положение д’Артаньяна, который, по справедливому замечанию кардинала Ришелье (цитируем мы, сразу оговоримся, не роман Дюма, а столь же мифологизированный фильм Юнгвальд-Хилькевича), приехал в Париж, чтобы “подороже продать свою шпагу, верную руку, изворотливый ум”. Точно так же и Бахтин приехал в Ленинград, чтобы постараться монетизировать свою эрудицию, талант и несомненные лекторско-педагогические способности» (с. 215).

Вот этот стилек, устанавливающий развязно-фамильярный контакт с героем повествования и с отдаленной эпохой, это же «убогие пиарятся» и «мартышка отдуплилась» в переводе на приинтеллектуаленный, «гуманитарный» дискурс. Вы хочите демистификаций, их есть у меня.

21 июля

Кстатическая мысль. А вот «Святой колодец» (1965), «Трава забвения» (1967), «Кубик» (1968) Катаева, очень ловкие, лакированно-стильные и набокобонвиванские в своей перистальтике, это куда, это как? Лакомый кус французского «нового романа» в сухом лимане официоза тех лет.

31 июля

#bakhtin #chanceproceeders
«<нрзб.> …я испытываю абсолютную нужду в любви, которую только другой со своего единственного места вне меня может осуществить внутренне; эта нужда, правда, разбивает мою самодостаточность изнутри, но еще не оформляет меня утверждающе извне. Я по отношению к себе самому глубоко холоден, даже в самосохранении». Поразительно, что это написано в начале 1920-х.

2 августа

#мыпосмертники
Роман В. Лапицкого сподвиг меня залезть в архивные папки, нашел там машинопись своей статейки по следам конференции молодых писателей СевероЗапада (1989?). В ней обсуждаются стихи Вс. Зельченко, П. Барсковой, Дм. Голынко-Вольфсона, Виктории Поповой, Глеба Денисова, а завершается обзор двумя цитатами из Паши Сатаника (псевдоним Павла Шинкаренко). Он был «пропащим», ездил перемогаться в монастыри, ел сухой чай, когда нечем было ширнуться, отсидел на химии и вернулся сбрендившим монархистом. Когда я опубликовал пару его вещей в антологии «24 поэта и 2 комиссара» (1994), он пригрозил мне еврейскими погромами. С тех пор я потерял его из виду, машинопись его самиздатской книжечки («Последний искус», 1985) тоже сгинула. Но в свое время (середина 80-х) его стихи произвели на меня сильнейшее впечатление. Подборку из антологии можно посмотреть здесь http://www.vavilon.ru/metatext/24i2/shinkarenko.html, а вот текст, который я цитирую в статье:

Ванна, полная очищения.
Синее небо.
Полотенце черного неба
его огненные мгновения —
зародыши заключенной сути.
Небо, полное очищения
знаки, подброшенные утром
величайшее покровительство.
Мир, расчлененный на ходы и неизбежности мата
мир, полный очищения;
покровителей топят в ванных,
и на стук
я не открою.

9 сентября

Гениальное из «Моабитских хроник» Юры Лейдермана:

Я гибель линейного А,
я урочище п.здуна,
я в саду только шорохи

15 сентября

Пара бокалов с утра натощак, и Берлин распускается, как каменный цветок.

20 сентября

«Молодой Годар» на «Послании к человеку». Вздорное, легковесное, предательское кино, но — талантливое и смотрится с удовольствием. В этом-то и проблема. Мир ужасен, но мы живем, не отказывая себе в удовольствии. Годар в 68-м попробовал по-другому. Свернул себе на этом шею, но он хотя бы попробовал. Хорошо восхищаться Рембо, «Пьяный корабль», х.е-мое. А попробуй выбросить все за борт и стать как мистер Куртц в сердце тьмы, сгнить и с отрезанной ногой подняться на борт. Ради чего? Уж не ради искусства, разумеется.

21 сентября

Потрясла вчера трехчасовая «Битва за Чили» Гусмана, она ставит простой вопрос, буквально по Лукачу (см. «Большевизм как моральная проблема»). Вот благородный, гуманный, демократичный Альенде, не распускающий парламент, который на две трети правый и саботирует все решения правительства. Вот рабочие и крестьяне, захватывающие заводы и фабрики и требующие выдать им оружие, поскольку армия и флот, при поддержке правых и ЦРУ, явно готовят контрреволюционный переворот. И вот офицерский комсостав, профессура Католического университета, аристократия и средний городской класс — сплошь арии по контрасту с индейцами и креолами фабрик, предместий, сел. Выдать оружие рабочим — значит развязать якобинский террор и гражданскую войну. Альенде этого не делает, он пытается договориться с христианскими демократами и ультраправыми, которые выводят на улицы тысячи недовольных национализацией и экспроприацией лавочников и интеллигентов. И все кончается известно чем. Хуже, чем Парижская коммуна (у версальцев не было вертолетов и Тихого океана, куда можно бесследно сбрасывать тела). И другой полюс: якобинцы и большевики, молниеносно подавлявшие зачатки сопротивления с беспощадной жестокостью... Какой отсюда можно извлечь урок? Не знаю, на сегодня только тот, что средний класс в Чили в 1970—1973 годах поддержал фашистов.

25 сентября

«Когда я принялся раскладывать свои самодельные карты, когда я стал проводить целые дни, выдумывая про себя с их помощью разного рода романы, и когда я ломал голову, как мне лучше вырезать окошко для съемок (не говоря уже о снисходительных взглядах моих знакомых, которым мне приходилось рассказывать об этих занятиях), — я все время сравнивал этот труд с очень похожими на него видами лагерного или солдатского фольклора, а может быть, и с трудовой терапией, которую я проходил, когда оказывался пациентом той или другой психиатрической больницы. Вероятно, если сравнивать любимое мною искусство с работой, скажем, лагерного романиста, развлекающего блатарей рассказами, или художника, занимающегося рисованием карт и татуировок, то это ведет к интересным философским выводам и говорит о жизни как раз то, что следует сказать. Во всяком случае, это сравнение стало принципиально важным, можно сказать, моральным стержнем моей работы. Это и гордость за собственную профессию, которая может и обязана оставаться свободной даже в такой стране, откуда мне пришлось произойти, и возможность всякий раз вспоминать про себя и напоминать другим о тех людях, иногда не оставивших после себя ничего, — ни веских имен, ни “произведений”, — чье одиночество ужасает, а чистота жизни оставляет завидовать» (В. Кондратьев. «Путешествие нигилиста», 1998).

27 сентября

Сколько помню отца, он всегда был с бородой. Поэтому в морге я его не узнал. Метнулся к вдове (второй жене), но она была в забытьи. Надо было как-то удостовериться. И я толкнул внутреннюю дверь. Что-то похожее я видел на документальных кадрах кинохроники, но они были черно-белые и далекие, хотя бульдозер с телами в ковше, казалось, едет прямо на тебя, а тут, в синюшном цвете, одно на другом, в пяти шагах на длинных разделочных столах, и невозможно ни закрыть глаза, ни убежать. Справа была клетушка для отдыха, как в котельной, пронеслось в голове, кипел чайник, сиденье продавленного кресла было прикрыто газетой, какие-то бумаги, дверь выходила во двор больницы. Тут до меня дошло, что его побрили. Вдова в машине спрашивала: куда мы едем. Я отвечал: в крематорий. А зачем? — спрашивала она. Десять лет прошло с того дня, и я все забыл.

30 сентября

Начал переводить одну статью для «НЛО», в ней много цитируется Дж. Хиллис Миллер, в частности его программная работа из сборника «Deconstruction and Criticism». Смотрю, цитаты как будто знакомые. И правда, я же эту работу и перевел для журнала «Комментарии» (1999. № 17). Странно, что по-русски до сих пор нет ни одной его книги, он блестящий критик, а эта работа — «Критик как хозяин» — чистейший образец американской версии деконструкции. По ссылке кое-где не хватает знаков препинания, видимо, скан подслеповатый, но других электронных версий нет. С днем переводчика всех причастных!

19 октября

В Онегине, Германне, Вальсингаме, «Сцене из Фауста» Пушкин подступается к фигуре европейского нигилизма. Причем эта фигура связана с проблемой перевода и/или пародии, перевода-как-пародии («уж не пародия ли он?»), превосходящего оригинал. «Сестра моей печали и позора, / Приляг на грудь мою». Ничто всечеловеческое ему не чуждо.

22 октября

зашел фуко в коператив
купить себе диспозитив

7 ноября

Есть какой-то намек в том, что день рождения Д.А. Пригова почти совпадает со сдвинутым днем Октябрьской революции. (И это «почти», вдвинутое в календарный сдвиг, тоже по-своему симптоматично.) Как для Гоголя и Достоевского Пушкин был идеальной проекцией русской национальной идеи и одновременно бесконечным заданием («всечеловек», преодолевающий национальные границы), так ДАП реализует идеальный план советского бытия в его постгероическом, обывательском сечении (обывательском в смысле упразднения разделения труда и вызванного этим разделением отчуждения: помоет посуду — попишет стихи — поснимает видео — сыграет в кино — принесет салата рыбного — порисует и т.д.). Этот план включает в себя не только многостаночный стахановский ударный труд-как-творчество, неослабное внимание ко всем передовым научным, техническим, художественным и философским разработкам, но и самокритику и отрицание, и отрицание отрицания советского проекта, который «не был явлением на землю некоего иносознания и иносуществования, но заложен в самой антропологической сути человека» и наследует, по мысли Пригова, «религиозно-апокалиптическому русскому сознанию, традициям европейского просвещения и массоидно-урбанистическим перекройкам европейского социума XX века» (см. его текст «Голем» к перформансу «Good-bye, USSR» (напрашивается, конечно, немного другое название: «Good-buy, USSR»)). В общем, читайте Пригова. Или Пушкина. Они наше почти всё. Но помните, что «советский» здесь употребляется именно в социокультурном, антропологическом смысле, а не политическом, поскольку в политическом смысле как учреждающая власть Советы перестали существовать довольно быстро, уже в середине 1918 года, так что это, строго говоря, псевдоимя нового строя, плавающее идеологическое означающее. Куда ж нам плыть? Вот я и говорю, читайте Пушкина. Например, такие строки: «Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы. Русские защитники Самовластия в том несогласны и принимают славную шутку г-жи де Сталь за основание нашей конституции: <...> Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою» (цитата via Kirill Ospovat).

20 ноября

Во «Взрывной блондинке» («Atomic Blonde») представлена не слишком оригинальная, но зато компактная и четкая версия поражения СССР в холодной войне, на вкусной музыкальной подложке и с подпольным Восточным Берлином. А вот что оригинально, так это две сцены, в одной идет «Сталкер» без дубляжа (на фоне падения Берлинской стены и судорожных разборок спецслужб), отчетливо слышны реплики Писателя-Солоницына, видны песчаные дюны, сейчас его посетит профанное озарение, и часть боевых искусств происходит с обратной стороны экрана, полотнище которого в какой-то момент разрывается пополам, а в другой — предфинальной — героиня эстетски расправляется со стаей русских агентов (пусть, пусть и опереточно стилизованных а-ля сербско-чеченские боевики) под песню Высоцкого «Чуть помедленнее, кони...». И вот тут уже советологам и славистам, действительно, есть о чем призадуматься. Или наоборот, не советологам, а тем, кто, так сказать, с другой подопытной стороны бывшей стены.

23 ноября

В «Убиенных художниках» Бренера есть нежные и точные куски. Точнее, даже не куски, а отдельные фразы. Вообще, эта книга скорее о любви, а не о сведении счетов. Вот о Тимуре Новикове (лучший его словесный портрет, на мой вкус): «Тимур, когда я его встретил, выглядел как подзаборный недосягаемый кот: с выгнутой спиной, увертливый, нежничающий с решеткой Летнего сада. <...> Когти на лапах были длинны, но не запущены, с аппетитными черными каемками, как у Мирослава Тихого. Он пребывал в постоянном кошачьем танце. Казалось, он задумал побег из собственной кокетливой шкуры».

26 ноября

Сто лет не открывал «Складку» Делёза, а тут понадобилось уточнить цитату, полез и наткнулся на свои пометки двадцатилетней давности. Забавно, как устроена темпоральность непроизвольных воспоминаний о расширенном хроматизме (в проекции на словесные искусства).

Теперь мы можем лучше понять, в чем барокко — переходный период. Классический разум обрушился под ударами дивергенций, несовозможностей, несогласованностей, диссонансов. Но барокко — последняя попытка восстановить классический разум, распределяя дивергенции по соответствующему количеству возможных миров и располагая несовозможное в мирах, отделенных друг от друга границами. Возникающая в одном и том же мире дисгармония может быть чрезмерной: она разрешается в аккордах, так как единственные нередуцируемые диссонансы находятся в промежутках между разными мирами. Словом, барочный мир видит, как расплываются его мелодические линии, но то, что он как будто утрачивает, он вновь обретает в гармонии и через гармонию. Столкнувшись с могуществом диссонансов, он открывает цветение необыкновенных и трудно находимых аккордов, находящих свое разрешение в избранном — путь даже ценою проклятия — мире. Это воссоздание смогло оказаться разве что временным. Пришла эпоха необарокко — разобщенные серии наводнили один и тот же мир, несовозможности вторглись на одну и ту же сцену — ту, где Секст насилует и не насилует Лукрецию, Цезарь переходит и не переходит через Рубикон, а Фан убивает, делается убитым и не убивает и не делается убитым. В свою очередь, кризис переживает и гармония, что приводит к расширенному хроматизму, к эмансипации диссонанса, или не нашедших разрешения и не относящихся к одной тональности аккордов. Музыкальная модель более всего способна наглядно объяснить подъем гармонии в барокко, а затем и рассыпание тональности в необарокко: от гармонической замкнутости к открытости по направлению к политональности или, как писал Булез, к «полифонии полифоний» (пер. Б.М. Скуратова).

1 декабря

<У Ромы Тименчика вышла книга «Культ личности» о Роме Осминкине. Ночь напролет болтали о Якобсоне. Сон на утро, бокс на вечер, якобы я. Фурманов и шуньята. Конецептуалисты и младоконцептуалисты. Объявление: Обнажу прием, недорого.>

7 декабря

С критикой финалистов Иван Соколов погорячился, невольно начинаешь подозревать ресентимент. Не в грубом смысле, а более существенном, ведь у его собственных текстов есть ряд общих черт с поэтикой Ильи Данишевского. Например, знание мировой поэтической традиции и использование этого знания довольно хитроумным и эффектным способом. Что тут симуляция/профанация, а что нет, вопрос непростой, я, например, с ходу не всегда готов однозначно ответить. В любой сильной поэзии есть этот момент («лев состоит из переваренной говядины»). В общем, на месте номинатора я бы попридержал подобную критику до, как минимум, объявления итогов. А вот многое из сказанного по поводу премиального механизма и целого ряда процессуальных проблем кажется мне справедливым. Я и учредители премии АТД об этом думаем, цифры, безусловно, несут в себе опасность, от сезона к сезону мы пытаемся эту опасность учесть и вносим поправки. Но совсем отказаться от коллегии номинаторов и процедуры голосования — значит прийти к жесткой авторитарной вертикали, с одной стороны, а с другой — из поля зрения выпадут многие авторы, следить за динамикой развития которых важно и интересно. И наконец, любая премия — это всегда в известном смысле рулетка, нельзя относиться к ней с угрюмой серьезностью, иногда стоит включать и юмор. Многим текстам АТД, к слову, юмора не занимать. «Все приходило в упадок, даже разговоры о том, что все приходит в упадок...»

13 декабря

Сборная Южной Кореи по хоккею проигрывает сборной Канады за 6 минут до окончания третьего периода с разницей в одну шайбу. Комментатор: «Канадцы отбились!» — Мир, как мы его знали, подходит к концу.

16 декабря

В 10 утра позвонили из Центра медицинских услуг с (кажется) Итальянской. Хорошо хоть спросили: вам удобно говорить? Нет, бл.дь, сказал я, мне них.я не удобно говорить! Потому что еще 10 утра, и я, бл.дь, сплю! И повесил трубку. И так будет с каждым, кто позвонит мне в 10 утра. И даже в 11. Да хоть бы и в 12. По какому угодно вопросу. Даже если ядерная зима, дождитесь 12.00 и тогда звоните. А лучше напишите на почту. 

22 декабря 

Мама 1937 года рождения. Сегодня ей исполнилось бы 80... В начале 1990-х она оформляла документы на «блокадницу» и дочь «незаконно репрессированного» А.П. Маркузе, и ее пригласили на Литейный, 4. Смотреть дело отца она отказалась, как объяснила мне позднее, потому что боялась увидеть, кто на него донес (это мог быть кто-то из близких знакомых или сослуживцев), но еще больше боялась увидеть, что он кого-то назвал на допросах. Не знаю, как бы я повел себя на ее месте, думаю, так же.